- Как же мне, наконец, в этом разобраться?!-воскликнул он.
- Вот уж этого я не могу сказать,- ответил Харвей.- Да и вообще вряд ли сейчас можно что-нибудь исправить. Единственное, что было в моей власти,- это предупредить вас, на какой опасной почве вы стоите, чтобы вы были осмотрительнее в будущем.
Монтэгю сердечно поблагодарил Харвея за его услугу и, вернувшись в свою контору, провел остаток дня в размышлениях над услышанным.
Сообщение Харвея произвело громадную перемену в его отношении к процессу. Раньше все казалось ему просто, теперь - все стало неясно. Сознание совершенной бесплодности всех усилий ошеломило его; здание, над которым он столько трудился, оказалось построенным на песке. Не было надежного места, куда бы он смело мог поставить ногу. Нигде не было правды - были только соперничавшие между собой силы, прикрывающиеся для достижения собственных целей словами правды. Теперь он и сам смотрел на себя теми же глазами, какими смотрели на него все,- как на соучастника грязного мошенничества, такого же подлеца, как все остальные. Он понял, что на первом же шагу его карьеры ему подставили ножку.
Кончилось тем, что на другой день под вечер он сел в поезд и отправился в Олбэни, а на следующее утро уже беседовал с судьей. Монтэгю сознавал необходимость действовать осторожно, ибо в конце концов неопровержимых данных для подозрений у него не было; поэтому он весьма тактично и обиняками сказал судье, что до его слуха дошло мнение многих компетентных лиц, будто за процессом мистера Хэсбрука скрываются заинтересованные группы, а так как он ничего не знает о своем клиенте, это сильно его тревожит. К судье он приехал, чтобы посоветоваться с ним на этот счет. Никто не сумел бы отнестись к сомнениям Монтэгю благосклоннее, чем отнесся к ним этот великий человек; он был воплощенная доброжелательность и чуткость. Прежде всего, как Монтэгю, вероятно, помнит, сказал судья, он сам заранее предостерегал его, что враги будут предпринимать всяческие попытки его атаковать и порочить его репутацию и что в ход будут пущены все самые тонкие приемы, чтобы повлиять на него. Монтэгю должно быть ясно, что эти слухи также входят в план борьбы с ним; и даже если они были переданы ему самым близким другом, то это ничего не значит,- ибо откуда Монтэгю может знать, кто сообщил их этому близкому другу?
Судья осмеливается выразить надежду, что, какие бы слухи ни распространялись, это не заставит Монтэгю поверить, будто он, судья, может советовать ему совершить неблаговидный поступок.
- Нет,- сказал Монтэгю,- однако, можете ли вы поручиться, что за спиной мистера Хэсбрука не стоят заинтересованные лица?
- Заинтересованные лица? - переспросил тот.
- Я подразумеваю людей, связанных с "Фиделити" или с другими страховыми компаниями.
- Что вы! - сказал судья.- Конечно я не могу за это поручиться.
На лице Монтэгю изобразилось удивление.
- То есть вы хотите сказать, что не знаете?
- Я хочу сказать,- последовал ответ,- что даже если бы я и знал, то все равно не счел бы себя вправе разглашать это.
Монтэгю глядел на него в полном изумлении: он никак не ожидал такой откровенности.
- Мне и в голову не приходило,- продолжал тот,- что это может иметь для вас какое-нибудь значение.
- Позвольте...- перебил Монтэгю.
- Потрудитесь меня понять, мистер Монтэгю,- прервал судья.- Этот процесс представлялся мне несомненно справедливым, таким же представлялся он и вам. Единственное, в чем вы, на мой взгляд, имеете право требовать ручательства, это в том, был ли он возбужден с действительно серьезными намерениями. В этом я был абсолютно уверен. И, думаю, не важно, стоят за спиной мистера Хэсбрука какие-то заинтересованные лица или нет. Допустим однако, что имеются группы, считающие себя обиженными администрацией "Фиделити" и ищущие предлога проучить ее. Судите сами, можно ли было бы оправдать юриста, который отказался бы вести явно справедливое дело потому только, что ему известно, будто кто-то руководствуется в этом деле частными мотивами? Наконец, возьмем чрезвычайный случай - наличие борьбы партий внутри общества, на что, как вы говорите, вам намекали. Что ж, тогда это была бы потасовка между ворами, и, здраво рассуждая, я не вижу никакой причины, почему бы остальной публике не пожать плодов такой ситуации? Те, кто является членами общества, первыми узнают о происходящем, и если б вам самому подвернулся случай воспользоваться в оравой борьбе таким преимуществом, скажите, разве вы упустили бы его?
