- Если хотите знать правду, мама, так, вместо того чтобы запрещать мне видеться с талантливой и бескорыстной певицей, вы бы лучше не допускали, чтобы моя старшая сестрица, госпожа де Маржи, показывалась каждый вечер и в театре и в обществе с презренным и гнусным субъектом, о котором всем известно, что он ее любовник. Вам бы следовало также присматривать за моей младшей сестрой, которая сама себе пишет похабные письма, делает вид, будто находит их в своем молитвеннике, и передает вам с невинным видом, чтобы позабавиться вашим огорчением и тревогой. Не вредно было бы вам обратить внимание и на моего братца Леона, который - даром что ему всего семь лет - буквально истязает мадемуазель Капораль. И можно было бы заметить вашей горничной…
- Вон отсюда, сударь, я выгоняю вас из своего дома,- вскричал г-н Ренэ д’Эспарвье, бледный от гнева, указывая дрожащим пальцем на дверь.
Глава двадцать девятая,
из которой видно, что ангел, став человеком, ведет себя по-человечески, то есть желает жены ближнего своего и предает друга. Эта же глава покажет безупречность поведения молодого д’Эспарвье
Ангелу понравилось новое жилище. По утрам он работал, днем уходил по делам, невзирая на сыщиков, и возвращался домой ночевать. Как и раньше, два-три раза в неделю Морис принимал г-жу дез Обель в комнате, где имело место чудесное явление.
Все шло отлично до одного прекрасного утра, когда Жильберта, забывшая накануне вечером на столе в голубой комнате свою бархатную сумочку, явилась за ней и застала Аркадия, который лежал на диване в пижаме, курил папиросу и размышлял о завоевании неба. Она громко вскрикнула:
- Это вы, сударь!.. Поверьте, если бы я знала, что застану вас здесь… Я пришла за своей сумочкой, она в соседней комнате… Позвольте…
И она проскользнула мимо ангела испуганно и торопливо, словно мимо пылающей головни.
В это утро г-жа дез Обель была неподражаемо обаятельна в строгом костюме цвета резеды. Узкая юбка не скрывала ее движений, и каждый шаг ее был одним из тех чудес природы, которые повергают в изумление сердца мужчин.
Она появилась вновь, держа в руках сумочку.
- Еще раз прошу извинить. Я совершенно не подозревала…
Аркадий предложил ей присесть на минутку.
- Никак не ожидала, сударь, что вы будете принимать меня в этой квартире. Я знала, как сильно любит вас господин д’Эспарвье, но все же я не предполагала…
Небо внезапно нахмурилось. Рыжеватый полумрак заполнил комнату. Г-жа дез Обель сказала, что для моциона она пришла пешком, а сейчас собирается гроза. И она попросила послать за экипажем.
Аркадий бросился к ногам Жильберты, заключил ее в объятия, словно драгоценный сосуд, и принялся бормотать слова, которые сами по себе не имеют никакого смысла, но выражают желание. Она закрывала ему руками глаза и рот, выкрикивая:
- Я вас ненавижу!
Вздрагивая от рыданий, она попросила стакан воды. Она задыхалась. Ангел помог ей расстегнуть платье. В эту минуту крайней опасности она защищалась отважно.
Она говорила:
- Нет, нет!.. Я не хочу вас любить. Я бы полюбила вас слишком сильно.
Но тем не менее она уступила.
После взаимного сладостного удивления, в минуту нежной близости, она сказала:
- Я часто спрашивала о вас. Я знала, что вы бываете в монмартрских кабачках, что вас часто видят с мадемуазель Бушоттой, хотя она ведь совсем некрасивая, что вы стали очень элегантно одеваться и зарабатывать много денег. Меня это не удивило… Вы были созданы для успеха… В день вашего…
Она указала пальцем на угол между окном и зеркальным шкафом.
- …явления я рассердилась на Мориса за то, что он дал вам отрепья какого-то самоубийцы. Вы мне нравились… О, не за красоту. Напрасно говорят, что женщины так уж чувствительны к внешним достоинствам. В любви мы ищем другого. Не знаю, как это определить… Словом, я полюбила вас с первого взгляда.
