И оставив растерявшегося Эдди, она пошла танцевать – правда, не совсем в такт музыке – с рыжим молодым человеком, который "объяснил ей свою систему" охотно, но маловразумительно. По дороге из ночного клуба Эдди попытался отомстить за свое уязвленное самолюбие, но добился лишь того, что между ними вспыхнула ссора и Констанс наговорила ему много обидных слов, которые взбесили его, тем более что он вынужден был их проглотить. Так Эдди впервые оценил все прелести семейного счастья с Констанс. Грубая брань и холодная ненависть ошеломили и испугали его. Ненависть, как видно, была самым неподдельным из всех чувств, которые Констанс проявила к нему. Чувство это весьма походило на бурное негодование, которое вызывает у светского человека падшая женщина, его соблазнившая. В тупых, одурманенных мозгах Эдди зашевелилась неясная мысль, что на самом деле она питает к нему лишь жгучую ненависть, которая скорее усиливается, нежели ослабевает от ее чувственного влечения. Он был глубоко поражен и сбит с толку этим явным парадоксом. Он еще не понимал того, что есть женщины, которые пользуются своим полом как оружием, что бывают романы, в которых страсть переплетается с презрением и ненавистью. И уж подавно он не понимал того, что в душе Констанс нет и не может быть места для нежности или отзывчивости, что по натуре или по привычке она должна использовать свой пол, чтобы покорять, вознаграждать, даже унижать себя и других, но отнюдь не для того, чтобы любить и предаваться чистым радостям. Она предпочла скорее дать в своей жизни деньги и низменную роскошь сорока грубым мужчинам, которыми она могла помыкать, как лакеями, гнать их с позором, если они ослушались ее или надоели ей, чем подарить им частицу себя и вызвать в ответ хотя бы искру настоящей нежности.
Перед отъездом в Дьепп Констанс разыграла отвратительную сцену эротического примирения. Сломить упорство Эдди, подавить его негодование, пробудить некое подобие страсти в человеке, которого своими оскорблениями она довела до бешенства, – от такого удовольствия она не могла отказаться. Играя с ним, как с мышонком, она хорошенько укусила его в предвидении последнего, рокового– укуса и продолжала играть с ним бархатной лапкой, не выпуская когтей. Ведя машину, она едва касалась руля и походила бы на очаровательную кошечку, будь побольше гибкости в ее прямой, тощей фигуре, которой она напоминала фотографию из журнала мод. Однако Эдди не дано было воспользоваться благоприятным расположением ее духа, так как в Дьеппе он совершил новую бестактность. В первое же посещение казино они много проиграли. Констанс была раздражена не столько проигрышем, сколько тем, что ей не хватило "ловкости". Эдди был смущен и подавлен. Он подсчитал, что в один вечер они просадили чуть ли не половину той суммы, на которую он мог бы обзавестись приличным загородным трактиром и не знать горя до конца своих дней. Экономист и филантроп в нем взбунтовались. Пока Констанс сорила деньгами ради него, он считал это справедливым, но тратить деньги на себя – какое распутство!
В отеле, когда они ложились спать, он сказал:
– Ну, я думаю, завтра мы тронемся в путь. Не предупредить ли мне там, внизу?…
– О чем это ты говоришь? Я никуда не собираюсь ехать. Завтра я начну играть по новой системе.
– Но послушай, Конни… – возмутился было Эдди.
Констанс топнула золотым башмачком.
– Я запретила тебе называть меня "Конни". Ненавижу, когда ты начинаешь сюсюкать, как будто я какая-нибудь цирковая актриса…
– Ну ладно, послушай, Констанс, – мрачно поправился Эдди. – Я хочу только, чтобы ты перестала смешить людей. Давай завтра же отсюда смоемся. Ведь рулетка – игра для дураков.
– Для дураков?! – взорвалась Констанс. – Да как ты смеешь называть меня так, ты, жалкий прихлебатель! Как ты смеешь?
