Уильям сказал, что предпочитает вино.
- Вас интересует кларет? В Бордо у меня есть маленький виноградник - на противоположном склоне горы от Шато-Мутон-Ротшильд, где, по моему мнению, почва чуть менее деликатная, чем у меня. Приятно иметь то, что нравится друзьям. Они так добры, что считают, будто мой кларет можно пить. Разумеется, я его никогда не продавал. Это мое маленькое увлечение.
Он достал две таблетки - одну белую и круглую, другую черную и продолговатую - из табакерки эпохи рококо и положил их на скатерть рядом с тарелкой. Вынув из кармана крепдешиновый носовой платок, он тщательно протер свой стакан, налил в него мутной жидкости из бутылки с водой, проглотил лекарство и сказал:
- Вас удивляет то, что я заговорил с вами?
- Отчего же? - вежливо отозвался Уильям.
- Но это удивительно! Я положил себе за правило никогда не разговаривать с попутчиками. По правде говоря, я предпочитаю ужинать в купе. Но с вами мы встречаемся не в первый раз. Вы были так добры, что позволили мне сегодня днем лететь в вашем самолете. Я очень признателен вам за эту услугу.
- Не стоит благодарности, - сказал Уильям. - Рад, что смог помочь.
- Это был поступок англичанина - поступок соотечественника, - сказал маленький человек с безыскусной простотой. - Надеюсь, что настанет день, когда я смогу отплатить вам за вашу доброту… Наверняка настанет, - грустно добавил он. - Это одна из приятных, хотя подчас и обременительных привилегий человека моего положения - расплачиваться за получаемые услуги. Как правило, в несопоставимых масштабах.
- Прошу вас, забудьте об этом, - сказал Уильям.
- Я так всегда и делаю. Я стараюсь не препятствовать исчезновению из памяти приятных, но мимолетных дорожных впечатлений, однако опыт показывает, что рано или поздно мои благодетели напоминают мне о них… Вы едете до Лазурного берега?
- Нет, только до Марселя.
- Я обожаю Лазурный берег. Стараюсь бывать там ежегодно, но мне это не всегда удается. У меня столько забот - что естественно, - а зимой я очень много занимаюсь спортом. У меня в Центральных графствах есть маленькая псарня, держу там гончих.
- О! А в каком вы клубе?
- Возможно, вы о нем не слыхали. Территориально мы граничим с "Ферни". Мне кажется, там лучшее место для охоты в Англии. Это мое маленькое увлечение. Но порой, когда наступают холода, я тоскую о моем маленьком доме в Антибе. Мои друзья настолько добры, что считают, будто в нем вполне уютно. Надеюсь, что настанет день, когда вы почтите меня своим присутствием.
- Благодарю вас.
- Говорят, что купание намоем пляже просто дивное, но меня это не интересует. У меня там плантации цветущих деревьев - садоводы настолько снисходительны, что относятся к ним с интересом, - и самый большой из живущих в неволе осьминогов. Да и повар, готовящий простую морскую пищу, из лучших, что у меня служат. Мне достаточно этих простых радостей… Вы надолго в Марсель?
- Нет. Завтра я отплываю в Восточную Африку. В Эсмаилию, - прибавил Уильям с некоторой важностью.
И был тотчас же вознагражден. Его собеседник дважды моргнул и спросил со сдержанной учтивостью:
- Простите. Вероятно, я ослышался. Куда вы направляетесь?
- В Эсмаилию. Ну, знаете, туда, где идет какая-то война.
Возникла пауза. Затем последовал ответ:
- Да, название кажется мне знакомым. Я, должно быть, встречал его в газетах.
И, достав из сетки над головой томик догитлеровской немецкой поэзии, он погрузился в чтение, шевеля губами, как женщина, творящая молитву, и медленно переворачивая страницы.
Обед, как и поезд, привычно катился от неизменного консоме к неизбежному ликеру. Спутник Уильяма ел мало и не говорил ничего. С кофе он проглотил две алые капсулы. Затем он закрыл книгу любовной лирики и кивнул кому-то.
Сидевший за соседним столиком камердинер с солдатской выправкой встал и подошел к ним.
- Кутберт!
- Да, сэр?
Он неотрывно глядел на своего хозяина.
- Вы отдали проводнику мое постельное белье?
- Да, сэр.
- Проследите, чтобы он его как следует постелил. Потом можете ложиться спать. Вы помните, когда мы завтра встаем?
- Да, сэр. Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, сэр.
- Спокойной ночи, Кутберт…
Повернувшись к Уильяму, он сказал с теплотой в голосе:
- Это очень храбрый человек. Был моим денщиком во время войны. Никогда не отходил от меня ни на шаг, поэтому я представил его к кресту Виктории. Он и теперь всегда рядом. Неплохо вооружен, кстати.