Сумрак становился все гуще.
Она спросила:
- Вы ведь не ангел, правда? Морис этому верит, но он всему готов поверить…
Она спрашивала ангела взглядом, и глаза ее лукаво улыбались.
- Признайтесь, что вы не ангел, вы просто посмеялись над ним?
Аркадий ответил:
- Я хочу только одного: нравиться вам; я всегда буду тем, кого вы захотите видеть во мне.
Жильберта решила, что он не ангел, во-первых, потому, что нельзя же в самом деле быть ангелом, во-вторых, по причинам особого рода, которые вернули ее к вопросам любви. Он не стал возражать, и еще раз оказалось, что им уже недостает слов, чтобы выразить свои чувства.
На улице лил частый, крупный дождь, вода стекала по окнам, молния осветила кисейные занавески, стекла задребезжали от громового раската. Жильберта перекрестилась и прижалась к груди своего любовника.
Она сказала ему:
- У вас кожа белее моей.
В то самое мгновение, когда г-жа дез Обель произносила эти слова, в комнату вошел Морис. Весь мокрый, улыбающийся, доверчивый, спокойный и счастливый, он явился сообщить Аркадию, что их вчерашняя общая ставка в Лоншане принесла им двенадцатикратный выигрыш.
Увидев женщину и ангела в любовном беспорядке, он рассвирепел. От ярости мускулы на шее у него напряглись, лицо побагровело, жилы на лбу вздулись. Сжав кулаки, он бросился на Жильберту, но внезапно остановился.
Заторможенная энергия этого движения перешла в теплоту. Морис весь кипел. Но гнев не вооружил его, как Архилоха, мстительным лиризмом . Он только обозвал изменницу похотливой дрянью.
Тем временем, приведя в порядок свой костюм, Жильберта обрела и прежнее достоинство. Она встала, полная грации и стыдливости, и устремила на обвинителя взор, выражавший и оскорбленную добродетель, и всепрощающую любовь.
Но так как молодой д’Эспарвье упорно продолжал осыпать ее грубой бранью, она тоже рассердилась:
- А сами-то вы, нечего сказать, хороши! Что я, ловила его, что ли, вашего Аркадия? Вы сами привели его сюда, да еще в каком виде!.. У вас была только одна мысль: сбыть меня вашему другу. Так знайте же, милостивый государь, я вам этого удовольствия не доставлю.
Морис д’Эспарвье ответил на это просто:
- Вон отсюда, тварь.
И он сделал вид, что выталкивает ее пинком за дверь.
Аркадию было тяжело видеть, как недостойно обращаются с его возлюбленной, но он не чувствовал твердой почвы под ногами, чтобы удержать Мориса. Г-жа дез Обель, сохраняя все свое достоинство, обратила на молодого д’Эспарвье повелительный взгляд и сказала:
- Сходите за экипажем.
И такова власть женщины над душой светского человека, принадлежащего к галантной нации, что этот молодой француз тотчас же пошел к швейцару и велел ему достать такси. Г-жа дез Обель окинула Мориса презрительным взглядом, каким женщина дарит обманутого ею мужчину, и удалилась, стараясь придать всем своим движениям чарующую прелесть. Морис проводил ее взглядом, полным равнодушия, от которого он был весьма далек. Затем он повернулся к Аркадию, облаченному в пижаму с цветочками, ту самую, в которой Морис был в день явления ангела. И это обстоятельство, пустячное само по себе, еще усилило обиду столь гнусно обманутого хозяина.
- Ну, вы поистине презренный субъект,- начал он.- Вы поступили как подлец, и, между прочим, совершенно напрасно. Если эта женщина вам нравилась, сказали бы мне - и все. Мне она надоела. Я ее уже не хотел. Я с удовольствием уступил бы ее вам.
