Мистер Эсмонд не решился открыться принцу в этот раз. Его величество едва ли был способен выслушать его; и посланца взяло сомнение, может ли король, который так много пьет, сохранить тайну в своей затуманенной голове, в силах ли рука, которая так трясется, схватить и удержать корону. Однако же после переговоров с советниками принца, среди которых было немало благородных и верных долгу джентльменов, план Эсмонда все же был доложен королю в присутствии фактической королевы, ее величества Оглторп. Принц план одобрил; он был прост и дерзок и как нельзя более соответствовал веселой беспечности его нрава и юношески безрассудной отваге. Хмель за ночь прошел, и принц на этот раз оказался весьма живым, веселым и приятным в обхождении. Он подкупил собеседника своею ласковой простотой и милым, беззаботным лукавством, что же до ее оглторпского величества, то справедливость требует признать, что с этой стороны было выказано немало доброты, твердости духа, проницательности и здравомыслия; она не раз давала принцу разумные советы, которым он по слабости не умел следовать, и любила его верной и преданной любовью, за которую он ей платил чисто королевской неблагодарностью.
Томимый мрачными предчувствиями касательно того, к чему может привести его замысел в случае, если ему суждено осуществиться, и по-прежнему сомневаясь в душе, весьма ли ценным приобретением для родины явится молодой государь, столь приверженный к спиртным напиткам, полковник Эсмонд после короткой прощальной аудиенции покинул Бар. Мсье Симон продолжал свое путешествие. Как бы там ни было, лотарингский юнец ничем не хуже более зрелого ганноверского претендента; на самый худой конец с англичанином не труднее будет справиться, чем с немцем. Мсье Симон проделал весь долгий путь от Нанси до Парижа и, наконец, крадучись точно шпион, каковым, впрочем, он по сути дела и был, въехал в этот прославленный город, где поистине больше свалено вместе роскоши и нищеты, лохмотьев и кружев, грязи и позолоты, нежели во всех остальных городах мира. Здесь его ждало свидание с лучшим другом короля, его единственным братом, славным герцогом Бервиком; Эсмонд признал в нем незнакомца, приезжавшего в Каслвуд тому уже почти двадцать лет. Его светлость сразу же почувствовал расположение к Эсмонду, узнав, что тот служил в доблестном полку генерала Уэбба, которым некогда командовал сам герцог. Он поистине был плотью и кровью дела Стюартов, щит его не был запятнан ничем, кроме темной полосы в гербе, оставленной ему сестрою герцога Мальборо. Будь Бервик наследником своего отца, английский трон не знал бы иного короля, кроме Иакова Третьего. Он умел дерзать, терпеть и разить, говорить и хранить молчание. Быть может, ему не хватало огня и блеска (которыми часто наделены бывают люди менее достойные), но все прочие качества вождя в нем были. Его светлость знавал Эсмондова отца и был посвящен в историю Эсмонда; по некоторым оброненным им намекам полковник мог заключить, что ему известны даже подробности этой истории. Но Эсмонд не пожелал входить в обсуждение их, и герцог также на этом не настаивал. Мистер Эсмонд сказал лишь, что "без сомнения, вернет себе свое имя, если только особы более важные сумеют вернуть свое".
Эсмонд окончательно убедился, что герцог Бервик знает его тайну, когда представлялся к сен-жерменскому двору, и ее величество в обращении к нему употребила однажды титул маркиза. Он передал королеве почтительное приветствие от ее крестной дочери и от леди, которую ее величество удостаивало дружбой в свои лучшие дни. Королева отлично помнила Рэйчел Эсмонд, слыхала про обращение милорда Каслвуда и выразила свое удовлетворение по поводу этой милости, ниспосланной ему небом. Она знала, что в семействе Эсмонда были и другие лица, принадлежавшие к единственно истинной церкви.