Вернувшись в купе, Уильям долго лежал без сна, дремал, просыпался и наконец, подняв шторы, увидел виноградники, сливы и пахучий, пыльный кустарник.
8
В Марселе он заметил, что его вчерашний собеседник тоже сошел с поезда, но был слишком занят, чтобы задуматься над этим фактом. Уильям видел, как щеголеватый плотный господин скользнул за барьер, на несколько шагов опережая своего камердинера, но в ту же секунду тяжкое бремя заботы о багаже вытеснило из его головы все прочие мысли.
ГЛАВА V
1
Пароходы, на которые Уильям опоздал, были современными, комфортабельными и быстрыми - в отличие от "Francmaçon", на котором ему пришлось в результате плыть. Он был построен в эпоху паровых двигателей, меблирован соответственно вкусам той поры и предназначался для борений с крутыми волнами и ледяными ветрами Северной Атлантики. Конец июня в Суэцком заливе ему мало подходил. На палубах не было места для шезлонгов, в кабинах - вентиляторов, и проветривались они только через узкие амбразуры, приспособленные для отражения натиска совсем других ветров. Пассажиры безжизненно лежали на красных плюшевых диванах салона. Резные панели красного дерева надежно защищали их от морского воздуха, сверху нависал геральдический потолок. Свет к ним поступал как тусклый - через цветные стекла искусственных окон, так и слепяще-белый - через распахнутую дверь, откуда также доносились скрип лебедки, запах трюма и нагретого железа, топот босых ног и хриплый, злой голос второго помощника капитана.
Уильям сидел в жарком, мягком кресле с картой Эсмаилии на коленях. Глаза его были закрыты, голова лежала на груди. Он крепко спал и во сне видел свою школу, в которой преподавателями были негры, а директором - его бабушка, что не вызвало у него никакого удивления. В дюйме от его уха страшно громыхнуло что-то медное, и тихий голос произнес: "Опет, позалста". Яванец с гонгом двинулся осуществлять свою апокалиптическую миссию дальше, а Уильям остался сидеть, обливаясь потом и злясь, что его разбудили. Есть он не хотел.
Сидящий в соседнем кресле французский колониальный чиновник, никогда не расстававшийся со своими двумя детьми, проворно встал. Они впервые виделись с Уильямом в этот день и поэтому обменялись рукопожатием и посетовали на жару. Уильям уже усвоил, что каждое утро все пассажиры должны здороваться за руку.
- А мадам?
- Она страдает… Вы по-прежнему изучаете карту Эсмаилии? - Они вместе повернули за угол и стали спускаться в ресторан; чиновник вел спотыкающихся детей. - Это неинтересная страна.
- Да.
- И очень бедная! Если бы она была богатой, то давно принадлежала бы Англии. Зачем она вам нужна?
- Но она мне вовсе не нужна.
- В ней нет ни нефти, ни олова, ни золота, ни железа - ровным счетом ничего, - продолжал чиновник, раздражаясь при мысли о столь неуемной жадности собеседника. - Что вам там надо?
- Я журналист.
- О, для журналиста, конечно, любая страна - богатство.
За столом они были одни. Чиновник повязал вокруг горла салфетку, заткнул ее нижний конец за пояс и посадил на каждое колено по ребенку. Он всегда приступал к еде подобным образом и детей кормил из своей тарелки поочередно - досыта, до пресыщения. Протерев стакан концом скатерти, он положил туда лед и налил терпкого сине-красного вина, которое подавалось бесплатно. Маленькая девочка сделала глубокий глоток.
- Очень полезно для пищеварения, - пояснил отец, подливая вина сыну.
За столом оставалось еще три места: жены чиновника, капитана корабля и жены капитана. Двое последних стояли на мостике, наблюдая за разгрузкой. Капитан вел откровенно домашний образ жизни. Половина палубы была отдана в его распоряжение, и сквозь щели и перегородки виднелась широкая кровать на медных ножках и другая нетипичная для морского волка мебель. Жена капитана отгородила для себя еще и маленькую веранду, где стояли пальмы в кадках и сушилось белье. Там она проводила почти все свое время, что-то зашивая, гладя, и часто можно было видеть, как она, шлепая тапками, входит в рубку, вооруженная метелкой из перьев. Иногда она, окутанная пряными азиатскими ароматами, спускалась к столу, и к ногам ее жалась крошечная лысая собачка. Но в порту она всегда стояла рядом с мужем, улыбаясь агентам торговых компаний и инспекторам карантинной службы и зорко присматривая за движением контрабанды.
- Даже если представить, что в Эсмаилии есть нефть, - сказал чиновник, возобновляя разговор, который вел с первого дня путешествия, с тех самых пор, когда Уильям объяснил ему, кто он такой, - как вы ее оттуда вывезете?