Он говорил так, чтобы скрыть свою боль, ибо любил Жильберту сильнее, чем когда-либо, и ужасно страдал от ее измены. Он продолжал:
- Я даже собирался просить вас, чтобы вы меня от нее избавили. Но вы поддались своей подлой натуре и поступили по-свински.
Если бы в эту торжественную минуту Аркадий произнес хоть одно сердечное слово, юный Морис, разрыдавшись, простил бы другу и любовнице, и все трое снова стали бы счастливы и довольны. Но Аркадий не был вскормлен молоком человеческой нежности. Он никогда не страдал и не был способен к состраданию. Поэтому в его ответе звучала только холодная мудрость.
- Мой милый Морис, необходимость, определяющая и связующая поступки одушевленных существ, приводит к последствиям часто непредвиденным и порой нелепым. Так и получилось, что я доставил вам огорчение. Вы бы не стали меня упрекать, если бы усвоили себе философию природы. Вы бы знали, что воля - всего-навсего иллюзия, что физиологическое сродство определяется с той же точностью, что и способность к химическим соединениям, и может быть выражено в таких же формулах. Думаю, что в конце концов удалось бы внушить вам эти истины, но это был бы долгий и трудный процесс, и возможно, что вы все равно не обрели бы утраченного вами духовного равновесия. Поэтому мне лучше удалиться отсюда и…
- Останьтесь,- сказал Морис.
Он обладал твердым сознанием общественных обязанностей. В сущности он ставил честь выше всего. И в этот миг он с необычайной силой ощутил, что нанесенное ему оскорбление может быть смыто только кровью. Овладев им, эта традиционная мысль придала его поведению и речи неожиданное благородство.
- Нет, милостивый государь, не вам, а мне подобает уйти из этой квартиры, чтобы больше никогда в нее не возвращаться. Вы же останетесь здесь, раз вы принуждены скрываться от властей. И здесь же вы примете моих секундантов.
Ангел улыбнулся.
- Я приму их, чтобы доставить вам удовольствие, но не забывайте, милый Морис, что я неуязвим. Небесных духов, даже когда они материализованы, невозможно ранить острием шпаги или пистолетной пулей. Представьте себе, Морис, каково будет мое положение на дуэли из-за этого рокового неравенства, и подумайте о том, что, отказываясь в свою очередь выставить секундантов, я не могу сослаться на свое небесное происхождение,- этот случай не имел бы прецедентов.
- Милостивый государь,- ответил наследник Бюссаров д’Эспарвье,- об этом нужно было думать до того, как вы нанесли мне оскорбление.
И он вышел с надменным видом. Но, очутившись на улице, он зашатался, как пьяный. Дождь все еще лил. Он шел, ничего не видя и не слыша, шел наугад, спотыкаясь, попадая в канавы, лужи и в кучи грязи. Он долго блуждал по внешним бульварам и наконец, усталый, повалился на краю какого-то пустыря. Он был по уши в грязи, лицо измазано грязью, смешанной со слезами, с полей шляпы стекала вода. Какой-то прохожий принял его за нищего и бросил ему два су. Он поднял медную монету, заботливо спрятал ее в жилетный карман и пошел искать себе секундантов.