- Ваш отец и ваша матушка, monsieur le marquis, - сказала ее величество (тогда-то она и употребила это обращение). Monsieur Симон низко поклонился в ответ и сказал, что судьба послала ему других родителей, воспитавших его в иной вере, но что король у всех только один, после чего ее величество соблаговолила подарить ему образок, благословленный самим папою и не раз творивший чудеса в подобных случаях, а также пообещала молиться в будущем за обращение его и всего его семейства, что и было, без сомнения, исполнено благочестивою леди, хотя полковник Эсмонд вынужден заявить, что за двадцать семь лет, которые истекли с тех пор, ни образок, ни молитва не оказали сколько-нибудь заметного воздействия на его религиозные убеждения.
Что до великолепия Версаля, то мсье Симон, скромный купец, мог лишь наблюдать его издали, не добиваясь чести представиться ко двору, и лишь однажды видел старого короля, когда тот направлялся к пруду кормить своих карпов.
Между тем лорд виконт Каслвуд с супругою прибыли в Париж, где ее милость в надлежащий срок разрешилась сыном и наследником, о чем не замедлили возвестить лондонские газеты. Здоровье молодой матери после этого события долго не восстанавливалось, и врачи решительно воспретили ей путешествие; только это и помешало давнишнему и всем известному намерению виконта Каслвуда воротиться в Англию и обосноваться в родном гнезде.
Находясь в Париже, милорд Каслвуд заказал знаменитому французскому живописцу, мсье Риго, свой портрет, который предназначил в подарок матери; и мсье Симон повез этот портрет в Лондон, куда он прибыл в начале мая 1714 года, вскоре после того как миледи Каслвуд, ее дочь и близкий родственник семьи, полковник Эсмонд, все это время пробывшие в Каслвуде, также воротились в Лондон. Ее милость поселилась в своем доме в Кенсингтоне, а мистер Эсмонд занял прежнюю квартиру близ Найтсбриджа, поближе к городу, и снова стал появляться во всех общественных местах, пользуясь тем, что долгое пребывание в деревне весьма благотворно отразилось на его здоровье.
Портрет виконта Каслвуда, в красивой позолоченной раме, повесили на почетном месте в гостиной ее милости. Милорд был изображен в ярко-красном гвардейском мундире, надетом поверх кирасы, с голубой перевязью через плечо, в жабо из брюссельских кружев и в парике светло-каштанового цвета. Друзья его милости были в восторге от портрета и часто сходились, чтобы полюбоваться им. Епископ Эттербери, мистер Лесли, добрый старый мистер Колльер и другие духовные особы восхищались мастерством живописна; оценили его по достоинству и многие представители знати. Следует, правда, упомянуть, что доктор Тэшер, которому в ту пору случилось побывать в Лондоне и увидеть портрет (обычно он бывал задернут занавесью, но тут как раз мисс Беатриса рассматривала его), готов был поклясться, что не находит в нем ни малейшего сходства со своим бывшим учеником; разве только парик, да, пожалуй, отчасти что-то у подбородка. Но все мы принялись уверять его, что он уже пять с лишком лет не видал Фрэнка, что он смыслит в искусстве не более деревенского пахаря, что он просто впал в досадное заблуждение; и он отправился домой, совершенно убежденный в том, что портрет - точная копия оригинала. Что же до лорда Болинброка, иногда оказывавшего миледи честь своим посещением, то когда полковник Эсмонд показал ему портрет, он громко расхохотался и спросил, что это за чертовщину тут затеяли. Эсмонд откровенно признал, что портрет писан вовсе не с лорда Каслвуда, честью просил государственного секретаря не разглашать тайны, напомнил, что обе хозяйки дома - страстные якобитки, о чем известно всем, и сознался, что джентльмен, изображенный на портрете, не кто иной, как шевалье де Сен-Жорж.