Полураздетая, с перекошенным от ненависти лицом, она скорее походила на любительницу абсента с Монмартра, чем на английскую леди. Не находя достаточно сильных слов, она схватила золотые настольные часы и запустила ими в лицо Эдди. Он увернулся, и часы разбились о стену. Глубоко опечаленный гибелью такой Ценности, он оглянуться не успел, как Констанс бросилась на него и дважды ударила его кулаком по лицу. Кольцо с крупным бриллиантом угодило ему в глаз, и он едва не ослеп. Он закрыл лицо руками, уверенный, что остался без глаза.
– Скотина! – выругалась она. – Подлый мерзавец! Будешь знать, как оскорблять меня!
Эдди упал в кресло и зарыдал от боли и душевного потрясения, которого не выдержал его артистический темперамент. Констанс выбежала в ванную, громко хлопнув дверью.
Нужно ли говорить, что они вновь отправились в казино, а там Констанс начала выигрывать. Эдди играть не стал, так как Констанс больше не давала ему денег; он слонялся по залу или в унизительной покорности стоял за ее стулом. Только одно его утешало – он видел, как деньги возвращаются назад. Однако Констанс недостаточно было вернуть свое; она хотела превзойти "ловкого" молодого человека. Но тут счастье изменило ей, и к закрытию казино она осталась в еще большем проигрыше, чем накануне. В холодном бешенстве, едва замечая присутствие Эдди, она вернулась в отель, и с тех пор день за днем, не зная отдыха, стала оставлять у крупье свои деньги. Не прошло и недели, как исчезла объемистая пачка банкнот и ничего не осталось на аккредитиве. Эдди чуть не лишился рассудка от досады и тайной жадности – ведь у нее в сумке осталось лишь несколько тысяч франков. Он постоянно пребывал в состоянии пьяного недоумения и даже жалел, что спутался с аристократкой.
Азарт пропал у Констанс так же внезапно, как и появился. Она стала относиться к Эдди с очаровательной нежностью, а он ощупывал еще не заживший рубец на лице и недоумевал, неужели эта сладкоголосая сирена – та же самая пьяная фурия с перекошенным от злобы лицом, которая унижала его и даже хотела убить.
– Мой дорогой, – сказала она, – нам не мешало бы съездить в Лондон на несколько дней. Я так устала от этих противных французов и их гадких жульнических казино. Ведь они просто грабят нас. Мне хочется немного развлечься, а потом мы все начнем сначала.
– Ладно, – покорно согласился Эдди. Он был слишком запуган, чтобы хоть в чем-нибудь противоречить Констанс. К тому же он истратил все деньги, которые она дала ему в первые два дня их медового месяца, – более крупной суммы она не давала ни одному из своих "мужей". Он же, помня о недавних событиях, боялся попросить еще.
– Мы едем немедленно, – решила Констанс. – Добрый старый Лондон! Как приятно будет вновь увидеть тебя!
Добрый старый Лондон не встретил Констанс с тем радушием, какого она заслужила, удостоив его своим возвращением. Она разругалась с управляющим банком, который указал ей, что она превышает свой доход, что ее основной капитал быстро тает и акции промышленных предприятий, которые она приобрела, ненадежны. Он призывал к экономии и немедленной покупке солидных ценных бумаг. Он осмеливается давать ей советы? Для Констанс этого было вполне достаточно, чтобы их отвергнуть – как смеет такое ничтожество ей указывать! Дабы поставить его на место, она потребовала две тысячи фунтов наличными в стофунтовых банкнотах и высокомерно расписалась, даже не взглянув на документы. Затем она гордо вышла из банка, не обращая внимания на тех низших существ, которые с восхищением глядели на нее из-за своих медных решеток. Так-то вот! С Лэчдэйл шутки плохи, можете быть уверены.
Выйдя из банка, Констанс не без удивления увидела, что Эдди поглощен беседой с какой-то девушкой, одетой довольно крикливо.