Глава тридцатая,
повествующая об одном поединке и позволяющая судить, делаемся ли мы лучше, как это утверждает Аркадий, когда осознаем совершенные нами ошибки
Местом поединка избран был сад полковника Маншона на бульваре Королевы, в Версале. Секундантами Мориса были господа де ла Вердельер и Ле Трюк де Рюффек, которые имели постоянную практику в делах чести и знали все соответствующие правила. В католическом мире ни одна дуэль не обходилась без участия г-на де ла Вердельера, и, обратившись к этому воину, Морис поступил согласно обычаю, хотя и не без неприятного чувства, ибо все знали, что он был любовником г-жи де ла Вердельер. Впрочем, на г-на де ла Вердельера не смотрели, как на мужа: это был не человек, а догмат. Что касается г-на Ле Трюк де Рюффек, то честь была его единственной официальной профессией и единственным признанным средством к существованию; и когда злые языки упоминали об этом в свете, их спрашивали, мог ли г-н Ле Трюк де Рюффек сделать карьеру лучшую, чем карьера чести. Секундантами Аркадия были князь Истар и Теофиль. Ангел-музыкант скрепя сердце и вопреки своему желанию принял участие в такого рода деле. Всякое насилие было ему противно, и он не одобрял поединков. Он не выносил звука пистолетных выстрелов и лязга шпаг, а от вида пролитой крови падал в обморок. Этот кроткий сын небес упорно отказывался быть секундантом своего брата Аркадия, и, чтобы заставить его решиться, керуб вынужден был пригрозить, что разобьет о его голову бутылку со взрывчатым веществом. Кроме противников, их секундантов и врачей, в саду присутствовало лишь несколько офицеров версальского гарнизона и довольно много журналистов. Хотя молодого д’Эспарвье знали только как сына почтенных родителей, а Аркадия вообще никто не знал, дуэль привлекла порядочное количество любопытных, и все окна соседних домов были заняты фотографами, репортерами и людьми из общества. Особенное возбуждение вызвало то обстоятельство, что причиной ссоры, как выяснилось, была женщина. Многие называли Бушотту, большинство же указывало на г-жу дез Обель. Впрочем, давно уже было отмечено, что дуэли, в которых принимал участие г-н де ла Вердельер, привлекали внимание всего Парижа.
Небо было нежно-голубое, сад - полон цветущих роз. Дрозд свистел на дереве. Г-н де ла Вердельер, который с тростью в руках руководил поединком, соединил кончики клинков и произнес:
- Начинайте!
Морис д’Эспарвье атаковал дублетами и батманами. Аркадий парировал, не отводя шпаги. Первая схватка не дала результатов. У секундантов создалось впечатление, что г-н д’Эспарвье находится в прискорбном состоянии повышенной нервозности, противник же его покажет себя неутомимым. Начинается вторая схватка, Морис усиливает нападение, разводит руки и открывает грудь. Он атакует, наступая, наносит прямой удар и острием шпаги касается плеча Аркадия. Все полагают, что тот ранен. Но секунданты с удивлением констатируют, что у Мориса царапина на кисти руки. Морис утверждает, что ему не больно, и доктор Киль после осмотра заявляет, что его клиент может продолжать поединок.
Когда истекает обязательный пятнадцатиминутный перерыв, дуэль возобновляется. Морис нападает все яростнее. Противник явно щадит его и, видимо, защищается небрежно, что беспокоит г-на де ла Вердельера. В начале пятой схватки черный пудель , неизвестно как попавший в сад, выскакивает из-за розового куста, проникает на площадку, отведенную для сражающихся, и, несмотря на побои и крики, бросается под ноги Мориса. У последнего как будто онемела рука, и он делает выпады против неуязвимого противника только плечом. Он наносит прямой удар, и сам натыкается на шпагу Аркадия, которая глубоко ранит его у сгиба локтя.
Господин де ла Вердельер прекращает поединок, продолжавшийся полтора часа. Морис испытывает ощущение тяжелого шока. Его сажают на зеленую скамейку у стены, увитой глициниями. В то время как хирурги перевязывают ему рану, он подзывает к себе Аркадия и протягивает раненую руку. Когда победитель, опечаленный своей победой, подошел к нему, Морис нежно обнял его и произнес:
- Будь великодушен, Аркадий, прости мне твою измену. После того как мы дрались, я могу просить тебя о примирении.
Со слезами поцеловал он друга и шепнул ему на ухо:
- Приходи проведать меня и приведи Жильберту.
Так как Морис все еще был в ссоре с родителями, он велел отвезти себя в маленькую квартирку на улице Рима.
Едва только он лег в постель в той самой спальне, где шторы были спущены, как в день, когда явился ангел, к нему вошли Аркадий и Жильберта. Рана уже начала сильно мучить Мориса, температура повышалась, но он был спокоен, доволен, счастлив. Ангел и женщина в слезах упали на колени перед его ложем. Он соединил их руки в своей левой руке, улыбнулся им и нежно поцеловал обоих.
