Если происшествие с книгой удивило Бон-Бона, то теперь его изумление сильно возросло от зрелища, представшего перед ним. Горя желанием установить, наконец, какого же цвета глаза у его гостя, Бон-Бон взглянул на них. И тут он обнаружил, что вопреки его ожиданиям цвет их вовсе не был черным. Не был он и серым, вопреки тому, что можно было бы предположить - не был ни карим - ни голубым - ни желтым - ни красным - ни пурпурным - ни белым - зеленым - и вообще не был никаким цветом, который можно сыскать вверху в небесах, или внизу на земле, или же в водах под землей. Словом, Пьер Бон-Бон не только увидел, что у его величества попросту нет никаких глаз, но и не мог обнаружить ни единого признака их существования в прежние времена, ибо пространство, где глазам полагается пребывать по естеству, было совершенно гладким.
Воздержание от вопросов по поводу причин столь странного явления не входило в натуру метафизика, а ответ его величества отличался прямотой, достоинством и убедительностью.
- Глаза! - мой дорогой Бон-Бон - глаза, говорите вы? - о! - а! - Понимаю! Нелепые картинки - не правда ль? - нелепые картинки, которые ходят средь публики, создали ложное представление о моей наружности. Глаза!!! - Конечно! Глаза, Пьер Бон-Бон, хороши на подходящем для них месте - их место на голове, скажете вы! - верно на голове червя. Точно так же и вам необходимы эти окуляры, и все же вы сейчас убедитесь, что мое зрение проникает глубже вашего. Вон там в углу я вижу кошку - миленькая кошка - взгляните на нее - понаблюдайте за ней хорошенько. Ну как Бон-Бон, видите ли вы ее мысли - мысли, говорю я, - идеи - концепции, - которые зарождаются под ее черепной коробкой? Вот то-то же, не видите! Она думает, что мы восхищены длиной ее хвоста и глубиной ее разума. Только что она пришла к заключению, что я - весьма важное духовное лицо, а вы - крайне поверхностный метафизик. Итак, вы видите, я не вполне слеп; но тому, кто имеет мою профессию, глаза, о которых вы говорите, были бы попросту обузой, того и гляди их выколят вилами или вертелом для подрумянивая грешников. Вам эти оптические штуковины необходимы, я готов это признать. Постарайтесь, Бон-Бон, использовать их хорошо; мое же зрение - душа.
С этими словами гость налил себе вина и, наполнив до краев стакан Бон-Бона, предложил ему выпить без всякого стеснения и вообще чувствовать себя совсем как дома.
- Неглупая вышла у вас книга, Пьер, - продолжал его величество, похлопывая с хитрым видом нашего приятеля по плечу, когда тот поставил стакан, в точности выполнив предписания гостя. - Неглупая вышла книга, клянусь честью. Такая работа мне по сердцу. Однако расположение материала, я думаю, можно улучшить, к тому же многие ваши взгляды напоминают мне Аристотеля. Этот философ был одним из моих ближайших знакомых. Я обожал его за отвратительный нрав и за счастливое уменье попадать впросак. Есть только одна твердая истина во всем, что он написал, да и ту из чистого сострадания к его бестолковости я ему подсказал. Я полагаю, Пьер Бон-Бон, вы хорошо знаете ту восхитительную этическую истину, на которую я намекаю?
- Не могу сказать, чтоб я…
- Ну, конечно! Да ведь это я сказал Аристотелю, что избыток идей люди удаляют через ноздри посредством чихания.
- Что, безусловно, - и-ик - и имеет место, - заметил метафизик, наливая себе еще один стакан муссо и подставляя гостю свою табакерку.
