Небо капитулирует и рушится на город, загоняя праздных прохожих гуляк в первые попавшиеся укрытия. Я закидываю голову назад и позволяю косому серебряному потоку орошать мне голову до тех пор, пока я больше не могу выносить, и тогда припускаю по дороге и влетаю в "Сэме". Как и большинство баров в дурную погоду, он теплый, шумный и набитый под завязку. Сегодня он заполнен розовыми физиономиями в мокрых костюмах. В смысле прикольного, он тоже не ахти - вечерина грудастых тетенек среднего возраста, парочка поддавших стриптизерш-блондинок и выводок офисной шушеры, ищущих› убежища от дождя. Я отряхиваюсь, словно промокшая псина, вытираю рукавом залитое дождевой водой лицо и беру прямой курс на бар. Протискиваюсь между танцовщицами. Наши тела соприкасаются, возвращая к жизни мою пизду.
Заказываю бутылку "Стеллы" и устаиваюсь в темном и уединенном закутке. Могучая сисястая бригада принимается раскачиваться под трек Мадонны, театрально распевая и лялялякая там, где они не знают слов. Самая сдержанная из них, с размером, скорее всего, 36Е, чуть нагибается вперед. Ее великолепный бюст, скудно обрамленный блузкой с низким вырезом, попадает прямо в мое поле зрения. Господи, вот вымя-тol Даже обслуживающая ее девушка не способна оторвать от них взор. Я смотрю на них долго и упорно, запечатлевая в памяти.
Допиваю свою порцию, зажигаю очередную сигарету и пробую привлечь внимание официантки. Неулыбающееся лицо вяло приближается ко мне и шлепает меню на стол.
Даже когда она удаляется, мне видны щелкающие в ее голове лампочки. Она поворачивается и осматривает меня еще по-новой. Я вздрагиваю - она само совершенство. Черные, как смоль, волосы, большие ясные глаза, полные губы и славянские скулы. Талия и бедра узкие. Когда она снова поворачивает в мою сторону свою стройную спину, я скольжу взглядом по всему ее абсурдно красивому телу, от ключиц до задницы, до стройных икр. Мои глаза пялят ее, во все места. Ее длинные, худощавые ноги; упругую маленькую попку; торчащие остренькие сиськи - она охуительно великолепна. Возвращается через несколько секунд с блокнотом и ручкой. Сконфуженно закатывает глаза, видя, что я еще и не открывала меню.
- Прошу прощения, - вздыхает она. - Я подойду потом. Голос у нее глубокий и самоуверенный. Все в ней говорит: доступна.
- Все о’кей, - улыбаюсь я и возвращаю ей меню, - принесите мне просто бутылку домашнего красного и тарелку картошки фри.
- К картошке майонез?
- Не надо.
Она быстро чиркает в блокноте, потом сводит брови.
- Какое вы сказали - красное или белое?
- Красное.
- Прошу прощения. У нас сегодня сумасшедший дом. Дождь. Народу набежало.
Она показывает глазами в направлении столика жирных, злобно косящих костюмчиков. Сочувственно фыркаю.
- Заканчиваем в десять, и я вам скажу - ждать совсем недолго.
Она говорит мне, что вот-вот закончит смену. Излишняя информация. Бля! Она хочет выебать меня. Я роюсь в памяти, пытаясь идентифицировать ее, но она опережает.
- Ты Милли, верно? Мы на одном курсе.
Мое сердце проваливается в низ взволнованного живота. Это она. Покахонтас. "Вог"-девчонка из автобуса - главная героиня десятка мастурбических фантазий.
- Я Паола.
Она протягивает руку. Тонкую и короткую, но с крепким пожатием.
- В прошлом году мы вместе ходили на "Классику и Шекспира". А на первом курсе были у одного семинариста.
Бля, эта девка знает всю мою биографию. Я сужаю глаза в насмешливые щелки.
- "Введение в классическую литературу"? Слюнявчик? Да ладно, его-то ты должна помнить, - говорит она.
- Господи, ну да. Не у него был нервный срыв или что-то в этом роде?
- Искренне надеюсь.
Лукавый огонек мерцает в ее глазах. Свои глазенки я опускаю низко и невинно. Тереблю этикетку "Стеллы".
- Гляди - может присоединишься к нам дернуть по одной, когда сменишься?
Она смотрит на часы, изображает нерешительность, затем отвечает робкой улыбкой.
- Хорошо. Спасибо, здорово. Я подойду.
Я отслеживаю весь обратный путь через зал ее узенькой жопы, и бесконтрольная ночь вдруг обретает сюжет. У меня, Милли О’Рейлли, сегодня будет секс. Безумный, горячий секс с экзотической красавицей. Я проглатываю остатки лагера и пробираюсь в туалет высушить волосы и подкраситься помадой.
Возвращаюсь я к столику, заставленному недожаренной картошкой фри, всеми мыслимыми соусами-подливками вместе с бутылкой тепловатого красного вина. Перспектива секса убила во мне аппетит, и от одного запаха горячего жира крутит живот. Я отодвигаю еду и блюдо с соусами на дальний угол стола и наливаю себе большой стакан вина. Сопровождаю его тремя сигаретами, одна за одной, расправляюсь со следующим стаканом, потом откидываюсь назад и напускаю равнодушный вид. Минуты идут и аккумулируются в пустую бутыль, и я начинаю чувствовать себя чуть нелепо оттого, что сижу здесь в одиночестве. Прежде передо мной была четко сформулированная цель. Одинокая пьянчужка, которой ни до кого нет дела. Теперь я стала определившейся и очевидной. Девушка, дожидающаяся секса.