Судья говорил и говорил-очень мягко, успокоительно, с вкрадчиво-усыпляющей убедительностью! За его плавно текущими фразами Монтэгю ощущал присутствие какой-то важной задней мысли; она не была выражена ни словом, ни намеком, однако насквозь пронизывала всю его речь, как в музыке тональность пронизывает мелодию. Молодой юрист получил большой гонорар, ему попалось приятное, легкое дело; и, как человеку светскому, ему, право же, не пристало доискиваться подоплеки этого дела. Он услышал какие-то сплетни, и забота о своей репутации заставила его проявить беспокойство; но приехал он просто для того, чтобы его погладили по спинке, обнадежили и помогли сохранить гонорар, не потеряв при этом уважения к самому себе.
Монтэгю распрощался с судьей, поняв, что от беседы с ним все равно толку не будет. В конце концов его имя уже связано с этим процессом, и, расторгнув договор, он ничего не выиграет. Но свидание с судьей помогло ему установить две вещи: во-первых, что его клиент - подставное лицо и что действительно процесс сводится к склоке между ворами; и во-вторых, что у него нет никакой гарантии в любой момент не быть выкинутым за борт, кроме одной трогательной уверенности судьи в добропорядочности каких-то неведомых ему лиц.
Глава девятнадцатая
Когда Монтэгю вернулся домой, в его уме окончательно сложилось убеждение, что теперь ничего уже поделать нельзя, остается только в другой раз быть осмотрительнее. А за эту ошибку ему придется заплатить дорогой ценой.
Какова эта "дорогая цена", ему еще предстояло узнать. На следующий день после его возвращения к нему явился посетитель - мистер Джон С. Бэртон, как гласила его визитная карточка. Он оказался агентом, собирающим материал для бульварной газетки, в которой публиковались светские сплетни. Сейчас редакция подготовляла к печати парадный справочник видных нью-йоркских семей - роскошное издание, стоимостью в полторы тысячи долларов за экземпляр, рассчитанное на самых избранных подписчиков. Быть может, мистер Монтэгю хотел бы, чтобы в этот справочник были включены также сведения и относительно его семьи?
Мистер Монтэгю вежливо разъяснил, что в Нью-Йорке он человек более или менее чужой и потому, в строгом смысле слова, не принадлежит к означенной категории. Однако агент не удовлетворился таким ответом. Как бы там ни было, для мистера Монтэгю есть все основания подписаться; мало ли что может случиться. Как человек посторонний, он, возможно, не вполне уясняет себе всю важность подобного предложения, но, посоветовавшись с друзьями, наверное изменит свое мнение - и т. д. и т. д. Выслушав эти прозрачные намеки, Монтэгю понял их истинную сущность, и кровь бросилась ему в голову. Он резко поднялся и попросил своего посетителя выйти.
Посидев в одиночестве, Монтэгю мало-помалу успокоился; гнев утих, осталось лишь недовольство собой и какая-то смутная тревога. И не зря: когда дня три-четыре спустя он купил очередной выпуск газеты, в ней действительно оказалась новая статейка!
Он остановился на углу улицы и прочел ее. Великосветская распря в полном разгаре, сообщал автор, присовокупляя при этом, что миссис Грэффенрид грозит перейти на сторону приезжих. Далее шло описание, как некий очаровательный молодой щеголь мечется из дома в дом, принося своим друзьям извинения за бестактности, совершенные его братом. Тут же говорилось, что одна блистающая в обществе дама - супруга знаменитого банкира - решила также взяться за оружие. Затем следовали три фразы, заставившие Монтэгю вспыхнуть от негодования: "Подозрительный пыл упомянутой дамы вызывает множество толков. Было замечено, что после появления этого романтической внешности южанина ее горячий интерес к бабистам и медиумам заметно упал; теперь общество с нетерпением ожидает развязки столь увлекательной ситуации".
