Полковник проявил особый интерес к предстоящему завтраку. Как многие люди его типа, он умел угостить друзей. Он понимал, что молодые женщины плохо разбираются в винах, а эмансипированные - тем более. Он был добр и радушен и любил порадовать гостей едой, как радуют ребенка елкой. Почему же он волновался, словно сам стал ребенком? Почему не мог уснуть от счастья, как дети перед Рождеством? Почему допоздна бродил по саду, яростно попыхивая сигарой? Когда он смотрел на пурпурные ирисы и на серый ночной пруд, чувства его переходили от серого к пурпурному. Ему недавно перевалило за сорок, но он не знал, что легкомысленная дерзость лишь увяла и выцвела на время, пока не почувствовал, как растет в нем торжественное тщеславие юности. Порой он смотрел на чересчур живописные очертания соседней виллы, темневшей на лунном небе, и ему казалось, что он слышит голос, а может, и смех.
Друг, посетивший наутро полковника, никак на него не походил. Рассеянный, не очень аккуратный, в старом спортивном костюме, он тщетно приглаживал прямые волосы того темнорыжего цвета, который называют каштановым, и как-то странно вдвигал в галстук тяжелую, чисто выбритую челюсть. Фамилия его была Гуд, занимался он юриспруденцией, но пришел не по делу. Спокойно и приветливо поздоровавшись с Крейном, он улыбнулся старому слуге, как улыбаются старой остроте, и выказал признаки голода.
День был очень теплый, светлый, и все в саду сверкало. Божок приятно ухмылялся, пугало щеголяло новой шляпой, ирисы у пруда колыхались на ветру, и полковник подумал о флагах перед боем.
Она появилась неожиданно, из-за угла. Платье на ней было синее - темное, но яркое и очень прямое, хотя не слишком эксцентричное. В утреннем свете она меньше походила на школьницу и больше на серьезную женщину под тридцать. Она стала старше и красивей, и эта утренняя серьезность умилила Крейна. Он с благодарностью вспомнил, что чудовищной шляпы больше нет. Столько дней он носил ее, ни о ком не думая, а в те десять минут у фонаря почувствовал, что у него выросли ослиные уши.
День был солнечный, и стол накрыли под навесом веранды. Когда все трое уселись, хозяин взглянул на гостью и сказал:
- Не сочтите меня одним из тех, кого не любит ваш кузен. Надеюсь, я не испорчу вам аппетита, если ограничусь зеленью.
- Как странно! - удивилась она.- Вы совсем не похожи на вегетарианца.
- В последнее время я похож на идиота,- бесстрастно сказал он,- а это лучше, чем вегетарианец. Нет, сегодня особый случай. Впрочем, пускай объяснит Гуд, это скорей его касается.
- Меня зовут Роберт Оуэн Гуд,- не без усмешки сказал гость.- Наводит на всякие мысли. Но сейчас важно другое: мой друг смертельно оскорбил меня, обозвал Робин Гудом.
- Мне кажется, это лестно,- сказала Одри Смит.- А почему он вас так назвал?
- Потому что я настоящий лесной житель.
Тут Арчер внес огромное блюдо и поставил перед хозяином. Он уже подавал и другие блюда, но это он нес торжественно, как несут на Рождество свиную голову. На блюде лежал вареный кочан капусты.
- Мне бросили вызов,- продолжал Гуд.- Мой друг сказал, что я кое-чего не сделаю. В сущности, все так думают, но я это сделал. А, надо заметить, этот самый друг, в пылу насмешки, употребил опрометчивое выражение. Вернее, он дал опрометчивый обет.
- Я сказал,- торжественно пояснил полковник,- что, если он это сделает, я съем свою шляпу.
Он наклонился и принялся ее есть. Затем рассудительно произнес:
- Видите ли, обет надо исполнять буквально или никак. Можно спорить о том, насколько точно выполнял свой обет мой друг. Но я решил быть точным. Съесть одну из моих шляп я не мог. Пришлось завести шляпу, которую можно съесть. Одежду есть трудно, но еда может стать одеждой. Мне казалось, что позволительно считать шляпой свой единственный головной убор. Дурацкий вид - не такая уж большая плата за верность слову. Когда даешь обет или держишь пари, всегда чем-нибудь рискуешь.
Он попросил у гостей прощения и встал из-за стола.
Девушка тоже встала.
- По-моему, это прекрасно,- сказала она.- Так же нелепо, как легенды о Граале.
Встал и юрист - довольно резко - и, поглаживая подбородок, поглядывал на друга из-под нахмуренных бровей.
- Ну вот, ты и вызвал свидетеля,- сказал он,- а теперь я покину зал суда. Мне надо уйти по делу. До свидания, мисс Смит.
