– Боюсь, что цветы прибыли слишком поздно, чтобы им можно было найти достойное применение, – продолжал Осборн. – На следующее утро я встретил Престона, и мы, разумеется, заговорили о бале. Я с сожалением узнал о том, что он опередил нас.
– Он прислал всего один букет, да и тот предназначался Синтии, – сообщила ему Молли, поднимая глаза от своей работы. – И его доставили уже после того, как мы получили цветы из Хэмли.
Молли успела заметить выражение, промелькнувшее на лице Синтии до того, как вновь вернуться к своему шитью. Его заливал жаркий румянец, а в глазах вспыхнул гнев. Они с матерью поспешили заговорить, едва только Молли умолкла, но у Синтии от волнения перехватило горло, и потому слово взяла миссис Гибсон.
– Букет мистера Престона был лишь формальным знаком внимания, который любой желающий с легкостью может купить в садовом питомнике, и мне всегда казалось, что в них нет чувства. Я бы предпочла, чтобы мне подарил два или три ландыша человек, который мне нравится, чем получить в виде презента самый роскошный букет, который можно просто купить!
– Мистер Престон не имел никакого права говорить, будто он опередил вас, – сказала Синтия. – Его принесли, когда мы уже собирались уходить, и я немедленно отправила его в огонь.
– Синтия, любовь моя! – воскликнула миссис Гибсон, до сей поры не подозревавшая о том, какая судьба была уготована цветам мистера Престона. – Что о тебе подумает мистер Осборн Хэмли? Но, пожалуй, я вполне тебя понимаю. Ты унаследовала мои чувства – или предрассудки, если угодно, – пусть даже сентиментальные, в отношении покупных цветов.
Помолчав несколько мгновений, Синтия добавила:
– Я воспользовалась несколькими из ваших цветов, мистер Хэмли, чтобы украсить волосы Молли. Искушение было слишком велико, поскольку они изумительно подходили ее коралловым украшениям. Но, как мне показалось, она сочла предательством нарушить гармонию букета, посему я должна взять всю вину на себя.
– Цветы собирал мой брат, как я вам уже говорил, но я уверен, что он предпочел бы увидеть их в волосах мисс Молли, нежели в пылающем огне. Мистеру Престону повезло куда меньше.
Было очевидно, что вся эта ситуация изрядно забавляет Осборна и он не прочь разобраться в мотивах Синтии подробнее. Он не расслышал, как Молли негромко прошептала, словно разговаривая сама с собой:
– Я ношу свои так, как они были присланы.
Услышав эти слова, в беседу тут же вмешалась миссис Гибсон.
– Раз уж мы заговорили о ландышах, правда ли, что они растут в лесу Херст-Вуд? – спросила она, резко меняя тему. – Сейчас ведь еще не сезон для них, и они даже не зацвели. Но, когда он наступит, полагаю, мы должны прогуляться туда, взяв с собой легкие закуски в корзинке, и устроить маленький пикник. Вы ведь присоединитесь к нам, не так ли? – осведомилась она, поворачиваясь к Осборну. – Думаю, что это замечательная идея! Вы могли бы прискакать в Холлингфорд верхом и оставить свою лошадь здесь, и мы все вместе провели бы целый день в лесу. А домой вернулись бы к ужину – и на стол поставили бы полную корзину ландышей!
– Я бы с удовольствием составил вам компанию, – ответил Осборн, – но меня может и не оказаться дома. А вот Роджер, скорее всего, будет здесь в это время, еще через месяц.
Осборн думал о том, что должен будет уехать в Лондон и попытаться продать там свои стихи, а после этого заглянуть в Манчестер. Словом, конец мая обещал быть очень приятным, и он ждал его с нетерпением, причем не только мысленно, но и в письмах к жене.
– О, но вы обязательно должны быть с нами! Мы непременно подождем мистера Осборна Хэмли, не так ли, Синтия?
– Боюсь, что ландыши ждать не станут, – отозвалась Синтия.