Похоже было, что Эдди в чем-то оправдывался. Оба они не замечали Констанс до тех пор, пока она не подошла вплотную.
– Вот и я! Прошу извинить за вмешательство, – сказала она.
Эдди и девушка слегка вздрогнули.
– Ну как, все в порядке? – спросил Эдди, стараясь говорить непринужденно и уверенно. – Я только перекинулся словечком с Эльси. Ты ведь слышала об Эльси…
Да, Констанс слышала об Эльси. Когда она взяла под свое покровительство искусство Эдди, ей, между прочим, доставляла удовольствие мысль, что Эльси страдает и пролила немало слез, потому что он оставил ее. В Эльси сказывалась примесь сицилианской крови – она была тонкая и смуглая, с черными волнистыми волосами и большими выразительными глазами. При виде роскошно одетой Констанс, обращавшейся с Эдди как со своей собственностью, она сразу стушевалась и глядела на нее с робостью девушки, выросшей в нужде, и в то же время с неукротимой ревностью. Констанс это забавляло. Она не принадлежала – к числу тех женщин, которые не любят встреч с бывшими подругами своих возлюбленных или, встречаясь с ними, закатывают истерику. Наоборот, ей доставляло удовольствие мучить их, показывая, сколь беспредельна теперь ее власть над покоренным мужчиной. Снисходительно протянув руку Эльси, она проговорила с нежностью, непостижимой для примитивного ума Эдди.
– Ну конечно же, я слышала об Эльси. Право, я мечтала познакомиться с вами, милочка. Как поживаете?
Эльси пожала протянутую руку боязливо и неохотно, словно опасаясь, что другой рукой Констанс пронзит ее кинжалом. Но чем больше она замыкалась в себе, тем упорнее старалась Констанс внушить ей восхищение, покорить ее, заставить признать, что победила достойнейшая. От Констанс не укрылось, что они смущены, и она сочла это оскорблением величества, доказательством того, что они все еще сохранили чувства, угрожающие ее безраздельной власти над Эдди.
– Я так рада, что вы встретились с Эдди, – трещала она без умолку. – Я тысячу раз просила его пригласить вас к нам, но он прячет от меня своих лучших друзей. Эдди, возьми такси. Да поторапливайся! Эльси, вы непременно должны с нами выпить. Я жажду послушать рассказы о тех днях, когда вы работали в цирке вместе с Эдди. Вы знаете, я готовлю для него превосходный номер. Но это пока секрет. А вот и такси. Садитесь, дорогая!
Эльси меньше всего на свете хотелось садиться в такси вместе с Эдди и Констанс; ей хотелось убежать куда-нибудь, дать волю слезам и, задыхаясь от ненависти к Констанс, придумывать неосуществимые, но страшные способы мести. Однако она была бессильна перед властной настойчивостью Констанс. И чем больше она находила предлогов, чтобы отказаться, тем упорнее Констанс не отпускала ее, решив заставить эту девушку испить до последней капли ту чашу унижений, которую она для нее приготовила. Для Эльси было настоящей пыткой, когда ее чуть – не насильно ввели в просторную спальню отеля, которая устрашала своим великолепием и где буквально на всем лежал отпечаток их интимности. Она страдала, когда Эдди нарочно выставил напоказ дорогие часы, недавно подаренные ему Констанс, и когда он, предложив ей сигарету из золотого портсигара, вынул золотую зажигалку с вензелем, в котором "Э" переплеталось с "К". Эдди не мог удержаться, чтобы не похвастать своим богатством, приобретенным за Чужой счет, и Констанс умело подогревала его низменное тщеславие. С Эльси она была сама кротость и очарование, а с Эдди – сама суровая властность. Она самолично приготовила коктейль в большом серебряном шейкере и добилась того, что Эдди, придя в хорошее настроение, разговорился. Собственные ее речи, казалось, были исполнены доброты и сердечности, но почти каждое слово больно ранило Эльси в самое сердце. Констанс как будто хотела сказать: "Ты, жалкое, ничтожное создание, смотри, как мы счастливы; ты, нищая, презренная поденщица, смотри, в каком богатстве и роскоши мы живем; ты, некрасивая, вульгарная девчонка, смотри, как предан и верен Эдди своей божественной чародейке; ты, бесстыжая шлюха, не смей больше встречаться с ним без моего разрешения и не воображай, будто он может хоть пальцем шевельнуть против моей воли".