- Теперь я могу быть уверен, что не поссорюсь с вами: больше вы меня не проведете. Я знаю, что вы способны на все.
Жильберта, плача, стала уверять Мориса, что его ввели в заблуждение внешние признаки измены, но что она его не обманула с Аркадием и никогда вообще не обманывала, и, охваченная могучим порывом искренности, она пыталась уверить в этом себя самое.
- Не надо, Жильберта, ты на себя клевещешь,- ответил ей раненый,- это было. И пусть было. Это хорошо, Жильберта, ты правильно поступила, когда низко обманула меня с моим лучшим другом здесь, в этой комнате. Если бы ты этого не сделала, мы бы не собрались здесь втроем, и я не испытал бы этой великой радости, которую испытываю впервые за всю мою жизнь. О Жильберта, как ты не права, отрицая то, что было и что хорошо кончилось.
- Если тебе так хочется, друг мой,- с легкой горечью ответила Жильберта,- я не буду отрицать. Но только чтобы доставить тебе удовольствие.
Морис усадил ее на кровать и попросил Аркадия сесть в кресло.
- Друг мой,- сказал Аркадий.- Я был непорочен. Я превратился в человека и тотчас же содеял зло. И от этого я стал лучше.
- Не будем ничего преувеличивать,- сказал Морис,- лучше сыграем в бридж.
Но едва больной увидел у себя на руках три туза и объявил без козырей, как глаза его затуманились; карты выскользнули у него из рук, отяжелевшая голова упала на подушку и он стал жаловаться на нестерпимую головную боль. Тотчас вслед за этим г-жа дез Обель уехала делать визиты. Ей было важно показаться в свете, чтобы своим уверенным и спокойным видом опровергнуть ходившие о ней слухи. Аркадий проводил ее до дверей и вместе с поцелуем вдохнул ее духи, аромат которых он принес в комнату, где дремал Морис.
- Я очень рад,- прошептал тот,- что все произошло именно так.
- Случилось то, что должно было случиться,- ответил дух.- Все ангелы, восставшие, подобно мне, поступили бы с Жильбертой, как я. "Женщины,- говорит апостол,- во время молитвы должны закрывать лица из-за ангелов". И апостол говорит так, потому что он знает, что женская прелесть волнует ангелов. Едва коснувшись земли, они уже жаждут соединения со смертными и соединяются с ними. Их объятие страшно и упоительно; они знают тайну неповторимых ласк, которые погружают дочерей человеческих в бездны сладострастия. Вливая в уста своих счастливых жертв пылающий мед, зажигая в их крови неиссякаемый освежающий пламень, они оставляют их в полном изнеможении и восторге.
- Да перестань ты, грязное животное! - вскричал раненый.
- Еще одно слово,- сказал ангел,- только одно слово, милый Морис, в мое оправдание, и потом ты можешь спокойно отдыхать. Точные ссылки - самая убедительная вещь. Дабы увериться в том, что я тебя не обманываю, Морис, прочти о любовной близости между ангелами и женщинами в следующих трудах: Юстин, "Апологии", I и II; Иосиф Флавий, "Иудейская археология", книга I, глава III; Афинагор, "О воскресении мертвых"; Лактанций, книга II, глава XV; Тертуллиан, "О покрывале девственниц"; Марк Эфесский, "Пселла"; Евсевий, "Евангельские назидания", книга V, глава IV; святой Амвросий, в книге "О Ное и ковчеге", глава V; блаженный Августин, "Град божий", книга XV, глава XXIII; отец Мельдонат, иезуит, "Трактат о демонах", страница 218; Пьер Лебие, королевский советник…
- Да замолчи ты, Аркадий, сжалься! Замолчи! Замолчи! И прогони эту собаку,- вскричал Морис. Лицо его побагровело, глаза вылезали из орбит, в бреду ему казалось, что у него на кровати сидит черный пудель.