– Что ж, в таком случае мы отложим пикник до той поры, пока не зацветет шиповник и жимолость. Тогда вы уже будете дома, не правда ли? Или же сезон в Лондоне сулит слишком много соблазнов?
– Но ведь я даже не знаю, когда зацветает шиповник!
– Не знаете? А еще называете себя поэтом! Разве вы не помните строки:
Было время роз,
И мы срывали их на ходу…?
– Отчего же, но ведь там не говорится, в каком именно месяце они распускаются, а мои перемещения все-таки куда больше зависят от лунного календаря, нежели цветочного. Так что вам лучше взять в спутники моего брата, он практичен в своей любви к цветам, тогда как я всего лишь теоретизирую.
– Неужели столь умное слово "теоретизировать" означает ваше невежество? – осведомилась Синтия. – Разумеется, мы будем счастливы видеть вашего брата. Но почему бы нам не увидеть и вас заодно? Признаюсь, что испытываю некоторую робость в присутствии столь серьезного и образованного человека, как ваш брат. И потому я бы предпочла капельку очаровательного невежества, если уж приходится прибегать к столь нелицеприятному выражению.
Осборн поклонился. Ему очень нравилось получать знаки внимания, хотя он прекрасно понимал, что это всего лишь лесть и ничего больше. Просто контраст с атмосферой собственного дома был слишком разителен, чтобы он не ощущал его здесь, где его всегда ждало общество двух симпатичных девушек и медоточивые речи их матери, когда бы ему ни вздумалось нанести им визит. И это не говоря о разнице, которую Осборн не мог не заметить, обладая, как он говорил себе, поэтической натурой, между гостиной, полной цветов и признаков женского присутствия, где все стулья были мягкими, а столы заставлены приятными глазу безделушками, и большой залой для гостей в Хэмли с просвечивающимися от старости драпировками, ужасно неудобными стульями и меблировкой, навсегда лишенной облагораживающего прикосновения женской руки. Да и угощение, легкое и хорошо приготовленное, было ему по вкусу куда более, нежели сытные и тяжелые кушанья, которые подавали на стол слуги в Холле. Осборн даже немного побаивался того, что может обзавестись привычкой чересчур часто бывать у Гибсонов, но не потому, что опасался последствий своего общения с двумя молодыми дамами, которых, в сущности, он воспринимал всего лишь как друзей и никогда не забывал о том, что женат, ибо Эйми прочно восседала на троне его сердца. Просто он не учитывал того факта, что остальные могут видеть в нем потенциального супруга. Время от времени ему все-таки приходила в голову мысль о том, уж не злоупотребляет ли он доверием, вернуть которое в данный момент не может.
Миссис Гибсон, не подозревая об истинном положении вещей, втайне гордилась привлекательностью своего дома, которая делала Осборна частым его гостем, который проводил у них долгие часы за приятной беседой. Она нисколько не сомневалась в том, что именно Синтия стала для него притягательной силой и соблазном; и если бы последняя проявила больше желания прислушаться к голосу разума, то ее мать куда чаще намекала бы на приближающуюся, по ее мнению, кульминацию. Но ее сдерживала интуитивная убежденность в том, что если дочь хотя бы заподозрит, к чему идет дело, и поймет, что миссис Гибсон тайно и неуклонно пытается ускорить происходящее, то упрямая девчонка воспротивится ей изо всех сил. А пока что миссис Гибсон уповала на то, что чувства Синтии пробудятся раньше, нежели она сообразит, что к чему, и тогда уже не будет возражать против тайных планов матери, пусть даже и раскроет их. Но Синтия уже сталкивалась с обильными и разнообразными проявлениями флирта, восхищения и даже страстной любви, чтобы пасть невинной жертвой тех ненавязчивых и дружеских знаков внимания, что оказывал ей Осборн. Она неизменно принимала его, как брата. Но все изменилось, когда вернулся Роджер, избранный членом совета