- Был там еще такой Платон, - продолжал его величество, скромно отклоняя табакерку и подразумеваемый комплимент, - был там еще Платон, к которому одно время я питал дружескую привязанность. Вы знавали Платона, Бон-Бон? - ах, да, - приношу тысячу извинений. Однажды он встретил меня в Афинах, в Парфеноне, и сказал, что хочет разжиться идеей. Я посоветовал ему написать, что ό νους έστιν αυλός. Он обещал именно так и поступить, и отправился домой, а я заглянул к пирамидам. Однако моя совесть грызла меня за то, что я высказал истину, хотя бы и в помощь другу, и поспешив назад в Афины, я подошел к креслу философа как раз в тот момент, когда он выводил словечко "αυλός". Я дал лямбде щелчка, и она опрокинулась; поэтому фраза читается теперь как "ό νους έστιν άυγός" и составляет, видите ли, основную доктрину его метафизики.
- Вы бывали когда-нибудь в Риме? - спросил restaurateur, прикончив вторую бутылку mousseux и доставая из буфета приличный запас шамбертена.
- Только однажды, monsieur Бон-Бон, только однажды. В то время, - продолжал дьявол, словно читая по книге, - в то время настал период анархии, длившийся пять лет, когда в республике, лишенной всех ее должностных лиц, не осталось иных управителей, кроме народных трибунов, да к тому же не облеченных полномочиями исполнительной власти. В то время, monsieur Бон-Бон, только в то время я побывал в Риме, и, как следствие этого, я не имею ни малейшего знакомства с его философией.
- Что вы думаете - и-ик - думаете об - и-ик - Эпикуре?
- Что я думаю о ком, о ком? - переспросил с изумлением дьявол. - Ну, уж в Эпикуре вы не найдете ни малейшего изъяна! Что я думаю об Эпикуре! Вы имеете в виду меня, сэр? - Эпикур - это я! Я - тот самый философ, который написал все до единого триста трактатов, упоминаемых Диогеном Лаэрцием.
- Это ложь! - сказал метафизик, которому вино слегка ударило в голову.
- Прекрасно! - Прекрасно, сэр! - Поистине прекрасно, сэр! - проговорил его величество, по всей видимости весьма польщенный.
- Это ложь! - повторил restaurateur, не допуская возражений, - это - и-ик - ложь!
- Ну, ну, пусть будет по-вашему! - сказал миролюбиво дьявол, а Бон-Бон, побив его величество в споре, счел своим долгом прикончить вторую бутылку шамбертена.
- Как я уже говорил, - продолжал посетитель, - как я отмечал немного ранее, некоторые понятия в этой вашей книге, monsieur Бон-Бон, весьма outre. Вот, к слову сказать, что за околесицу несете вы там о душе? Скажите на милость, сэр, что такое душа?
- Дуу - и-ик - ша, - ответил метафизик, заглядывая в рукопись, - душа несомненно…
- Нет, сэр!
- Безусловно…
- Нет, сэр!
- Неоспоримо…
- Нет, сэр!..
- Очевидно…
- Нет, сэр!
- Неопровержимо…
- Нет, сэр!
- И-ик!..
- Нет, сэр!
- И вне всякого сомнения, ду…
- Нет, сэр, душа вовсе не это! (Тут философ, бросая по сторонам свирепые взгляды, воспользовался случаем прикончить без промедления третью бутылку шамбертена.)
- Тогда - и - и - ик - скажите на милость, сэр, что ж - что же это такое?
- Это несущественно, monsieur Бон-Бон, - ответил его величество, погружаясь в воспоминания. - Мне доводилось отведывать - я имею в виду знавать - весьма скверные души, а подчас и весьма недурные. - Тут он причмокнул губами и, ухватясь машинально рукой за том, лежащий в кармане, затрясся в неудержимом припадке читанья.
Затем он продолжал:
- У Кратина душа была сносной; у Аристофана - пикантной: у Платона - изысканной - не у вашего Платона, а у того, у комического поэта; от вашего Платона стало бы дурно и Церберу - тьфу! Позвольте, кто ж дальше? Были там еще Невий, Андроник, Плавт и Теренций. А затем Луцилий, Катулл, Назон, и Квинт Флакк - миляга Квинти, чтобы потешить меня, распевал seculare, пока я подрумянивал его, в благодушнейшем настроении, на вилке. Но все ж им недоставало настоящего вкуса, этим римлянам. Один упитанный грек стоил дюжины, и к тому ж не начинал припахивать, чего не скажешь о квиритах. Отведаем вашего сотерна!
