- Я рассуждаю так, - отвечал Людвиг. - Хотя я и утверждал сегодня прямо противоположное, наш автомат все же относится к числу самых замечательных явлений, какие только известны людям. Очевидно, все указывает на то, что человек, который управляет этим созданием искусства, располагает познаниями куда более глубокими, нежели может предполагать толпа зевак, готовая дивиться всякой невидали. Фигура турка - это только форма, в какой подается нам сообщение, и выбрана она с умом, ловко. Этого никак нельзя отрицать: ведь и общий вид и движение автомата - все это притягивает внимание зрителя к тайне, а спрашивающего приводит в такое состояние, которое весьма на руку тому, кто дает ответы. Внутрь фигуры человек не поместится, это, можно считать, твердо доказано, а потому если нам и чудится, будто ответы исходят из уст турка, то это, разумеется, только акустический обман. Конечно, для нас с тобой загадка, как это все устроено, каким образом дающий ответы человек может и видеть, и слышать спрашивающего, отвечать ему и так далее. Однако нам остается предположить в создателе автомата лишь хорошие знания акустики и механики, выдающуюся остроту ума или, лучше сказать, хитроумную последовательность - ведь художник, строитель явно не упустил из виду ничего, что способно вводить нас в обман, и должен признаться, меня не столько интересует разгадка этой тайны, сколько то в высшей степени примечательное обстоятельство, что турок способен заглянуть в душу спрашивающего. Ты ведь и сам это сказал, еще до того, как получил прямое тому подтверждение, - он способен проникать в сокровенные глубины души. А что если спрашивающему дано, пользуясь неведомыми нам средствами, оказывать на нас психическое воздействие? Что если он способен входить в духовный контакт с нами, постигать расположение нашего духа, схватывать сущность каждого из нас? Что если он хотя и не может ясно выразить заключенную в каждом из нас тайну, то все же способен, приходя в состояние экстаза - оно вызывается именно раппортом с иным духовным началом, - в ясном свете духа видеть начатки всего того, что покоится в глубине наших душ? Ведь струны нашего инструмента беспорядочно шумят, словно на ветру, а психическая сила может играть на них - они начнут колебаться, зазвучат, и мы отчетливо услышим чистый аккорд. А тогда не кто-нибудь посторонний, но мы же сами и даем ответы - чуждый духовный принцип пробуждает в нас внутренний голос, и теперь мы слышим звучание его снаружи, вне нас, оно ясно и внятно, смутные предчувствия облеклись в форму мысли и стали членораздельной речью. Так нередко бывает во сне - посторонний голос объясняет то, чего мы не знали, в чем сомневались, но ведь этот разумно рассуждающий голос все равно идет из глубин нашей собственной души. Само собой разумеется, что турку, то есть разумному существу, который прячется за ним, не так уж часто придется входить в психический раппорт со спрашивающим. Не с одной сотней он разделается на ходу, потому что мелкая личность не заслуживает большего. Иной раз, отвечая на вопрос, он обойдется остроумной мыслью, где ему достаточно будет природной сообразительности или живости ума, - ни о какой глубине постижения тут нет и речи. Если спрашивающий пребывает в экзальтированном состоянии, то он, конечно, соответствующим образом настроит и турка, а тогда он применит средства для того, чтобы образовался духовный раппорт, и это позволит ему отвечать, как бы проницая всю душу спрашивающего. Заметь, что турок отказывается отвечать на глубокие вопросы немедленно; возможно, ему нужна проволочка, чтобы успеть воспользоваться таинственными средствами. Сейчас я в этом вполне убежден, и, как ты видишь, механическое творение не такая уж дешевая штучка, как утверждал я ранее! А может быть, я слишком серьезно подхожу к ней? Но я не хотел скрывать от тебя своих мыслей, хотя вполне отдаю отчет в том, что если ты согласишься со мной, то это вовсе не будет означать для тебя душевного успокоения.
- Заблуждаешься, любезный мой друг, - возразил Фердинанд. - Твои идеи вполне согласны с тем, что смутно рисовалось мне самому, и это чудесным образом успокоило меня. Итак, я имею дело лишь с самим собой, тайна сердца моего не похищена, а друг мой сохранит ее как доверенное ему сокровище. Однако должен упомянуть одно обстоятельство, которое до сих пор как-то не приходило мне на ум. Когда турок произносил роковые слова, мне почудилось, будто я слышу исполненную сердечного томления мелодию - Mio ben ricordati s'avvien ch'io mora... Она звучала прерывисто, а потом мне, напротив, пригрезилось, будто мимо меня проносится протяжный, выдержанный тон, звучит неземной голос, слышанный мною в ту ночь...