- Но я не занимаюсь коммерцией. Я военный корреспондент.
- Война - это та же коммерция.
Знания Уильямом французского хватало ровно на то, чтобы говорить на общие темы и обмениваться вежливыми репликами. Словесные бои за обеденным столом изнуряли его, поэтому сейчас, как и прежде, он сдался на милость француза, проговорив "Peut-être" с интонацией, в которой, как он надеялся, звучал галльский скептицизм, и перевел взгляд на предлагаемое ему блюдо.
Это была рыба - белая, холодная, с гарниром. Дети отвергли ее с криками ужаса. Она помещалась на подносе фальшивого серебра. Два больших коричневых пальца цветного стюарда вонзались в кольцо из майонеза. Овощные ромбы и завитушки симметрично расходились по глазированной спине рыбы. Уильям грустно смотрел на нее.
- Очень опасно! - сказал чиновник. - В тропиках легко получить заболевание кожи…
…Далеко, среди прохладных камней лежала форель - носом к истоку, задумчивая, сонная, в водах Таппок-магна. В небе летела неправдоподобно яркая стрекоза. Голубовато-пепельная, в шрамах от гриля, с белыми бусинами глаз, форель лежала на тяжелых серебряных блюдах. "Свежая зелень речного берега, выгоревшая терракота обоев в столовой, краски далекого Ханаана, брошенного рая, - думал Уильям, - где они? Вернусь я когда-нибудь в эти родные места?.."
- …Il faut manger, il faut vivre, - сказал француз, - qu'est-ce qu'il y a comme viande?
И в этот момент, неожиданно, в раскаленной пустыне Уильяму был дан знак.
Чей-то голос произнес по-английски: "Не возражаете, если я брошу тут якорь?" - и у стола появился незнакомец, будто возник из воздуха, будто его наколдовал Уильям, а вернее, будто его наколдовал неопытный джинн, по-своему истолковавший невысказанное желание Уильяма.
Он был англичанином, но на первый взгляд не лучшего качества. Его полосатый фланелевый костюм хорошо подчеркивал талию, как любят говорить портные. Рукава пиджака были обужены по моде. Полдневная жара превратила его в морщинистую, мокрую, больших размеров тряпку, от которой шел пар. Двубортный жилет был расстегнут и открывал рубашку и подтяжки.
- Оделся не по погоде, - счел нужным пояснить англичанин. - Спешил!
Он тяжело плюхнулся на стул рядом с Уильямом и вытер салфеткой шею под воротником.
- Уф-ф… Что пьют на этой посудине?
Француз, с самого начала взиравший на него с неприязнью, наклонился вперед и язвительно заговорил.
Пришелец поощрительно улыбнулся ему и спросил Уильяма:
- Что говорит папаша семейства?
Уильям дословно перевел:
- Он говорит, что вы заняли место жены капитана.
- Да ну? И какая она из себя? Хорошенькая?
- Толстая, - ответил Уильям.
- Наверху с капитаном стояла какая-то тетка. То, что я называю "мечта дистрофика". Она?
- Да.
- Не годится. Для меня, во всяком случае.
Француз наклонился к Уильяму.
- Это столик капитана. Ваш друг может сидеть здесь, только если его пригласят.
- Я с ним не знаком, - сказал Уильям. - Это его дело.
- Капитан должен представить его нам. Это место занято.
- Надеюсь, я тут никому не мешаю, - сказал англичанин.
Стюард предложил ему рыбу. Он поглядел на нетронутые завитушки и положил себе кусок.
- Если хотите знать мое мнение, - сказал он бодро, с набитым ртом, - то рыба не фонтан, но я не любитель французской кухни. Эй ты. Альфонс, comprenez, пинта горького?
Стюард изумленно посмотрел на него, потом на рыбу, потом снова на него.
- Не нраисса? - спросил он наконец.
- Не нраисса не то слово, только речь сейчас о другом. Мне нраисса большая кружка "Басса", "Уортингтона" или чего там у вас есть. Понимаешь, comme ça, - он сделал вид, будто пьет. - Вы не знаете, как по-французски "пиво"?
Уильям постарался помочь.
Стюард радостно улыбнулся и закивал:
- Виски-сода?
- Ладно, Альфонс, твоя взяла. Тащи виски-соду. Beaucoup виски, beaucoup соды, tout de suite. По правде говоря, - продолжал он, обращаясь к Уильяму, - с французским у меня не очень. Вы Таппок из "Свиста"? Знал, что вас встречу. Я Коркер из ВН. Только что погрузился, на час раньше, чем думал. Обалдеть можно: во вторник я еще был на Флит-стрит, получил приказ двигать в десять утра, успел на каирский самолет, всю ночь трясся в машине, и вот я здесь, цел-невредим и как огурчик. Слушайте, ребята, как вы можете есть эту рыбу?