Истина же такова: мсье Симон, явившись однажды вместе с виконтом Каслвудом на сеанс в мастерскую мсье Риго, прикинулся, что крайне восхищен недописанным портретом шевалье, на котором одна лишь голова была закончена, и тут же купил его за сто крон. По словам живописца, портрет предназначался для мисс Оглторп, любовницы принца; но так как эта молодая леди неожиданно уехала из Парижа, то полотно осталось в мастерской. Полковник Эсмонд, иначе мсье Симон, отнес его к себе, и когда был' получен портрет Фрэнка, тщательно скопировал с него мундир и прочие аксессуары и таким образом дописал незавершенное произведение Риго: полковник и прежде подвизался в качестве живописца-любителя, особенно же понаторел в этом искусстве за время своего долгого пребывания в городах Фландрии, среди шедевров Рубенса и Ван-Дейка. Портрет, о котором здесь рассказано, и сейчас висит в комнате моего внука в Виргинии.
В начале июня мисс Беатриса Эсмонд вместе с матерью, миледи виконтессой, прибыла из Каслвуда, чтобы вновь вернуться к своим придворным обязанностям, временно оставленным ею после рокового события, оборвавшего жизнь герцога Гамильтона. Она сразу же заняла прежнее место в свите королевы и за столом фрейлин, так как всегда была любимицей миссис Мэшем, гофмейстерины ее величества, быть может, по причине своей давней вражды с герцогиней Мальборо. Все придворные, и милорд Болинброк в их числе, сошлись на том, что молодая леди стала еще красивее и что новое выражение ее лица, строгое и скорбное, более идет к ней, нежели прежние улыбки и насмешливые взгляды.
В маленьком домике на Кенсингтон-сквер сменили всю прислугу; старый дворецкий, служивший семейству Эсмонд вот уже двадцать пять лет, получил приказание съездить в ирландское поместье милорда и навести там порядок; домоправительница, с незапамятных времен состоявшая при миледи и выходившая ее детей, недовольно ворча, отправилась в Уолкот, чтобы присмотреть за покраской, побелкой и прочими приготовлениями, которые велись в доме, так как вдовствующая виконтесса намерена была туда переселиться, оставив Каслвуд своей невестке, которую со дня на день ждали из Франции. Другую служанку вовсе отпустили, щедро наградив, под предлогом, что миледи не нуждается теперь в столь многочисленной прислуге; и в конце концов в доме не осталось никого из слуг, кто знал бы молодого лорда Каслвуда в то время, когда он еще жил в Англии.
План полковника Эсмонда и замышляемый им смелый шаг требовали, чтобы как можно меньше людей было посвящено в тайну. Кроме членов семьи, она была известна лишь трем или четырем лицам и сохранялась безупречно.
Десятого июня 1714 года курьер мистера Прайора, прибывший из Парижа, привез письмо от лорда Каслвуда, адресованное его матери, в котором милорд виконт извещал, что запутался в денежных делах, чему виною, как он к стыду своему должен признать, карточная игра и иные безрассудства, и что вместо пышных празднеств, которыми он намерен был ознаменовать свое пребывание в Каслвуде, нынешний год ему предстоит вести жизнь скромную и бережливую. В этой части письма бедного Фрэнка не было ни единого слова вымысла, можно было не сомневаться, что он и его долговязые шурья издержали денег куда больше, чем следовало, в прозакладывали все доходы с каслвудского поместья, которым любящая мать, во время своего опекунства, управляла столь разумно и осмотрительно.
Здоровье милой Клотильды, говорилось далее в письме, слабовато, и врачи советуют ей дожидаться родов в Париже. Будучи поэтому вынужден ехать один, без ее милости, он намерен немедленно пуститься в путь в сопровождении одного лишь слуги и числа семнадцатого либо восемнадцатого июня думает быть уже в доме своей матери, к каковому сроку и просит вызвать адвокатов из Грэйз-Инн, а также каслвудского управляющего со всеми отчетами по имению, дабы он мог в кратчайший срок покончить с делами, получить ту сумму, которая ему необходима, и поспеть в Париж к родам виконтессы. Далее шли кое-какие парижские новости, приветы родственникам, и на этом письмо заканчивалось. Оно было сдано на почту уже в Англии, и, без всякого сомнения, как французская, так и английская полиция озаботилась снять с него копию, что и требовалось.