- И я не умолчу о том, что заметил сам, - сказал Людвиг. - Когда ты выслушивал ответ турка, я положил руку на перила ограждения и отчетливо ощутил рукой вибрации. Мне тоже показалось, что в комнате звучит - не скажу звук голоса, но музыкальный тон. Я не придал этому большого значения, потому что, как ты сам знаешь, вся моя фантазия преисполнена музыки, так что она не раз самым загадочным образом вводила меня в заблуждение. Однако я не очень удивился, когда узнал о таинственной связи протяжного, жалобного звука с роковым событием в Д., подавшим повод к твоему вопросу.
Итак, Людвиг слышал музыкальный звук, и Фердинанд счел это лишним доказательством психического раппорта между ним и другом. Они еще больше разговорились о тайнах психической связи между родственными духовными началами, о чудесных результатах такой связи, которые все яснее и яснее вставали в их сознании. Наконец Фердинанд почувствовал, что тяжесть, угнетавшая его душу с того самого мгновения, как он выслушал злополучный ответ турка, спала с его груди, и он ощутил в себе решимость вступить в бой с силами рока.
- Могу ли я потерять ее! - говорил он. - Ее, вечно царящую в моей душе, живущую в ней столь осязательно, что погибнуть она может лишь вместе со мною!
В надежде, что они получат более конкретные разъяснения по поводу каждого из своих предположений, а эти последние наделены были для них полнейшей внутренней истинностью, оба друга отправились на дом к профессору X. Профессор оказался глубоким стариком в старонемецком наряде, с колючими серыми глазками, с губами, сложенными в саркастическую улыбку. Все это выглядело не слишком привлекательно.
Когда друзья выразили пожелание увидеть собрание его автоматов, профессор сказал:
- Ай-яй-яй! Да вы никак любители механических устройств? Может быть, вы и сами пробуете силы в их изготовлении? Ну, вы увидите у меня то, чего напрасно станете искать по всей Европе, по всему свету.
В голосе профессора было что-то противное, его сиплый и визгливый тенор дистонировал, и это вполне отвечало манерам ярмарочного зазывалы, с которыми он расхваливал свои художественные шедевры. Он отыскал ключи, произведя при этом немало шуму, и открыл двери зала, который был украшен со вкусом и даже роскошью. Здесь и находились создания механического искусства. В центре на возвышении стоял громадный рояль, справа от него мужская фигура в рост человека с флейтой в руках, слева женская фигура за инструментом, похожим на клавир, позади нее два мальчика, которые держали в руках барабан и треугольник. Позади этой группы друзья увидели оркестрион, уже и прежде им известный. По стенам были расставлены часы с боем. Профессор прошел мимо оркестриона и часов и едва заметным движением руки коснулся их. Затем он сел за рояль и стал играть маршеобразное анданте, которое начиналось тихо. Когда он подошел к репризе, флейтист поднес к своим губам флейту и сыграл тему, один мальчик еле слышно, точно в такт стал бить в барабан, другой слегка прикасался к треугольнику. Вслед за тем дама стала брать полнозвучные аккорды, причем, нажимая на клавиши, производила звучания, напоминающие гармонику. Теперь все в зале оживилось, часы с боем одни за другими стали присоединяться к общему звучанию, вступая с абсолютной ритмической точностью, мальчик все сильнее бил в барабан, звук треугольника разносился теперь по всему залу, оркестрион гудел и грохотал фортиссимо, во всю мощь, все тряслось и дрожало, но наконец профессор последним аккордом прекратил всю эту музыку. Друзья выразили профессору свое восхищение, чего он только и ждал, хитро и самодовольно улыбаясь. Он подошел к автоматам и намеревался произвести новые музыкальные пьесы в том же роде, однако оба друга, словно сговорившись, сослались на срочные и не терпящие отлагательства дела, которые не позволяют им остаться долее, и распрощались с механиком и его машинами.
- Ну, разве все это не искусно, не превосходно в высшей степени? спросил Фердинанд, но Людвиг разразился проклятиями, словно ему пришлось чрезмерно долго сдерживать свое негодование:
- Ах, чтоб этого профессора... Ах, как мы обмануты! Где разъяснения, о которых мы мечтали, где поучительная беседа, в которой профессор просветил бы нас, словно учеников в Саисе?
- Зато мы увидели прекрасные механические произведения, замечательные и в музыкальном отношении, - сказал Фердинанд. - Флейтист - это, очевидно, знаменитое устройство Вокансона, тот же механизм использован и для женской фигуры, которая перебирает пальцами и производит вполне благозвучную музыку. А как связаны между собой машины. Ведь это чудо!