На Монтэгю эти слова произвели впечатление пощечины. Он шел по улице, почти не замечая окружающего. Ничего более отвратительного и позорного Нью-Йорк до сих пор еще перед ним не демонстрировал. Сжимая на ходу кулаки, он шептал про себя: "Мерзавцы!"
Монтэгю вполне понимал свое бессилие. У себя на родине он попросту отколотил бы издателя такой газетки; но здесь, в самом волчьем логове, он ничего не мог сделать. Монтэгю вернулся в свою контору и сел за стол.
"Дорогая миссис Уинни,- писал он.- Я только что прочел прилагаемую к этому письму заметку и не могу выразить, как глубоко огорчен тем, что ваше дружеское расположение к моему семейству сделало вас жертвой столь низкого оскорбления. К сожалению, единственное, что я могу сделать,- это помочь вам избежать дальнейших неприятностей. Прошу верить, что все мы вполне вас поймем, если вы найдете нужным не встречаться с нами некоторое время, а также, что это ни в коей мере не изменит нашего к вам отношения".
Отправив письмо с посыльным, Монтэгю вернулся домой. А уже через десять минут, зазвонил телефон - и это была миссис Уинни.
- Я получила вашу записку,- сказала она.-Вы приглашены куда-нибудь вечером?
- Нет,- ответил он.
- Тогда приходите ко мне обедать.
- Но, миссис Уинни...- запротестовал Монтэгю.
- Пожалуйста, приходите,-настаивала она.-Прошу вас.
- Но я не хотел бы подвергать вас...- начал было Монтэгю.
- Я хочу, чтобы вы пришли,- в третий раз сказала миссис Уинни.
И Монтэгю вынужден был ответить:
- Хорошо, приду.
Он поехал. В холле его встретил дворецкий, который, проводив его к лифту, доложил:
- Миссис Уинни просит вас подняться, сэр.
Миссис Уинни вышла к нему, вся разрумянившись от нетерпеливого ожидания.
Она была красивее, чем обычно, в своем легком кремовом платье с алой розой на груди.
- Сегодня я одна-одинешенька,- сказала она,- и мы пообедаем на моей половине. В этой огромной комнате внизу нам будет очень неуютно.
Она повела его в свою гостиную, где целые охапки свежих роз наполняли воздух нежным благоуханием. Перед ярко пылавшим камином стоял сервированный на двоих стол и два глубоких кресла. Когда она жестом указала Монтэгю на одно из них, он заметил, что у нее слег-ка дрожит рука. Вся ее фигура выражала волнение - она бросала вызов своим врагам!
- Сначала пообедаем, говорить будем после,- произнесла она торопливо.- Так или иначе, хоть недолго, а повеселимся.
И, приняв наигранно-веселый тон, миссис Уинни со свойственной ей нервной возбужденностью стала рассказывать - сначала о готовящейся постановке новой оперы, затем о предстоящем у миссис Грэффенрид вечере, о бале миссис Ридгли-Кливден, потом о госпитале, который она собирается выстроить для детей-калек, и о предполагаемом разводе миссис Виви Паттон, о котором ходит столько слухов. Между тем лакеи с невозмутимыми, как у сфинксов, лицами, бесшумно двигались вокруг стола, и обед шел своим чередом. Кофе пили, сидя в тех же глубоких креслах у камина; наконец стол был убран и слуги ушли, затворив за собою дверь.
Монтэгю отставил чашку и погрузился в мрачное созерцание огня. Миссис Уинни внимательно глядела на него. Они долго молчали.
Вдруг Монтэгю услышал ее голос.
- По-вашему, так легко отказаться от нашей дружбы?- спросила она.
- Я не думал о том, легко это или трудно,- ответил он.- Я хотел только оградить вас от нападок.
- Вы, наверное, считаете, что друзья для меня - ничто? спросила она.- А разве у меня их так много? - В горячем порыве она крепко сжала руки.- Неужели вы действительно воображаете, будто эти ничтожества способны меня до того запугать, что я сделаю, как им нравится? Нет, я не поддамся, что бы там Лелия ни замышляла!
