Проза 3. Н. Гиппиус эмигрантского периода впервые собрана в настоящем издании максимально полно.
Сохранены особенности лексики писательницы, некоторые старые формы написания слов, имен и географических названий при современной орфографии.
Содержание:
ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ 1
РАССКАЗЫ 5
ОЧЕРКИ И СТАТЬИ 19
КОММЕНТАРИИ 98
Примечания 106
ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ
Любовь и ненависть - два главных чувства в поэзии и прозе Зинаиды Гиппиус. Знавший ее более полувека и оставивший о ней проникновенные воспоминания, Сергей Маковский считал, что "среди русских поэтов XX века по силе и глубине переживания вряд ли найдется ей равный. Напряженная страстность некоторых ее стихотворений поражает. Откуда этот огонь, эта нечеловеческая любовь и ненависть?"
Ответ на этот главный вопрос жизни и творчества Гиппиус, о которой другой человек, тоже хорошо ее знавший многие десятилетия, сказал: "Неистовая душа" , следует искать в истоках ее личной и писательской судьбы. Когда все еще только начиналось, она написала в своем стихотворении:
О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает…
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.
Литература русской эмиграции, крупнейшими представителями которой были Д. С. Мережковский и его жена 3. Н. Гиппиус, начиналась в России. Определяющим было не местонахождение писателя - в России или за ее пределами, а восприятие того, что творилось в стране. Через три дня после большевистского переворота 25 октября 1917 года Гиппиус написала первые эмигрантские стихи, хотя жила еще в Петрограде:
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил - засек кнутом?
Два года - 1918 и 1919 - провели Мережковские в большевистском Петрограде, когда почти все уже бежали или были расстреляны. Это было страшное время. После убийства председателя петроградского ЧК Моисея Урицкого в августе 1918 года правитель красного Петрограда Г. Зиновьев предложил, чтобы рабочие расправлялись с интеллигенцией прямо на улицах, раскрыв тем самым подлинное отношение советской власти к культуре и ее носителям.
Статьи Гиппиус об этом времени, написанные уже после того, как она вместе с мужем, Д. В. Философовым и В. А. Злобиным бежала в конце декабря 1919 года за границу, - одно из немногих свидетельств, голос убитых и замученных, кто не смог ничего рассказать. Она стала живой памятью тех, кто бессловесно ушел в вечное безмолвие.
Она видела то, о продолжении чего в годы сталинского террора Анна Ахматова сказала в "Реквиеме":
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград…
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Как будто Ахматова писала о Петрограде времен Гиппиус, задавленном под сапогами чекистов, расправлявшихся со всеми петербуржцами, со всеми сословиями - дворянами, военными, духовенством, купцами, интеллигенцией, студентами, - всеми, кому была неприемлема большевистская власть с ее практикой расстрела заложников, как в оккупированном городе.
В своем "Символе веры" ("Profession de foi"), написанном уже в Париже, Гиппиус ставит вопрос о причине "победы" большевиков над Россией. "Октябрьская удача большевиков, - результат совокупности многих факторов - в ней разберется история. Несомненно одно: переворот совершился не только не по воле русского народа в его целом, но против его воли. В крайнем случае - при попустительстве главной, темной массы населения - армии, стихийно обрушившейся на тыл… Лишь на третий год своего царства большевики, введя, до мелочей, в жизнь все формы внешнего принуждения, закрыв выезд, взяв остатки вымирающего городского населения "на учет", могли дать такую внешнюю картину: "Недобитая интеллигенция и буржуи, убедившись в крепости Советской власти, ныне все у нее на службе. Но мы не должны успокаиваться на этой победе. Необходимо следить самым бдительным образом за столь контрреволюционными элементами". Как можно видеть - большевики сами понимали, что это лишь внешняя картина, - внешняя победа. Все, что могло быть уничтожено насильственным путем - действительно уничтожилось. Не стало делений на классы. Осталось лишь одно внешнее разделение: правящие и служащие "
Через четыре страшных зимы после большевистского переворота, в ноябре 1921 года, Гиппиус писала в статье "Опять о ней" о жажде перемен в России: "Но все ли знают, сколько нужно человеку сил, чтобы ждать? И ждать не просто, а пламенно, свято, страстно, ждать, сидя в глубине преисподней, ждать, ждать? Много сил нужно для этого…".