- Это-то и взбесило меня, - перебил его Людвиг. - Механическая музыка, включая игру самого профессора, передавила и перемолола мне кости, так что я чувствую боль во всем теле и она наверняка долго еще не пройдет. Соединить живого человека с мертвыми фигурами, которые только копируют форму и движения человека, соединить их в одном и том же занятии! В этом для меня заключено что-то тяжкое, зловещее, даже совсем жуткое. Воображаю себе, что можно, встроив внутрь фигур искусный механизм, научить их ловко и быстро танцевать, вот и пусть они исполняют тогда танец вместе с живыми людьми, крутясь и поворачиваясь и участвуя во всех турах, так чтобы живой танцор подхватывал деревянную танцовщицу и носился с ней по залу, - разве ты выдержал бы такое зрелище хотя бы одну минуту? А тем более музыку, исполняемую машинами, - есть ли что более безбожное, гадкое? На мой взгляд, хорошая чулочная машина по своей внутренней ценности бесконечно превосходит самые совершенные и самые роскошные часы с боем. Что силою волшебства овладевает нашей душою, что вызывает в ней неведомые дотоле, невыразимые словами чувства, чувства, не сравнимые ни с чем земным и пробуждающие в нас предощущение далекого царства духов, высшего бытия? Разве только дыхание, заставляющее звучать духовые инструменты, разве только гибкие и послушные пальцы, что извлекают звуки из нежных струнных инструментов? Конечно, нет. Душа пользуется физическими органами для того, чтобы воплотить в жизнь прозвучавшее в ее сокровенных глубинах, для того, чтобы все услышали эту музыку, чтобы она пробудила родственные звучания в душах других людей! Тогда, гармонически отражаясь, они открывают перед духом чудесную страну, из которой палящими лучами вырвались эти звуки. Думать, что можно произвести музыкальное впечатление, орудуя вентилями, пружинами, рычагами и валами, вообще всем, без чего немыслимо механическое устройство, - это безумие: как могут сами по себе средства достигнуть того, чему жизнь придает лишь внутренняя энергия человеческой души? Ведь инструменты могут произвести лишь то, к чему направит их душа, упорядочивающая и самые мельчайшие, неприметные их движения. В чем для музыканта самый большой упрек? Он играет без выражения. Тем самым он причиняет ущерб самой сущности музыки, он даже уничтожает музыку в музыке, но все же и самый бездушный и бесчувственный исполнитель достигнет большего, нежели самая совершенная машина, - ведь не может же быть так, чтобы хоть какое-то внутреннее душевное побуждение не повлияло на игру музыканта, между тем как, естественно, машина не испытывает никаких внутренних побуждений. Стремление механиков все точнее и точнее копировать и заменять механическими приспособлениями органы человеческого тела, способные производить музыкальные звуки, - это в моих глазах открытая война против принципа духовности. Однако духовность одерживает все более блестящие победы по мере того, как против нее восстают эти мнимые, кажущиеся силы. Именно поэтому в моих глазах самая совершенная по понятиям механики машина такого рода - наиболее презренное устройство, и я простую шарманку она ведь остается в области механического и преследует только механические цели - предпочту флейтисту Вокансона и даме, играющей на гармонике.
- Должен всецело с тобой согласиться, - сказал Фердинанд. - Ты очень ясно выразил то, что я и сам чувствую с давних пор, а особенно хорошо ощутил сегодня в доме профессора. Хотя я и не живу музыкой так, как ты, и хотя я не так восприимчив ко всякого рода промашкам, все-таки мертвенная неподвижность механической музыки всегда претила мне. Вспоминаю, что еще ребенком, когда в доме моего отца стояли у нас часы с арфой, каждый час бренчавшие свою пьеску, это страшно досаждало мне. Жаль, что умелые механики посвящают свое искусство этой вредной чепухе, вместо того чтобы совершенствовать музыкальные инструменты.
- Совершенно верно, - откликнулся Людвиг. - Особенно в отношении клавишных инструментов остается много неисполненных пожеланий, и как раз эти инструменты открывают перед механиком широкое поле деятельности. Можно восхищаться тем, как далеко продвинулся в своем строении флюгель, а ведь все это оказывает решающее влияние как на качество звука, так и на способ игры на инструменте. Но вот вопрос: не должна ли существовать некая высшая музыкальная механика? Она подслушивала бы, как звучит природа, каковы наиболее своеобразные ее звучания, она изучала бы звуки, заключенные внутри самых разных природных тел. А затем эта механика стремилась бы запечатлеть такую таинственную музыку в устройствах, которые были бы послушны воле человека и производили бы звук при прикосновении к ним. Поэтому, на мой взгляд, заслуживают величайшего внимания все попытки извлекать звуки из металлических и стеклянных цилиндрических трубок и штифтов, из стеклянных пластинок и даже из полосок мрамора. Затем - любые попытки заставить вибрировать и звучать струны необычными, не испробованными еще способами. Только одно мешает тому, чтобы такие попытки получили более широкое распространение, лишь одно препятствует стремлению проникнуть в глубокие акустические тайны природы - каждый, даже самый примитивный опыт тут же преподносится всем в качестве некоего изобретения, будто бы уже достигшего полного совершенства. Каждую выдумку то ради рекламы, то ради прибыли славят на каждом перекрестке. Вот причина, почему в самое короткое время появилось и тут же исчезло, кануло в вечность множество новых инструментов, отчасти с самыми странными или пышными названиями.