На лице Монтэгю выразилось недоумение.
- Лелия? - переспросил он.
- Миссис Робби Уоллинг! - воскликнула она.- А вы и не догадались, что заметка составлена по ее наущению?
Монтэгю вздрогнул.
- Вот их метод борьбы! - взволнованно продолжала миссис Уинни.- Они платят этим мерзавцам, чтобы те их не трогали, а сами сообщают им грязные сплетни о людях, которых желают оскорбить!
- Не может быть! - вскричал Монтэгю.
- Даже очень может! - ответила она.- Мне известно, что это именно так! Мне известно, что Робби Уоллинг заплатил им пятнадцать тысяч долларов за то, чтобы они выпустили какие-то скверные книжонки! Иначе откуда же газета берет все эти сплетни?
- Не знаю,- сказал Монтэгю,- но я никогда не предполагал...
- Да что там! - воскликнула миссис Уинни.- Редакционная почта полна конвертов с синими и золотыми монограммами! Я сама видела, как, сидя в гостях, люди строчат пасквили на хозяйку дома. О, вы и вообразить не можете, до чего доходит человеческая подлость!
- Отчасти могу,- возразил Монтэгю, помолчав.- Потому-то я и хотел уберечь вас от неприятностей.
- Я не желаю, чтобы меня оберегали! - с жаром возразила она.- Я не уступлю им ни на волос. Им надо, чтобы я порвала с вами, но я не сделаю этого, пусть говорят обо мне что угодно!
Монтэгю, нахмурив брови, глядел в огонь.
- Когда я прочел эту заметку,- сказал он медленно,- всего ужаснее была для меня мысль о тех неприятностях, которые она причинит вам. Я подумал, что она может нарушить покой вашего мужа...
- Моего мужа! - как эхо откликнулась миссис Уинни, и в ее голосе он уловил жесткую нотку.- Ну, с ними-то он управится,- сказала она,- это он умеет. Больше уже ничего не будет напечатано, можете быть уверены.
Монтэгю помолчал. Он ожидал не такого ответа и был несколько смущен.
- Если все дело только в этом...- сказал он нерешительно.- Я не знал. Я опасался, что заметка огорчит его по другой причине... что она может послужить поводом для недоразумений между вами и им...
Миссис Уинни долго не отвечала.
- Ах, вы не понимаете,- сказала она наконец.
Не поворачивая головы, он видел ее лежащие на коленях руки. Она нервно шевелила пальцами.
- Вы не понимаете,- повторила она.
Когда она снова заговорила, голос ее прерывался и был чуть слышен.
- Придется мне самой рассказать вам,- прошептала она.- Я давно подозревала, что вы ничего не знаете.
Последовала новая пауза. Она, видимо, делала над собой усилие, ее руки дрожали; и вдруг она быстро заговорила:
- Но мне надо, чтобы вы знали. Я не люблю своего мужа. Нас ничто не связывает. Мои дела вовсе его не касаются.
Монтэгю сидел неподвижно, будто окаменев. Ее откровенность потрясла его. Он чувствовал на себе упорный взгляд миссис Уинни; вдруг жаркая краска залила ее шею и щеки, и ему инстинктивно передалось ее волнение.
- И вы, вы не догадывались...- прошептала она.
Ее голос замер, и снова наступила тишина. Монтэгю не в силах был нарушить молчания,
- Что же вы молчите? - с трудом переводя дыхание, спросила миссис Уинни, и в ее голосе послышалось страдание. Он обернулся и взглянул на нее: руки ее были крепко сжаты, губы болезненно кривились.
Монтэгю был настолько ошеломлен, что не мог произнести ни слова. Грудь миссис Уинни часто вздымалась, на глаза навернулись слезы. Вдруг она опустила голову, закрыла лицо руками и разразилась отчаянным плачем.
- Миссис Уинни,- воскликнул он, вскакивая.
Она продолжала плакать, и все ее тело содрогалось от рыданий.
- Видно, вы не любите меня,-с трудом вымолвила она.