Два дня спустя из Франции было отправлено еще одно письмо, на этот раз прямо по почте и также без всяких предосторожностей, и в этом втором письме, за описанием последней придворной моды, шли следующие строки, в которых никто, кроме лиц, знавших условный шифр, не вздумал бы искать тайного смысла:
"(Король воспользуется) советами врачей и в четверг примет прописанное ему лекарство. Здоровье его величества за последнее время несколько улучшилось, но его беспокоит несварение желудка, происходящее от неумеренности в пище. Madame Ментенон цветет по-прежнему. В Сен-Сире давали трагедию monsieur Расина. На представлении был герцог Шрусбери, посол нага мистер Прайор и вся английская знать, проживающая здесь. Говорят, с (паспортом лорда Каслвуда) вышло много хлопот; некий ювелир предъявил милорду иск за серебряный сервиз и жемчужное ожерелье, заказанные для mademoiselle Меруэль из Французской Комедии. Прискорбно думать, что подобная слава о поведении наших молодых дворян распространится за границей (и достигнет Англии). Mademoiselle Меруэль заключена в Fort l'Eveque; говорят, она заказывала не только посуду, но также мебель, карету и лошадей - и все это (под именем названного лорда), о беспутстве которого и не подозревает злополучная виконтесса.
(Его величество будет) праздновать в скором времени восемьдесят вторую годовщину своего рождения. Готовятся большие придворные торжества. Мистер Прайор весьма удручен отказом выслать ему из Англии парадную посуду. Здесь все в восторге от портрета виконта Каслвуда, который считают подлинным шедевром Риго. Видел ли ты его? Полагаю, он должен (находиться в доме леди Каслвуд на Кенсингтон-сквер). Среди английских художников нет ни одного, кто мог бы создать подобное произведение.
Наш бедный друг аббат содержался в Бастилии, но сейчас его перевели в Консьержери, (где его могут видеть все его друзья; но они должны спрашивать) всякий раз особого разрешения на это свидание. Будем надеяться, что тюрьма поможет бедняге одуматься.
Вся эта история с ювелиром задержала отъезд (лорда Каслвуда); но теперь уже все улажено, и он на днях отбудет в Англию.
Письмо, кажется, вышло отменно скучное. У меня трещит голова после вчерашней попойки с Мэтом и еще кой с кем, но пьяный или трезвый я остаюсь
всегда преданный тебе ***".
Все содержание этого письма представляло собою праздную болтовню, за исключением слов, которые я здесь поставил в скобки; и однако же в нем заключалось важнейшее известие. Те, кто был посвящен в тайну шифра, узнали из него, что _король воспользуется паспортом виконта Каслвуда и достигнет Англии под именем названного лорда. Его величество будет находиться в доме леди Каслвуд на Кенсингтон-сквер, где его могут видеть все его друзья, но дни должны спрашивать лорда Каслвуда_. Такие послания могли прочесть и мистер Прайор и кто угодно из наших союзников-французов, и оно не возбудило бы у них ни малейшего подозрения; а между тем известные лица в Лондоне почерпнули из него все подробности касательно готовившегося события, а будущим читателям моих записок оно разъяснит, в чем состояло предприятие, которое задумал и над осуществлением которого неустанно трудился полковник Эсмонд. Быстро и без всякого шума свершить одному то, ради чего составлялись бесчисленные заговоры, плелись тяжеловесные интриги по всей стране; осуществить план, о котором покуда лишь толковали якобитские вожди; привезти принца Уэльского в Англию открыто, на глазах у всех, под самым носом у Болинброка, только что скрепившего своим именем объявление, расклеенное на всех стенах и обещавшее пятьсот фунтов тому, кто обнаружит и задержит принца, - таков был ход, который сделать и тем выиграть партию могло показаться заманчивым любому смельчаку; правда, проигрыш повлек бы за собой суровую расплату, но наше семейство готово было рискнуть всем ради заманчивой надежды на успех.