- Мы ее не едим, - сказал Уильям.
- С душком, да?
- Совершенно верно.
- Мне тоже так показалось, - сказал Коркер, - как только я ее увидел. Эй, Альфонс, mauvais poisson, - parfum formidable - prenez - et portez vite le whisky, живо, черный болван.
Француз продолжал кормить детей. Человеку, нянчащему двух отпрысков пяти и двух лет, которые к тому же едят очень неаккуратно, трудно сохранить надменность, но француз старался, и Коркер это заметил.
- Мамуля понимает по-английски? - спросил он Уильяма.
- Нет.
- Вот и хорошо. Гордый малый.
- Да.
- Любите la belle France?
- Да как вам сказать… Я там никогда не был. Только когда садился на корабль.
- Подумать только, я тоже. Никогда не выезжал из Англии, кроме того раза, когда меня послали в Остенде освещать шахматный турнир. В шахматы играете?
- Нет.
- И я нет. Та еще работка была!
Стюард поставил на стол сифон и бутылку виски, на которой была наклеена этикетка: "Эдуард VIII. Очень Старое Настоящее Шотландское Виски. Андре Блох и К. Сайгон" и цветная картинка, с которой глядел через монокль щеголь эпохи Регентства.
- Альфонс, - сказал Коркер, - ты меня поражаешь.
- Не нраисса?
- Чему же тут нраисса?
- Виски-сода, - объяснял стюард терпеливо и нежно, как ребенку. - Кусно.
Коркер наполнил свой стакан, попробовал, сделал гримасу и вернулся к прерванной беседе.
- Скажи честно, ты что-нибудь слыхал об Эсмаилии до того, как тебя туда послали?
- Очень немного.
- Я тоже. И Суэцкий канал тоже не такой, как мне говорили. Знаешь, когда я пошел в журналисты, то думал, что иностранные корреспонденты знают все языки на свете и всю жизнь изучают международное положение. А мы с тобой? В понедельник после обеда я поехал в Ист-Шин расспросить кое о чем одну вдову, у которой муж разбился с чемпионкой по велосипедному спорту. Оказалось, что это не та вдова, и вообще не вдова, ее муж вернулся с работы, когда я там был, и вышло некрасиво. На следующий день меня вызывает шеф и говорит: "Коркер, отправляйся в Эсмаилию". Я спрашиваю: "Это в пригороде?" А он небрежно так отвечает: "Это в Восточной Африке. Готовь чемодан". - "А что там?" - спрашиваю. "Да негры заваруху устроили, война у них. Ничего особенного, по-моему, но газеты шлют людей, придется ехать, - говорит он. - Будешь очевидцем. Не забывай про местный колорит. И полегче с расходами". - "Почему они воюют?" - спрашиваю. А он отвечает: "Вот ты и узнаешь". Но я до сих пор не узнал. А ты?
- Я тоже.
- С другой стороны, это, наверное, не важно. Лично я считаю, что зарубежные новости ни в какое сравнение не идут с настоящими новостями - по крайней мере с такими, которые дают ВН.
- Извините, - сказал Уильям. - Боюсь, что я плохо знаю современную прессу. Что такое ВН?
- Ты серьезно?
- Да, - сказал Уильям, - серьезно.
- Никогда не слыхал о "Всеобщих новостях"?
- Боюсь, что нет.
- Ну, не скажу, что мы самое большое агентство новостей в стране, - газеты пофорсистей нас недолюбливают, - но уж, конечно, самое лихое.
- Простите, - сказал Уильям, - а что такое агентство новостей?
Коркер объяснил.
- То есть все, о чем вы сообщаете, попадает в "Свист"?
- С этим как раз дело обстоит сложнее. У нас с вами в последнее время были неприятности. Вроде бы на вас подали в суд за клевету, а виноват в этом кто-то из наших. Но возьми другие агентства, и сам увидишь - мы ничем не хуже. Меня послали специальным корреспондентом.
- Тогда зачем им было посылать меня?
- Все газеты посылают специальных корреспондентов.
- И все газеты пользуются сообщениями трех-четырех агентств?
- Верно.
- Но если мы все будем посылать одно и то же, какой в этом смысл?
- Никакого, если б было так.
- А разве не получится неразбериха, если мы все будем посылать разные сообщения?
- Тогда у них будет выбор. Разные газеты ведут разную политику, а значит, и новости у них должны быть разные.
Они отправились в бар и выпили кофе.
Лебедки умолкли. Люки закрылись. Торговые агенты торжественно прощались с женой капитана. Коркер откинулся на спинку плюшевого кресла и закурил большую сигару.
- Получил в подарок от туземца, у которого купил барахло, - объяснил он. - Ты много барахла купил?
- Барахла?
- Восточного барахла - сувениров.
- Нет, - сказал Уильям.