Девушка машинально попрощалась, а Крейн очнулся и устремился за своим другом.
- Оуэн,- быстро сказал он,- жаль, что ты уходишь. Ты правда спешишь?
- Да,- серьезно ответил Гуд.- Мое дело очень важное.- Углы его рта дрогнули.- Понимаешь, женюсь.
- О, черт! - воскликнул полковник.
- Спасибо за поздравления,- сказал ехидный Гуд.- Да, я серьезно обдумал. Я даже решил, на ком женюсь. Она знает, ее предупредили.
- Прости,- растерянно сказал Крейн,- конечно, я тебя поздравляю, а ее - еще больше. Я очень рад. Понимаешь, я просто удивился. Не потому...
- А почему?- спросил Гуд.- Наверное, ты думал, что я останусь старым холостяком? Знаешь, я понял, что дело тут не в годах. Такие, как я, старятся по собственной воле. В жизни куда больше выбора и меньше случайностей, чем думают нынешние фаталисты. Для некоторых судьба сильнее времени. Они не потому холосты, что стары; они стары, потому что холосты.
- Ты не прав,- серьезно сказал Крейн.- Я удивился не этому. Я совсем не вижу ничего странного... скорее, наоборот... как будто все правильней, чем думаешь... как будто... в общем, я тебя поздравляю.
- Я скоро тебе все расскажу,- сказал Гуд.- Пока важно одно: из-за нее я это сделал. Я совершил невозможное, но поверь - невозможнее всего она сама.
- Что же, не буду тебя отрывать от столь невозможного дела,- улыбнулся Крейн.- Право, я очень рад. До свидания.
Трудно описать, что он чувствовал, взирая сзади на квадратные плечи и рыжую гриву гостя. Когда он повернулся и поспешил к гостье, все стало каким-то новым, неразумным и легким. Он не мог бы сказать, в чем тут связь, он даже не знал, есть ли она вообще. Полковник был далеко не глуп, но привык глядеть на вещи извне; как солдаты или ученые, он редко в себе копался. И сейчас он не совсем понял, почему все так изменилось. Конечно, он очень любил Гуда, но любил и других, и они женились, а садик оставался прежним. Будь тут дело в дружбе, он скорее беспокоился бы, не ошибся ли его друг, или ревновал бы к невесте. Нет, причина была иная, не совсем понятная, и непонятного становилось все больше. Мир, где коронуют себя капустой и женятся очертя голову, казался новым и странным, и нелегко было понять живущих в нем людей - в том числе самого себя. Цветы в кадках стали яркими и незнакомыми, и даже овощи не огорчали его воспоминанием. Будь он пророком или ясновидящим, он увидел бы, как зеленые ряды капусты уходят за горизонт, словно море. Он стоял у начала повести, которая не закончилась, пока зеленый пожар не охватил всю землю. Но он был человеком дела, а не пророком и не всегда понимал, что делает. Он был прост, как древний герой или патриарх на заре мира, не знавший, как велики его деяния. Сейчас он чувствовал, что занялась заря - и больше ничего.
Одри Смит стояла довольно близко - ведь, провожая гостя, Крейн отошел недалеко,- но он увидел ее в зеленой рамке сада, и ему показалось, что ее платье еще синее от дали. А когда она заговорила, ее голос звучал иначе-приветливо и как бы издалека, словно она окликает друга. Это растрогало его необычайно, хотя она только и сказала:
- Где ваша старая шляпа?
- Она уже не моя,- серьезно ответил он.- Пришлось, ничего не поделаешь. Кажется, пугало в ней ходит.
- Пойдемте посмотрим на пугало!- воскликнула она.
Он повел ее в огород и показал его достопримечательности - от Арчера, важно опиравшегося на лопату, до божка, ухмылявшегося у края грядки. Говорил он все торжественней и не понимал ни слова.
Наконец она рассеянно, почти грубо прервала его, но ее карие глаза смотрели ясно и радостно.
- Не говорите вы так! - воскликнула она.- Можно подумать, что мы в глуши. А это... это просто рай... У вас так красиво...
Именно тогда потерявший шляпу полковник потерял и голову. Темный и прямой на причудливом фоне огорода, он в самой традиционной манере предложил даме все, чем владел, включая капусту и пугало. Когда он называл капусту, смешное воспоминание бумерангом возвратилось к нему и стало возвышенным.
- И лишнего тут много,- мрачно заключил он.- Пугало, и божок, и глупый человек, опутанный условностями.
- Особенно когда выбирает шляпу,- сказала она.
- Боюсь, это исключение,- серьезно возразил он. - Вы редко такое увидите, у меня очень скучно. Я полюбил вас, иначе не мог, но вы - из другого мира, где говорят, что думают, и не понимают ни наших умолчаний, ни наших предрассудков.