К этому времени Бон-Бон твердо решил nil admirari и сделал попытку подать требуемые бутылки. Он услышал, однако, в комнате странный звук, словно кто-то махал хвостом. На этот, хотя и крайне недостойный со стороны его величества, звук наш философ не стал обращать внимания, он попросту дал пуделю пинка и велел ему лежать смирно. Меж тем посетитель продолжал свой рассказ:
- Я нашел, что Гораций на вкус очень схож с Аристотелем, - а вы знаете, я люблю разнообразие. Теренция я не мог отличить от Менандра. Назон, к моему удивлению, обманчиво напоминал Никандра под другим соусом. Вергилий сильно отдавал Феокритом. Марциал напомнил мне Архилоха, а Тит Ливий определенно был Полибием и не кем другим.
- И - и-ик! - ответил Бон-Бон, а его величество продолжал:
- Но если у меня и есть страстишка, monsieur Бон-Бон, - если и есть страстишка, так это к философам. Однако ж, позвольте мне сказать вам, сэр, что не всякий чер… - я хочу сказать, не всякий джентльмен умеет выбрать философа. Те, что подлиннее, - не хороши, и даже лучшие, если их не зачистишь, становятся горклыми из-за желчи.
- Зачистишь?
- Я хотел сказать, не вынешь из тела.
- Ну, а как вы находите - и - и-ик - врачей?
- И не упоминайте о них! - мерзость! (Здесь его величество потянуло на рвоту.) - Я откушал лишь одного ракалью Гиппократа - ну и вонял же он асафетидой - тьфу! тьфу! тьфу! - я подцепил простуду, полоща его в Стиксе, и вдобавок он наградил меня азиатской холерой.
- Ско - ик - тина! - выкрикнул Бон-Бон. - Клистирная - и-и-ик - кишка! - И философ уронил слезу.
- В конце-то концов, - продолжал посетитель, - в конце-то концов, если чер… - если джентльмен хочет остаться в живых, он должен обладать хоть некоторыми талантами; у нас круглая физиономия - признак дипломатических способностей.
- Как это?
- Видите ли, иной раз бывает очень туго с провиантом. Надо сказать, что в нашем знойном климате зачастую трудно сохранить душу в живых свыше двух или трех часов; а после смерти, если ее немедля не сунуть в рассол (а соленые души - совсем не то, что свежие), она начинает припахивать - понятно, а? Каждый раз опасаешься порчи, если получаешь душу обычным способом.
- И-ик! - И-ик! - Да как же вы там живете?
Тут железная лампа закачалась с удвоенной силой, а дьявол привстал со своего кресла; однако же, с легким вздохом он занял прежнюю позицию и лишь сказал нашему герою вполголоса: - Прошу вас, Пьер Бон-Бон, не надо больше браниться.
В знак полного понимания и молчаливого согласия хозяин опрокинул еще один стакан, и посетитель продолжал:
- Живем? Живем мы по-разному. Большинство умирает с голоду, иные - питаются солониной; что ж касается меня, то я покупаю мои души vivente corpore, в каковом случае они сохраняются очень неплохо.
- Ну, а тело?! - и-ик - а тело?!
- Тело, тело - а причем тут тело? - о! - а! - понимаю! Что же, сэр, тело нисколько не страдает от подобной коммерции. В свое время я сделал множество покупок такого рода, и стороны ни разу не испытывали ни малейшего неудобства. Были тут и Каин, и Немврод, и Нерон, и Калигула, и Дионисий, и Писистрат, и тысячи других, которые во второй половине своей жизни попросту позабыли, что значит иметь душу, а меж тем, сэр, эти люди служили украшением общества. Да взять хотя бы А., которого вы знаете столь же хорошо, как и я! Разве он не владеет всеми своими способностями, телесными и духовными? Кто напишет эпиграмму острей? Кто рассуждает остроумней? Но, погодите, договор с ним находится у меня здесь, в записной книжке.