Гиппиус не знала, что ждать предстоит еще более полувека, что она, как и вся первая эмиграция, не доживет до тех дней, что им предназначено историей, как Меншикову в Березове, читать Библию и ждать. Еще много страшных, голодных и расстрельных зим. Кое-кто еще помнит людей в сталинские 30-е и 40-е, в послесталинские годы, кто умел ждать и верить, что настанет конец этому режиму, что дети и внуки тех, о ком писала Гиппиус, дождутся дня освобождения.
Очерки Гиппиус отразили изменяющуюся ситуацию в жизни России в послереволюционные годы. Перед нами картина жизни в стране, в Петрограде, когда сначала спорные вопросы решались расстрелом несогласных, а затем те, кто расстреливал, пытались поставить культуру и литературу на службу большевистского жизнеустройства.
Факты, приведенные Гиппиус в ее дневниках, изданных у нас впервые полностью только в 1999 году, в очерках и статьях, звучат для современного читателя подчас невероятно, особенно если он еще привык связывать с Октябрем какие-то возвышенные идеи социальной справедливости. Не только Гиппиус, но все, выжившие в большевистской всероссийской мясорубке, могли бы свидетельствовать: "Убивают, что называется, походя, почти не замечая, одного за другим, так, кто под руку попал. Не то, что личность перестала иметь цену, нет, больше: всякая жизнь вообще обесценилась" ("Лекция в Минске". 1920).
Зато появилось "окаянство в лицах", о чем писала Гиппиус в статье "Там, в России" (1921). Это "окаянство в лицах" проходит через всю трагическую историю России XX века. В дни "празднования" 70-летия большевистской революции в 1987 году старый дружинник с Замоскворечья с гордостью вспоминал, выступая по радио, как он "клал" юнкеров у Никитских ворот в ноябре 1917 года. "Окаянство в мыслях" не проходит и через семь десятилетий, так же как святость тех русских мальчиков-юнкеров, что были похоронены тогда на Братском кладбище у Сокола, снесенном в годы советской власти.
Со временем большевизм в культуре стал более "приспособительным", даже как бы обращался к национальному наследию (соответственно интерпретировавшемся), но за всем этим было то же стремление подчинить духовный мир человека, писателя своим целям. Разница была лишь в том, что во времена Гиппиус все эти тенденции проявлялись открыто и прямо, а с годами стали окрашиваться в цвета "человечности".
Исходя из идей петербургского Религиозно-Философского Общества, Гиппиус попыталась создать в эмиграции "Союз непримиримых", чтобы бороться с влиянием большевизма. Собирались у Мережковских. Программа была религиозной и в то же время, как всегда у Гиппиус, политической. 13 июля 1923 года она писала Н. А. Бердяеву, что политика, подобно невидимому газу, пронизывает всю жизнь. В статье "Третий путь" (1927) утверждала, что должно быть "абсолютное и всестороннее отрицание большевизма, в какой бы форме и где он ни проявлялся. Только такое отрицание может подвинуть на борьбу с большевизмом, но только при полном, четко определенном и открытом утверждении ценностей свободы, права и личности можно находить те, соответствующие моменту, конкретные формы борьбы".
Б архиве Гиппиус сохранилась черновая рукопись 1939 года, озаглавленная "История интеллигентской эмиграции: Схема 4-х пятилеток" . Историю парижской эмиграции писательница делит на четыре периода, отмечая собрания и вечера различных обществ и союзов, дискуссии и конфликты того времени, а также важнейшие периодические издания, издательства и проч.
В первый период (1920–1925) старое поколение и молодые эмигранты-политики, писатели и все другие были тесно объединены против общего врага - большевизма. "Понимая, что у нас общая мать и она в опасности, мы чувствовали в других - братьев, - писала она в статье "Любовь не помогает…". - Близкие делались еще ближе, далекие раньше - сближались. Мало того: мы с доверием шли навстречу людям и чужой страны (говорю о Франции, но то же было, кажется, и в иных местах). Все это не стоило нам никаких усилий: нас соединило одно несчастье, но в нем горела и одна надежда. Единочувственные - мы верили и в человеческое единодействие".
Этот период, продолжает Гиппиус, был также началом русских газет и журналов в эмиграции - "Общее Дело" В. Л. Бурцева, "Последние Новости", "Современные Записки", "Иллюстрированная Россия", "Окно". Писатели-эмигранты часто печатались в "Мегсиге de France" и других французских изданиях.