- Да, мы наглые,- признала она,- и вы простите меня, если я скажу, что думаю.
- Лучшего я не заслужил,- печально ответил он.
- Я тоже, кажется, вас полюбила,- спокойно сказала она.- Не знаю, при чем тут время. Вы самый поразительный человек, какого я видела.
- Господи помилуй! - почти беспомощно воскликнул он.- Боюсь, вы ошибаетесь. Что-что, а на оригинальность я никогда не претендовал.
- Вот именно! - подхватила она.- Я видела очень многих людей, претендующих на оригинальность. Конечно, они готовы одеться в капусту. Они бы и в тыкву залезли, если бы могли. Они бы ходили в одном салате. Ведь они это делают ради моды, неумолимой богемной моды. Отрицание условностей - их условность. Я и сама так могу, это очень занятно, но я всегда распознаю смелость и силу. У них все зыбко, все бесформенно. А поистине сильный может создать форму и разбить ее. Тот, кто жертвует ради слова двадцатью годами условности - настоящий человек и властелин судьбы.
- Какой там властелин! - сказал Крейн.- Интересно, когда же я перестал владеть своей судьбой - вчера или вот сейчас?
Он стоял перед ней, как рыцарь в тяжелых доспехах. Да, этот старый образ тут очень уместен. Все стало так непохоже на то, чем он прежде жил, на рутину его бесконечных будней, что дух его не сразу взорвал броню. Если бы он поступил, как поступает в такую минуту всякий, он не мог бы испытать высшей радости. Он был из тех, для кого естественен ритуал. Почти неуловимая музыка его души напоминала не пляску, а чинный старинный танец. Не случайно он создал этот сад, и выложенный камнем пруд, и высокую живую изгородь. Полковник склонился и поцеловал даме руку.
- Как хорошо! - сказала она.- Вам не хватает парика и шпаги.
- Простите,- сказал он.- Ни один современный мужчина не достоин вас. Надеюсь, я все-таки не совсем современный.
- Никогда не носите эту шляпу! - воскликнула она, указывая на проломленный цилиндр.
- По правде говоря,- кротко ответил он,- я и не собирался.
- Какой вы глупый! - сказала она.- Не эту самую, а вообще... Ничего нет красивей капусты.
- Ну, что вы,- начал он, но она смотрела на него совершенно серьезно.
- Вы же знаете, я художница и мало смыслю в литературе. У книжных людей слова стоят между ними и миром. А мы видим вещи, не имена. Для вас капуста смешная, потому что у нее смешное, глупое имя вроде "пусто" или "капут". А она совсем не смешная. Вы бы это поняли, если бы вам пришлось ее писать. Разве вы не знаете, почему великие художники писали капусту? Они видели цвет и линию - прекрасную линию, прекрасный цвет.
- Может быть, на картине...- неуверенно начал он.
Она громко рассмеялась.
- Ох, какой вы глупый! - повторила она.- Неужели вы не понимаете, что это было красиво? Тюрбан из листьев, а кочерыжка - острие шлема. Как у Рембрандта - шлем, окутанный тюрбаном, и бронзовое лицо в зеленой и пурпурной тени. Вот что видят художники, у которых голова свободна от слов! А вы еще просите прощения, что не надели эту черную трубу. Вы же ходили как царь в цветной короне. Вы и были тут царем - все вас боялись.
Он попытался возразить, но она засмеялась чуть задорнее.
- Если бы вы еще продержались, они бы все надели овощные шляпы. Честное слово, мой кузен стоял недавно над грядкой с лопатой в руке.
Она помолчала и спросила с прелестной непоследовательностью:
- А что такое сделал мистер Гуд?
Но рассказы эти - шиворот-навыворот и рассказывать их надо задом наперед. Те, кто хочет узнать ответ на ее вопрос, должны пойти на скучнейший из подвигов и прочитать второй рассказ.
А в перерыве между пытками пусть отдохнут.
НЕЖДАННАЯ УДАЧА ОУЭНА ГУДА
Подвижники, прочитавшие до конца рассказ о неприглядном наряде, знают, что деяния полковника были первыми в ряду деяний, которые обычно считают невозможными, как подвиги рыцарей короля Артура. Сейчас полковник будет играть второстепенную роль, и мы скажем, что ко времени вышеизложенных событий его давно знали и чтили как респектабельного и темнолицего офицера в отставке, который живет в предместье Лондона и изучает первобытные мифы. Однако загар и знание мифов он приобрел раньше, чем респектабельность и дом. В молодости он был путешественником, беспокойным и даже отчаянным; и в рассказе появляется потому, что принадлежал в ту пору к кружку молодых людей, чья отвага граничила с сумасбродством. Все они были чудаками, причем одни исповедовали мятежные взгляды, другие - отсталые, а третьи - и те, и другие. Среди последних был Роберт Оуэн Гуд, не совсем законопослушный законник, герой нашего рассказа.