- Все, что ты говоришь об этой высшей музыкальной механике, - заметил Фердинанд, - очень интересно. Я только не совсем представляю себе, в чем цель, в чем самая точка приложения таких усилий.
- Цель одна, - отвечал Людвиг. - Это поиски наиболее совершенного звука. Я считаю музыкальный звук тем более совершенным, чем ближе он к таинственным звучаниям самой природы, потому что такие таинственные звучания - они ведь отнюдь еще не исчезли, они не покинули еще нашу Землю.
- Я не так глубоко проник в эти тайны, как ты, - сказал Фердинанд. Должен сознаться, что не вполне тебя понимаю.
- Я, по крайней мере, поясню тебе сейчас, о чем идет речь, - продолжал Людвиг, - так, как все это сложилось в моей голове. В самые первые времена, когда человеческий род еще пребывал в первозданной священной гармонии с природой, если воспользоваться словами глубокомысленного писателя, а это Шуберт с его "Видами ночной стороны естественной науки", в те времена люди были проникнуты божественным инстинктом поэзии и прорицания, тогда не дух человеческий постигал природу, а природа обнимала человеческий дух, в те времена мать-природа еще продолжала питать людей глубинами своего бытия, словно дуновением вечной вдохновленности окружала она человека священной музыкой - чудесные звучания возвещали человеку тайны вечных трудов природы. Мы знаем отзвук таинственной глубины тех первоначальных времен - это великолепное предание о музыке сфер. Помню, что когда я был еще мальчиком и впервые в жизни читал "Сон Сципиона", это предание наполнило мою душу страстным благоговением, так что в тихие лунные ночи я нередко напряженно вслушивался в шум ветра, не зазвучат ли в нем чудесные тоны природы. Но, как я уже сказал, эти внятные тоны и звучания природы еще не покинули нашу Землю, ибо не что иное, как эти звучания, представляет собою так называемая воздушная музыка на острове Цейлон - ее еще называют "чертовым голосом". О ней упомянутый мною писатель говорит, что она производит необычайно глубокое впечатление на все существо человека и что даже самые хладнокровные наблюдатели, слыша ее, не могут отделаться от чувства глубочайшего ужаса и раздирающего душу сострадания с этими звуками природы, столь жутко воспроизводящими человеческие вопли. Я и сам в прежние времена испытал на себе действие подобного природного феномена. Дело происходило неподалеку от Куришского залива в Восточной Пруссии, поздней осенью. Я гостил тогда в одном расположенном в том краю поместье, и в тихие ночи, когда ветер был не слишком силен, явственно слышал доносившиеся до меня долгие, выдержанные звуки, которые то напоминали приглушенное звучание низкой трубы органа, то вибрирующий гул колокола. Иногда я мог четко различить низкое фа и над ним квинту до, а иной раз слышна была даже и малая терция - ми-бемоль. Этот пронзительно-резкий септаккорд, отзывавшийся в душе нестерпимой тоской, жалобой, наполнял мою грудь унынием, даже внушал мне ужас. Когда звук природы неприметно возникает, нарастает, а затем замирает и тает, в нем заключается нечто такое, что захватывает душу, нечто такое, чему мы не в силах сопротивляться. Если инструмент способен воспроизводить подобное звучание, он будет точно так же воздействовать на нас. Поэтому мне кажется, что гармоника, что касается ее звучания, ближе всего к совершенству, если исходить из меры воздействия звука на нашу душу. Этот инструмент замечательно воспроизводит звуки природы и чудесно воздействует на душу в ее глубинных связях, так что весьма замечательно то, что именно этот инструмент никак не удается употребить во зло, в легкомысленных целях простой забавы, он утверждает свою сущность в священной простоте и неразъятости. Немалого в этом отношении можно будет достигнуть и с новоизобретенным гармоникордом, у которого вместо колокольчиков вибрируют и звучат струны, - они приводятся в колебание посредством клавиш и вала. Играющий на гармоникорде получает возможность влиять на возникновение, нарастание и замирание звука, пожалуй, еще больше, чем на гармонике, хотя этот инструмент и далек еще от ее звучания - ведь звуки гармоники словно нисходят к нам из мира иного.