Особенность русской эмиграции Гиппиус усматривала в том, что раскол произошел продольный, а не поперечный, как бывало в истории, когда откалывалась верхушка народа. Здесь же отколовшийся кусок заключает в себе не те или другие элементы народной жизни, но все сверху донизу: родовая знать, государственные служащие, торговые люди, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция, армия, трудовой люд - представители всех классов, сословий, положений и состояний нескольких поколений.
Второй период (1925–1930) русской эмиграции характеризуется активной деятельностью старшего и младшего поколений. Выходят газета (затем журнал) "Звено" М. М. Винавера, журналы "Новый Дом" и "Новый Корабль", "Дни" А. Ф. Керенского (с В. Ходасевичем как соиздателем), "Версты", "Числа", проводятся воскресенья у Мережковских, заседания "Зеленой Лампы", возникает литературная группа "Перекресток".
В третьем периоде (1931–1935) Гиппиус видит постепенное угасание журналистской деятельности и надежд на скорое возрождение России. Особенно поучительно, считает Т. Пахмусс, ее описание четвертого периода (1935–1939), когда в мире нарастал конфликт между Сталиным и Гитлером: растущее равнодушие "молодых" писателей к социальным и политическим проблемам дня, скептицизм и "литературная пассивность", бегство С. Я. Эфрона (муж Марины Цветаевой) в Москву, появление литературного юношества и альманаха "Круг" (руководимого И. И. Фондаминским), в котором участвовали Н. А. Бердяев, Г. П. Федотов, Е. Ю. Скобцова (мать Мария), К. В. Мочульский. Вместо заседаний обществ и союзов все чаще проводились "Вечера поэзии", на которых множество поэтов декламировали свои стихи (Гиппиус даже написала пародию на литературный вечер "Зеленой Лампы"). Старшее поколение не высказывало своих взглядов и не доверяло никому, из-за чего было невозможно образовать какую-либо новую литературную или философскую группу. Каждый укрывался в личной жизни. Никто не хотел писать, поскольку литературный труд считался бессмысленной и бесполезной тратой времени. Гитлер и Сталин угнетали мысль русских эмигрантов, парализуя их желание и волю творить.
В эмиграции Гиппиус оставалась последовательно верна эстетической и метафизической системе мышления, сложившейся у нее в предреволюционные годы, особенно в результате участия в Религиозно-Философском Собрании, преобразованном позднее в Религиозно-Философское Общество. Эта система полагалась на идеях свободы, верности и любви, вознесенной до Бога, до Небес, до Христа.
В 1925 году в Праге вышла книга "литературных портретов", проникновенно воссозданных Гиппиус, - "Живые лица". В 1927 году Мережковские организовали литературное и философское общество "Зеленая Лампа", президентом которого стал Г. В. Иванов, а секретарем В. А. Злобин. Мережковские хотели создать нечто вроде "инкубатора идей", род тайного общества, где все были бы между собой в согласии относительно важнейших вопросов.
В сентябре 1928 года Мережковские приняли участие в Первом зарубежном съезде русских писателей и журналистов в
Белграде. При Сербской академии наук была создана издательская комиссия, которая выпустила "Русскую библиотеку". В нее вошли книги русских писателей в эмиграции: Бунина, Куприна, Мережковского, Гиппиус, Шмелева, Ремизова, Бальмонта, Амфитеатрова, Тэффи, Северянина и других. Гиппиус была представлена "Синей книгой" - петербургским дневником 1914–1917 годов, рукопись которого считалась погибшей, но которую неожиданно в 1927 году привез из Ленинграда друг В. Злобина. Гиппиус была поражена ее содержанием, когда стала перечитывать: "Читать собственный отчет о событиях (и каких!), собственный, но десять лет не виденный - это не часто доводится. И хорошо, пожалуй, что не часто… Если ничего не забывать, так и жить было бы нельзя… Да, забвение нам послано как милосердие".
Свобода - одна из ценностей наиболее бесспорных, считала Гиппиус. Большинство эмигрантов, любящих Россию, ненавидели революцию, ибо она большевистская, ненавидели все "левое", ибо из левых - большевики, и поэтому боролись за Россию, все равно какую, лучше за старую, когда не было большевиков. Гиппиус пытается понять и оценить смысл этой непримиримости. Ее доводы изложены в статье "Способным к рассуждению" (1925).