Тринити. Подкупающая робость и едва сдерживаемая пылкость очень скоро дали понять Синтии, с какой любовью ей предстоит иметь дело. Не прибегая к словам – даже в глубине собственного сердца, – она поняла разницу между отношением к себе Роджера и Осборна задолго до того, как ее уразумела миссис Гибсон. Впрочем, первой природу чувств Роджера раскрыла все-таки Молли. Это случилось в первый же вечер, когда они увидели его после бала, и от ее внимательного взгляда не укрылось ничего. После того раза Синтия выглядела неважно, она бродила по дому бледная и с опухшими глазами, и если раньше она любила свежий воздух и упражнения, то теперь ее было невозможно уговорить выйти из дома на прогулку. Молли с нежным беспокойством наблюдала за этим увяданием, но на все ее расспросы относительно того, не переутомилась ли подруга после танцев и не случилось ли чего такого, что расстроило ее, а также на прочие подобные осведомления Синтия неизменно отвечала вялым "нет". Однажды Молли упомянула мистера Престона и тут же обнаружила, что эта тема остается больной для Синтии. На лице подруги отобразилось возбуждение, она едва не задрожала от сдерживаемого волнения, но ограничилась тем, что обронила несколько резких слов, выражающих что угодно, только не теплые чувства к этому господину, после чего попросила Молли никогда более не вспоминать о нем в ее присутствии. Тем не менее Молли прекрасно понимала, что мистер Престон, несмотря на то, что был неприятен как ее подруге, так и ей самой, не мог быть причиной нынешней хандры Синтии. Но она, эта хандра, продолжалась так долго, не меняясь и не переходя во что-либо иное, что ее заметила даже миссис Гибсон, и вот тогда-то Молли встревожилась по-настоящему. Миссис Гибсон приписывала молчаливость и апатию Синтии тому, что на балу дочь "танцевала со всеми без разбора". Очевидно, по мнению миссис Гибсон, партнеры, чьи имена числились в "Красной книге", при всем желании не могли бы послужить причиной усталости, и, будь Синтия в обычном своем состоянии, она непременно отыскала бы уязвимое место в рассуждениях матери и со свойственным ей сарказмом проехалась бы по нему. Но Синтия не возражала, и миссис Гибсон теряла терпение, обвиняя дочь в том, что она предается ничегонеделанию и пустым фантазиям. В конце концов, отчасти по настоянию Молли, к делу был привлечен мистер Гибсон, дабы произвести профессиональный осмотр больной, который Синтия возненавидела всей душой. Согласно вынесенному вердикту, с ней было все в порядке, за исключением упадка сил и угнетенного состояния тела и духа, что можно было легко поправить тонизирующими средствами, но пока что ей следовало поберечь себя и не перенапрягаться.
– Если и есть что-либо, чего я терпеть не могу, – заявила Синтия мистеру Гибсону после того, как он провозгласил тонизирующие средства самым подходящим лекарством в ее нынешнем состоянии, – так это того, как доктора прописывают столовыми ложками тошнотворные снадобья, полагая их панацеей от печалей и забот.
После этих слов она рассмеялась; у нее всегда находилось для него доброе слово и улыбка, даже в ее нынешнем угнетенном состоянии.
– Полно! Из твоих речей явствует, что тебя преследуют "печали и заботы". Давай заключим сделку: если ты расскажешь мне, в чем они заключаются, я постараюсь подобрать для них другое лекарство, вместо того чтобы назначать тебе, как ты изящно выразилась, "тошнотворное снадобье".
– Нет, – отказалась Синтия и покраснела. – Я никогда не утверждала, будто у меня есть печали и заботы, я всего лишь говорила в общем смысле. Мне не о чем печалиться, ведь вы с Молли и так чрезмерно добры ко мне. – При этих словах глаза девушки увлажнились.
– Так-так, мы больше не будем говорить о столь мрачных вещах, и ты получишь сладкую эмульсию, дабы заглушить привкус горечи того снадобья, к которому я вынужден буду прибегнуть.