Впрочем, никто из участников этого предприятия не склонен был относиться к нему, как к игре, кроме разве главного игрока, который в той же мере наделен был скептицизмом, как и большинство государственных деятелей из его современников. (Найдется ли в Англии хотя бы один государственный деятель, который бы безоговорочно верил в свою партию? И есть ли хоть один, который, при всех своих сомнениях, не стал бы бороться за нее?) Молодой Фрэнк готов был вступить в борьбу без долгих размышлений; он был якобитом потому, что якобитом был его отец; все Эсмонды были роялистами. По первому же знаку он закричал бы "боже, храни короля Иакова" перед носом у дворцовой стражи или же посреди Стрэнда; что до женщин, то, как это всегда бывает в таких случаях, ими руководили не столько политические соображения, сколько фанатический пыл; их рвение было подлинной страстью, и госпожа Эсмонд и дочь ее с радостью умерли бы за дело, которому служили. Не раз, вспоминая времена короля Вильгельма, я со смехом уверял, что леди Каслвуд была очень разочарована тем, что король не подверг всю семью еще большим гонениям. Всякий, кто знает женскую природу, легко представит себе и без моих рассказов, как восторженно приняли обе неофитки, мать и дочь, доверенную им тайну, как нетерпеливо ожидали события, о котором шла речь, как почтительно взирали на того, кто приобщил их к этой сокровенной истине, известной покуда немногим избранным, по призванной вскоре воссиять над миром. Нет ничего, что могло бы сравниться с силою женской веры. Взгляните, как боготворит Аррия своего мужа, пьяную скотину, который бьет ее что ни день; какой преданной любовью окружает Корнелия своего остолопа сына; а я знавал женщину, которая проповедовала сперва хину, а потом дегтярную воду доктора Беркли с такою страстью, словно глотать их значило творить господню волю, а отказаться от этого было бы по меньшей мере богохульством.
Воротясь из Франции, полковник Эсмонд встал во главе этой маленькой кучки милых заговорщиков. Он знал", что ни пытка, ни казнь не заставят их изменить правому делу. Когда он в подробностях изложил им свой план возвращения короля, госпожа его пришла к мысли, что на земле вся честь реставрации будет приписана роду Каслвудов и его законному главе; и ее любовь и уважение к Эсмонду еще возросли, если только это было возможно. Что же до Беатрисы, то, узнав о плане и тотчас же всей душой отдавшись ему, она окинула Эсмонда долгим, испытующим взглядом и сказала:
- Ах, Гарри! Почему не вы глава нашего рода? Вы один способны возвысить его; зачем вы уступили и имя и честь глупому мальчишке? Да, так уж ведется на свете, что награду получает тот, кто ее и не стоит и не ожидает. Поверьте, кузен, я с радостью дала бы вам ту награду, к которой вы стремитесь, но я не могу; я пыталась, и ничего у меня не вышло. - И она удалилась, грустно качая головкой; но все же Эсмонду показалось, что ее расположение к нему значительно возросло с тех пор, как она убедилась в его умении и действовать, и ждать, и добиваться, и терпеть.
Глава IX
Оригинал портрета прибывает в Англию
Всем в доме было сказано, что вместе с милордом Каслвудом приедет некий французский дворянин, состоящий при особе его милости в качестве секретаря и доверенного лица, и что, так как он папист, иностранец и притом хорошего рода, хоть и занимает сейчас столь скромнее положение, ему будет предоставлено право обедать и ужинать у себя в комнате, а не со слугами за общим столом. Виконтесса уступила сыну собственную спальню, смежную с комнатой Беатрисы; а в небольшом кабинетике, примыкавшем к спальне, поставлена была кровать для француза, мсье Батиста. Впрочем, нет надобности говорить, что, как только дверь спальни запиралась, господин и слуга менялись ролями, и молодой виконт с радостью уступал своему августейшему гостю более просторную комнату и лучшую постель. Госпожа Беатриса также перебралась наверх, а в ее комнате устроена была гостиная для молодого лорда. Для пущей убедительности Беатриса притворилась обиженной и не раз при слуге ворчала на то, что для удобства молодого лорда ее выселили из собственной комнаты.