Говоря это, он достал красное кожаное портмоне и вынул из него пачку бумаг. Перед Бон-Боном мелькнули буквы Маки… Маза… Робесп… и слова Калигула, Георг, Елизавета. Его величество выбрал узенькую полоску пергамента и прочел вслух следующее:
- Сим, в компенсацию за определенные умственные дарования, а также в обмен на тысячу луидоров, я, в возрасте одного года и одного месяца, уступаю предъявителю данного соглашения все права пользования, распоряжения и владения тенью, именуемой моею душой. Подписано: А… (Тут его величество прочел фамилию, указать которую более определенно я не считаю для себя возможным).
- Неглупый малый, - прибавил он, - но, как и вы, Бон-Бон, он заблуждался насчет души. Душа это тень! Как бы не так! Душа - тень! Ха! ха! ха! - хе! хе! - хе! - хо! хо! хо! Подумать только - фрикасе из тени!
- Подумать только - и-ик! - фрикасе из тени! - воскликнул наш герой, в голове у которого наступало прояснение от глубочайших мыслей, высказанных его величеством.
- Подумать только - фри-ик-касе из тени! Черт подери! - И-ик! - Хм! - Да будь я на месте - и-ик! - этого простофили! Моя душа, Мистер… Хм!
- Ваша душа, monsieur Бон-Бон?
- Да, сэр - и-ик! - моя душа была бы…
- Чем, сэр?
- Не тенью, черт подери!
- Вы хотите сказать…
- Да, сэр, моя душа была бы - и-ик! - хм! - да, сэр.
- Уж не станете ли вы утверждать…
- Моя душа особенно - и-ик! - годилась бы - и-ик! для…
- Для чего, сэр?
- Для рагу.
- Неужто?
- Для суфле!
- Не может быть!
- Для фрикасе!
- Правда?
- Для рагу и для фрикандо - послушай-ка, приятель, я тебе ее уступлю - и-ик - идет! - Тут философ шлепнул его величество по спине.
- Это немыслимо! - невозмутимо ответил последний, поднимаясь с кресла. Метафизик недоуменно уставился на него.
- У меня их сейчас предостаточно, - пояснил его величество.
- Да - и-ик - разве? - сказал философ.
- Не располагаю средствами.
- Что?
- К тому ж, с моей стороны, было бы некрасиво…
- Сэр!
- Воспользоваться…
- И-ик!
- Вашим нынешним омерзительным и недостойным состоянием.
Гость поклонился и исчез - трудно установить, каким способом, - но бутылка, точным броском запущенная в "злодея", перебила подвешенную к потолку цепочку, и метафизик распростерся на полу под рухнувшей вниз лампой.
ТЕНЬ.Парабола
Если я пойду и долиною тени…
Псалом Давида
Вы, читающие, находитесь еще в числе живых; но я пишущий, к этому времени давно уйду в край теней. Ибо воистину странное свершится и странное откроется, прежде чем люди увидят написанное здесь. А увидев, иные не поверят, иные усомнятся, и все же немногие найдут пищу для долгих размышлений в письменах, врезанных здесь железным стилосом.
Тот год был годом ужаса и чувств, более сильных, нежели ужас, для коих на земле нет наименования. Ибо много было явлено чудес и знамений, и повсюду, над морем и над сушею, распростерлись черные крыла Чумы. И все же тем, кто постиг движения светил, не было неведомо, что небеса предвещают зло; и мне, греку Ойносу, в числе прочих, было ясно, что настало завершение того семьсот девяносто четвертого года, когда с восхождением Овна планета Юпитер сочетается с багряным кольцом ужасного Сатурна. Особенное состояние небес, если я не ошибаюсь, сказалось не только на вещественной сфере земли, но и на душах, мыслях и воображении человечества.