Он стоял дрожа, совершенно растерянный.
- Простите! - прошептал он.- Миссис Уинни, я никак не думал...
- Да, да! - вскричала она сквозь слезы.- Я сама виновата! Ах. как это глупо! Ведь я давно это вижу. Но я все надеялась... я воображала, что, может быть, если вы узнаете...
Слезы душили ее; она плакала от обиды и горя.
Монтэгю растерянно, с отчаянием глядел на нее. Она судорожно ухватилась за ручку кресла, и он положил на ее руку свою.
- Миссис Уинни...- начал он успокаивающе. Но она отдернула руку и спрятала ее.
- Нет, нет! - с ужасом крикнула она.- Не трогайте меня!
Вдруг она подняла глаза и протянула к нему руки.
- Неужели вы не понимаете, что я вас люблю? - воскликнула она.- Вы презираете меня за это, неправда ли? Но что мне делать? Я все-таки скажу. Только это мне и осталось. Я давно полюбила вао! Я думала... я думала - вы так сдержанны, потому что не догадываетесь... Я готова была бросить вызов всему свету - мне было безразлично, что моя любовь замечена, что о ней уже все болтают. Мне казалось, мы будем счастливы, я надеялась, что наконец-то освобожусь... О, вы не представляете себе, как я несчастна, как одинока, как я жажду вырваться отсюда! И я верила, что вы... что, может быть...
Миссис Уинни не могла сдержать рыданий, и голос ее звучал по-детски умоляюще.
- Неужели вы не могли бы меня полюбить? - робко спросила она.
Тон, каким были произнесены эти слова, до глубины души взволновал Монтэгю, но лицо его сделалось еще более строгим.
- Вы презираете меня! Ах, зачем я открылась вам!- воскликнула она.
- Нет, нет, что вы, миссис Уинни! - ответил он.- Как я могу...
- Тогда... но тогда почему же! - прошептала она.-Разве так трудно меня полюбить?
- Очень легко,- сказал он,- но я никогда не позволю себе этого.
Она взглянула на него с мольбой.
- Вы так холодны, так безжалостны! - воскликнула она.
Он ничего не ответил, и она тяжело вздохнула.
- Вы любили когда-нибудь?-спросила она. Монтэгю опустился в кресло и долго молчал.
- Выслушайте меня, миссис Уинни,- проговорил он. наконец.
- Не называйте меня так! - попросила она.- Зовите меня просто Эвелин, пожалуйста!
- Хорошо,-ответил он.- Эвелин, я не хотел огорчать вас; если б я влюбился в вас, я постарался бы никогда не встречаться с вами. Я расскажу вам. Я расскажу вам то, о чем никому еще не рассказывал. И тогда вы поймете.
Несколько секунд он сидел погруженный в тягостное раздумье.
- Однажды,- сказал он,- я был тогда юношей... я полюбил одну девушку... она была цветной. У нас в Новом Орлеане такие случаи не редкость. Цветные живут своим мирком, и мы заботимся о них и об их детях,-там на это глядят просто. Я был очень молод, всего восемнадцати лет, а ей было и того меньше. Но уже тогда мне довелось узнать, что такое женщины и что для них значит любовь. Я видел, как они могут страдать. Потом она умерла в родах, ребенок умер тоже.
Монтэгю произнес последние слова еле слышно; миссис Уинни сидела сложив на коленях руки и устремив на него взгляд.
- Я был около нее, когда она умирала,- продолжал он.- Так все и кончилось. Я до сих пор не забыл этого. Я понял тогда, что поступил дурно, и поклялся, что никогда больше не отвечу на любовь женщины, если не могу посвятить ей всю жизнь. Как видите - я боюсь любви. Я не хочу так ужасно страдать или заставлять страдать других. И когда кто-нибудь говорит со мной, как сейчас говорили вы, былое снова встает в моей памяти - я весь невольно сжимаюсь, и я не знаю, что отвечать.- Он умолк; миссис Уинни подавила вздох.
- Поймите меня,- сказала она дрожащим голосом.- Я не потребую от вас никаких обещаний, меня совсем не пугает расплата за мою любовь - страдать мне не впервой.