Царский режим не имел в себе и не мог иметь той меры свободы, которая необходима для жизни, для движения вперед. Поэтому желание вернуть России царя - "знак незрячей любви к России". Ныне, считает Гиппиус, усилия монархистов успеха иметь не могут. Ни свергнуть большевиков, ни бороться с ними под самодержавным знаменем нельзя. Ибо нельзя великому угнетению большевизма противопоставлять угнетение, только меньшее, каким было российское самодержавие. Бессмысленно противопоставлять неограниченной власти - подобную же, только менее бесчеловечную. "Большевики - новое самодержавие. Они - сегодняшний день самодержавия, монархия - вчерашний". При этом Гиппиус добавляет: "Я не говорю, что отныне и довека не будет монархии: я этого не знаю".
Жизнь с ее высшей по времени мерой свободы осуществима только в условиях правового и демократического государственного устройства. "Реально противопоставить большевизму мы можем лишь триаду: право - свобода - всенародность". Именно такой жизни Россия никогда еще не имела. Под всяким другим знаменем борьба бессмысленна, полагала Гиппиус.
Эмигрантские массы ненавидят "всякую" революцию, подразумевая, чувством, большевиков. Революция - такой же закон истории, как эволюция, и нет народа, который не пережил бы, так или иначе, революционного момента. Однако судьбы и методы исполнения революции бывают различны. "Мы помним, - продолжает Гиппиус, - с какой беспрепятственностью совершали большевики, приехавшие "на готовенькое", первую работу по "использованию" революции: им нужно было для овладения революцией - и через нее страной - прежде всего переродить революцию в бунт".
Большевики действовали всегда как ярко выраженные антиреволюционеры. Элементы бунта имеются во всякой революции. Дело революционное - доводить эти элементы до минимума, дело антиреволюционное - довести их до максимума. Дело людей революции - закончить революцию, а не перманентно продолжать ее, как предлагали Троцкий и Ленин, введя в жизнь, вкрепив в нее то, что можно и нужно ввести из внесенного революционной волной. Тогда жизнь страны, закончившей революцию, непременно окажется полнее и богаче. "Но антиреволюционеры приканчивают революцию; превращенную в бунт, ее нетрудно затем подавить голой силой - террором; террора, однако, ослаблять уже нельзя: и он делается перманентным, охватывает, как обручем, стиснутую и замершую страну. Вот в чем истинный смысл "перманентной революции", провозглашенной Троцким и осуществленной последующими лидерами большевизма.
По собственному "скромному" подсчету ЧК к 1925 году было убито 1 526 197 человек. Только в ЧК, без погибших в гражданской войне. Это жертвы не революции. Они истреблены убийцами революции при подавлении уже "использованного" бунта.
Слепая любовь к России бесплодна, слепая ненависть к большевикам - бессильна, заключает Гиппиус. Память сливает революцию с большевиками. И шли против большевиков и против революции. За Россию. Но революция-то была русская, от России неотделимая. Если б не так - большевики, овладев ею, не могли бы овладеть Россией. Поэтому Гиппиус утверждает неизбежность русской революции на пути России к свободе и вместе с тем отчетливо понимает сущность так называемого интернационализма большевиков, его несовместимость с духом личной и общественной свободы.
В статье "Оправдание Свободы" (1924) Гиппиус полемизировала с Н. А. Бердяевым по поводу его определения идеи "революции", данного в книге "Философия неравенства". Развивая высказанную еще в начале XX века В. В. Розановым мысль, что идее революции, террору и всему, что случилось с Россией, причастна русская общественность, начиная с декабристов, и литература, вскрывавшая язвы российской жизни, Бердяев утверждал, что близоруко и несправедливо винить во всем большевиков. Виновные - это народники, социалисты, анархисты, русские просветители, происходящие от Белинского. Это они низвергли Россию в темную бездну. Большевики лишь сделали последний вывод, показав наглядно, к чему ведут "освободительные идеи".
И Гиппиус приводит бердяевские определения революции: "Революция никогда не была и никогда не может быть религиозной. Революция, всякая революция по природе своей антирелигиозна, и низки все религиозные ее оправдания". "На всякой революции лежит печать богооставленности и проклятия…". "Революционизм есть утверждение смерти и тления вместо вечной жизни". "Революция не духовна по своей природе. Революция статична. Русская революция есть тяжелая расплата за грехи".