Эльси снова попыталась уйти, но Констанс и не думала отпускать ее. Эльси должна была получить урок и усвоить, что цирковые актрисы без постоянного ангажемента не смеют забывать свое место и тем более мечтать вернуть любовника, который временно понадобился для гораздо более важных целей.
– Но мне, право же, пора, – сказала бедная Эльси. – Сегодня у меня выход в начале представления.
– Чепуха! – возразила Констанс. – Вы непременно должны пообедать с нами, а потом мы все вместе поедем куда-нибудь танцевать.
– Но я не могу пропустить свой выход, меня уволят…
– Эдди! – сказала Констанс. – Сейчас же позвони антрепренеру Эльси и скажи, что я хочу поговорить с ним. Моя дорогая, я все улажу – вам необходимо иногда отдохнуть, а мне хочется, чтобы мы отпраздновали нашу встречу. Я уверена, мы станем добрыми друзьями.
– Но как я пойду с вами в этом платье, – со вздохом проговорила Эльси, оглядывая свое дешевенькое платьице, которое рядом с парижским туалетом Констанс выглядело довольно убого.
– Но это же сущий пустяк. У меня десятки платьев, милочка, а мы почти одного роста… Ты дозвонился, Эдди?
Она взяла у него трубку, и оба плебея затрепетали перед той непринужденной дерзостью, с которой она заговорила с тираном, вселявшим в них ужас.
– Алло! – сказала Констанс в трубку. – Это антрепренер? Как поживаете, мистер Шортер? Констанс Лэчдэйл у телефона. Да, дочь лорда Лэчдэйла. Что?… Я хочу просить вас о небольшом одолжении. Вы можете оставить за мной две ложи на понедельник? Я приеду с друзьями. О, весьма вам признательна. Вы так любезны! Я пришлю чек. Ах, да, между прочим, мистер Шортер, мне хотелось бы, чтобы одна из ваших артисток пообедала сегодня со мной. Ведь вы разрешите ей это, не правда ли? Я говорю об Эльси. Что? Да, об Эльси. Без вашего разрешения она не согласна остаться. Да, она здесь. О, благодарю вас. Вы очень любезны! Да, конечно, до понедельника, и потом мы непременно должны как-нибудь пообедать вместе. До свидания. – Констанс повесила трубку. – Ужасная скотина! – небрежно обронила она. – Но все в порядке, Эльси. Он разрешил вам остаться.
Констанс тут же отправила Эдди в его комнату и позвонила своей горничной. Теперь мучения Эльси удвоились. Констанс навязала ей в подарок новый шелковый гарнитур, и горничная стала одно за другим примерять платья смирившейся, но глубоко уязвленной девушке. Всякий раз, как Констанс отходила на несколько шагов, чтобы бросить на нее критический взгляд, Эльси казалось, что она сейчас вцепится ей в глотку; и всякий раз, как она чувствовала прикосновение пальцев Констанс, оправлявшей платье, ее захлестывала волна ненависти. Наконец Констанс остановилась на чудесном платье из алого шелка – чересчур великолепном для Эльси – и выбрала ожерелье, которое как нельзя лучше подчеркивало некоторую вульгарность ее лица и прически. Затем она послала за желтыми розами и сама приколола их к платью Эльси. Полюбовавшись на дело своих рук, она взглянула на себя в зеркало и осталась довольна, – теперь всякому было видно, кто из них двоих настоящая леди.