Гуд больше всех дружил с Крейном и меньше всех на него походил. Он был домоседом, Крейн - бродягой; он не терпел условностей, Крейн их любил. Имена "Роберт Оуэн" свидетельствовали о семейной традиции, но вместе с мятежностью он унаследовал немного денег и мог наслаждаться свободой, скитаясь и мечтая в холмах между Северном и Темзой. Особенно он любил удить на одном островке. Здесь, в верховьях Темзы, часто видели странного человека в старом сером костюме, с рыжей гривой и тяжелым наполеоновским подбородком. В тот день, о котором пойдет речь, над ним стоял его добрый друг, отправлявшийся в одну из своих одиссей по южным морям.
- Ну,- укоризненно спросил нетерпеливый путешественник,- поймал что-нибудь?
- Ты как-то спрашивал меня,- ответил рыболов,- почему я считаю тебя материалистом. Вот поэтому.
- Если надо выбирать между материализмом и безумием,- фыркнул Крейн,- я за материализм.
- Ты неправ,- отвечал Гуд.- Твои причуды безумнее моих, да и пользы от них меньше. Когда вы видите у реки человека с удочкой, вы непременно спросите, что он поймал. А вот вас, охотников на крупную дичь, никто ни о чем не спрашивает. Ваш слоновый улов велик, но незаметен; наверное, сдаете на хранение. Все у вас скромно скрыто песком, прахом и далью. А я ловлю то, что неуловимей рыбы: душу Англии.
- Скорей ты схватишь тут насморк,- сказал Крейн.- Мечтать - неплохо, но всему свое время.
Тут вещая туча должна бы скрыть солнце, как окутала тень тайны это место рассказа. Ведь именно тогда Джеймс Крейн изрек славное пророчество, на котором и зиждется наша невероятная повесть. Минуту спустя, должно быть, он и не помнил своих слов. Минуту спустя странная туча уже сползла с солнца.
Пророчество обернулось поговоркой (в свое время многотерпеливый читатель узнает, какой именно). В сущности, вся беседа состояла из поговорок и пословиц; их любят такие, как Гуд, чье сердце - в английской деревне. Однако на сей раз первым был Крейн.
- Ну хорошо, ты любишь Англию,- сказал он.- Но если ты думаешь ей помочь, не жди, пока у тебя под ногами вырастет трава.
- Этого я и хочу,- отвечал Гуд.- Об этом и мечтают твои измученные горожане. Представь, что бедняга клерк идет и видит, как у него из-под ног растет волшебный ковер. Ведь это сущая сказка.
- Он не сидит камнем, как ты,- возразил Крейн.- У тебя скоро ноги обовьет плющ. Тоже вроде сказки. Жаль, поговорки такой нет.
- Ничего, поговорок у меня хватит! - засмеялся Гуд.- Напомню тебе о камне, который мхом не обрастет.
- Да, я катящийся камень,- ответил Крейн.- Я качусь по земле, как земля катится по небу. Но помни: мхом обрастает только один камень.
- Какой, о мой шустрый камневед?
- Могильный,- сказал Крейн.
Гуд склонил длинное лицо над бездной, отражавшей чащи. Наконец он сказал:
- Там не только мох. Там и слово "Resurgam" .
- Может, и воскреснешь,- великодушно согласился Крейн. - Трубе придется нелегко, пока она тебя разбудит. Опоздаешь к Суду!
- В настоящей пьесе,- сказал Гуд,- я ответил бы, что лучше опоздать тебе. Но христианам не к лицу так прощаться. Ты правда сегодня уезжаешь?
- Да, вечером,- ответил Крейн.- Конечно, тебя не тянет к моим людоедам на острова?
- Предпочитаю мой собственный остров,- сказал Оуэн Гуд.
Друг его ушел, а он, не двигаясь, смотрел на тихий перевернутый мир в зеленом зеркале речки. Рыболовы часто сидят так, но нелегко было понять, интересуется ли рыбой наш одинокий законник. Он гордо носил в кармане томик Исаака Уолтона, потому что любил старые английские стихи не меньше, чем старые английские ландшафты. Но рыболовом он был не слишком искусным.
Дело в том, что Оуэн Гуд поведал другу не о всех чарах, влекущих его к островку в верховьях Темзы. Если бы он сказал, что надеется поймать столько же рыбы, как апостолы, или морского змия, или кита, проглотившего Иону, он выражался бы довольно точно. Оуэн Гуд ловил то, что редко ловят рыболовы,- юношеский сон, давнее чудо, случившееся в этих пустынных местах.