– Прошу вас, не надо. Если бы вы только знали, как я ненавижу эмульсии и притворство! Я предпочитаю горькое снадобье, и если временами… если иногда я… если уж сама я не желаю говорить правду, то предпочитаю слышать ее от других, по крайней мере иногда. – Свои слова девушка сопроводила очередной улыбкой, но на сей раз она вышла слабой, неубедительной и полной слез.
И первым посторонним, кто заметил происшедшую в Синтии перемену, стал Роджер Хэмли, хотя он увидел ее тогда, когда она уже пошла на поправку под влиянием целительного действия тошнотворного снадобья. Но он не сводил с нее глаз все те первые пять минут, что провел в комнате. Стараясь поддерживать разговор с миссис Гибсон и отвечая на ее банальные реплики, он пристально всматривался в Синтию, а затем, воспользовавшись первым же удобным случаем, направился к Молли. Он остановился перед девушкой, закрыв ее собой от остальной комнаты, в которую после него уже пожаловали и другие гости.
– Молли, ваша сестра выглядит больной! Что случилось? Она не обращалась за помощью? Вы должны простить меня, но те, кто живет вместе под одной крышей, часто не замечают признаков подкрадывающейся болезни.
Привязанность, которую Молли питала к Синтии, была крепкой и искренней, но, если что-то и могло поколебать ее, так это привычка Роджера, обращаясь к ней, называть Синтию "сестрой". Прозвучи это из уст любого другого человека, она бы отнеслась к этому совершенно равнодушно и даже, пожалуй, могла бы вовсе не заметить этого, но когда это выражение употреблял Роджер, оно резало ей слух и надрывало душу, а посему ответ ее прозвучал коротко и сухо:
– О, она переутомилась на балу. Папа осмотрел ее и сказал, что она скоро поправится.
– Интересно, не нужна ли ей смена обстановки? – мечтательно проговорил Роджер. – Мне бы хотелось… Мне бы очень хотелось принять ее в Холле… и вас с вашей матушкой тоже, разумеется. Впрочем, это решительно невозможно. Но как же это было бы здорово!
Молли поняла, что ее визит в Холл при нынешних обстоятельствах будет настолько отличаться от всех предыдущих, что она совсем не была уверена, что эта идея ей по душе.
А Роджер продолжал:
– Вы ведь получили наши цветы вовремя, не так ли? Ах! Вы даже не представляете, как часто я думал о вас в тот вечер! Но вам он тоже понравился, верно? У вас наверняка было множество галантных кавалеров, и все это вместе делает первый бал событием поистине замечательным. Я слышал, что ваша сестра не пропустила ни одного танца.
– Все действительно было очень мило, – негромко отозвалась Молли. – Но сейчас я не сказала бы, что мне так уж хочется поскорее побывать на другом балу. Слишком все это хлопотно и сопряжено с нешуточным беспокойством.
– Вы, наверное, думаете о своей сестре и о том, что ей нездоровится?
– Нет, я думаю совсем не об этом, – без обиняков ответила Молли. – Я думала о платье, и об одевании, и об усталости на следующий день.
Пусть он считает ее бесчувственной, если хочет; ей же самой казалось, что она чересчур уж дала волю своим эмоциям, потому что сердце ее вдруг болезненно сжалось. Но он был слишком добр по натуре, чтобы услышать излишнюю резкость в ее словах. Перед тем как откланяться, Роджер задержал ее ладошку в своих руках и едва слышно произнес:
– Я могу сделать что-либо для вашей сестры? У нас есть много книг, как вы помните, и если она любит читать… – Не дождавшись от Молли ни утвердительного кивка, ни словесного подтверждения, он продолжил: – Или цветы? Она любит цветы. Да, кстати! Наша выгоночная клубника уже почти созрела, я вам принесу немного на пробу завтра.
– Уверена, она будет очень рада, – сказала Молли.