Обедали они в одном из самых модных и дорогих ресторанов, о существовании которого Эльси даже не подозревала. На дамах были вечерние туалеты; хотя все столики были заняты, в зале царила тишина и приятный полумрак. Между столиками бесшумно сновали официанты, одетые, как истые джентльмены. Они встретили Констанс поклонами, и, как только она села, к ее столику, тоже с поклоном, подошел метрдотель, а за ним сам владелец ресторана, который ловил каждое ее слово и лишь изредка почтительно предлагал ей вина и закуски, которые Констанс небрежно заказывала или столь же небрежно отвергала. Эльси чувствовала, что вот-вот разревется, и готова была провалиться сквозь землю, до того невыносимо было сидеть здесь с этой женщиной, не зная, как оградить себя от ее снисходительного высокомерия или отплатить ей той же монетой, а люди за другими столиками глазели на них и сдержанно перешептывались с презрительными улыбками. Напротив нее, одетый, как джентльмен, сидел Эдди, ее любимый, безвозвратно утраченный Эдди, и Констанс называла его "милый", а он называл ее "дорогая", веселый, как Панч, и смотрел на бедную Эльси почти так же свысока, как Констанс. В довершение всего модельные туфли, подаренные Констанс немилосердно жали ей ноги.
Еда не доставила Эльси особого удовольствия – все это было для нее слишком роскошно, да и двойная порция виски или рома казались ей куда лучше всех этих вин. Тем не менее она почувствовала, что пьяна, особенно после того, как по настоянию Констанс стала пить чистый коньяк большими бокалами, похожими на срезанную с одного конца дыню. У Эльси не хватило терпения следовать аристократическим причудам – ну какой смысл пить коньяк маленькими глоточками из бокала, в который входит чуть ли не целая пинта? Ведь это просто-напросто глупое бахвальство. Постепенно коньяк разгорячил Эльси, и чем больше она пьянела, тем сильнее она ненавидела Констанс. О, как ей хотелось свернуть шею этой бесстыжей гадине! А Эдди, этот безмозглый сутенер, сидел болван болваном.
Когда подали счет, Эльси содрогнулась – там значилось чуть ли не десять фунтов. На миг у нее душа ушла в пятки – что будет с ними, если у Констанс не хватит денег? Но Констанс небрежно открыла большую сумку с длинной и гибкой металлической ручкой, висевшую у нее на руке – она не выпускала ее даже во время еды, – и Эльси увидела, как она перебирает фунтовые банкноты, а потом залезает в то отделение, откуда торчит толстенная пачка кредитных билетов английского банка. Когда Констанс сунула один из этих билетов в сложенный счет, потрясенная Эльси заметила, что на нем значится "сто фунтов". Глаза ее на мгновение как-то странно блеснули, и она посмотрела на Эдди; он тоже не отрывал взгляда от кредитки, и на лице его отразилась завистливая алчность. Констанс втихомолку насладилась произведенным впечатлением и, не считая, сунула сдачу в свою чудо-сумку, дав официанту на чай столько, сколько Эльси едва ли могла и мечтать заработать за два дня.
Они отправились в роскошный мюзик-холл и уселись в партере. Эльси принялась с профессиональным интересом следить за "работой" артистов и мечтать о настоящей сцене – здесь даже хористки были одеты в такие красивые платья и пели просто чудесно. Но Констанс зевнула и сказала, что все это нестерпимо скучно и старомодно, лучше уж пойти в ночной клуб, потанцевать и выпить шампанского. Оттуда они поехали еще в один ночной клуб, снова потанцевали и выпили шампанского. Эльси ничуть не устала – она привыкла ложиться поздно, – но ненависть к Констанс душила ее. Вскоре Констанс завела разговор о том, чтобы поехать еще в одно место, и Эдди, который был уже сильно пьян, сказал, что он знает "кабак" на окраине, в Ист-Энде, который посещают самые подозрительные и отпетые личности. Констанс пришла в восторг и сказала, что нужно немедленно ехать туда; Эльси недоумевала, почему это аристократов так тянет к преступникам? Можно подумать, будто все они между собой друзья-приятели.