Я поигралась с мыслью о том, что занимаюсь этим прямо сейчас, но зрелище двух бродяг на улице у бара, шатающихся и дергающихся, словно испорченные и поломанные куклы, вынудило меня тормознуться. Я подзываю официанта и прошу еще одну бутылку вина, каковую он преподносит мне с осуждающей физиономией. Он спрашивает, буду ли я что-нибудь есть и косится в сторону бара, где выстроилась очередь промокших под дождем клиентов. Я одариваю его жеманной улыбкой и показываю на тарелку с нетронутой картошкой.
Я неплохо разогналась со второй бутылкой к тому времени, когда она появляется на другом конце зала, и у меня в горле встает ком. На ней надета простая белая футболка и обтягивающие джинсы, охватывающие ее супермодельную жопку. Майка подчеркивает выпуклость и заостренность сисек, и заодно элегантную длину рук - они тонкие, палочки, но прекрасной формы. Ее скольжение по залу сопровождается эпидемией повернувшихся обалдевших взглядов, а я от него вся растекаюсь.
Застенчиво ероша волосы, она опускается на стул и кладет на стол свои прекрасные руки. Наша плоть почти соприкасается. Мы обмениваемся широкой усмешкой. У меня в пизде заработал моторчик. Отпиваю вина и впитываю ее через ободок стакана.
Я люблю эту роль. Следующие несколько минут - я хотела бы пережить их в замедленном движении. Этот эпизод почти так же хорош, как само потрясающее ощущение свежей пизды, когда в первый раз снимаешь чужие трусики. Форма и аромат. Нагота чужой влажности, нежные жидкие взрывы, поражающие чувства. И то, что происходит, именно сейчас, не менее волнующе. Ухаживание. Немного смазанное из-за алкоголя. Неизбежность секса, пизды, нависшие над нами, словно магическое заклятие.
- В общем, ты определилась с дипломом? - спрашивает она, разгоняя напряжение.
- Ага. С большим сожалением.
- Я самое большое про тему думала. А ты?
- Секс, - вру я, пытаясь увлечь ее на соответствующий предмет. - Я буду писать про конструирование и переворачивание сексуальных идентификаций в современной литературе.
- Опа! - восклицает она. - Супер!
Следует короткая, но ценная пауза. Из сумочки она достает пачку сигарет. "Мальборо". Предлагает мне одну. Пальцы у нее прямо совсем тоненькие и женственные, но при этом ногти обкусанные и ненакрашенные.
- Так вот, кто будет твоим научным?
- Кеннеди. Я так думаю. И, по-моему, это хорошо. В смысле, она не сможет это оценить.
- Кеннеди, да ладно? - отвечает она и втягивает в себя воздух, словно свистит наоборот. - Не знаю, смогла бы я ее вынести. Помнишь, какой кипиш она подняла на первом курсе, когда Пэдди заснул?
- Вроде меня тогда не было, подруга.
- Да была же! Ты еще сидела на два ряда сзади меня, между Беном и Карлой.
- Беном и Карлой?
- Карлу ты должна знать, Карлу все знают. Большие губищи. Совсем глупая.
Не то чтобы настолько. Верьте мне, я на нее дрочила.
- Господи, я плохо помню, я не то что с кем сидела, какие предметы у нас были на первом курсе плохо помню.
- Ну я, в общем-то, тоже, - говорит она, неожиданно начиная защищаться, - не запоминаю, кто как выглядел на лекциях. Но большинство девчонок отмечали про себя, когда ты появлялась.
- Да? - переспрашиваю я, изо всех сил стараясь игнорировать теплый свет, лучащийся сквозь меня.
- В общем - да. Я не к тому, что не уважали и все такое, но ты же, наверно, сама удивлялась, с чего все девки на первом курсе пытались с тобой подружиться?
- Не было такого! - говорю я, по-настоящему удивленная. Не было такого.
- Может я чуть-чуть преувеличила. Но ты же жила дома, правильно?
- Ну да. И сейчас живу.
- Короче, народ явно соревновался, у кого из девчонок первой получится настолько с тобой познакомиться, чтобы иметь возможность заходить к тебе на кофе.
Я пытливо ищу на ее лице какое-нибудь объяснение, но вижу лишь ее непередаваемую красоту. Она хочет сказать, что каждая девчонка на кампусе хотела трахнуть меня, в том числе она? Явно нет. Нет. Она - да. Она, видимо, да. Вот что она имеет ввиду. Она преподносит мне на блюдечке свое желание, и вот оно, глядит мне в лицо широко раскрытыми глазами, прозрачное, и я не соображу какого хуя мне с ним делать.
- Ты имеешь в виду то, что, как мне кажется, ты имеешь в виду?
- Брось. Ты-то должна быть в курсе.
Она кладет руку мне запястье, и почти невольно отдергиваюсь. Огромная дыра раскрывается у меня в груди, смачно втягивая каждый дюйм ее.
- В общем, нет. Ну да. НЕТ. В смысле, подсознательно что-то возникало. Я видела, как девчонки на меня смотрят, но думала просто, ну ты понимаешь. Просто девчонки смотрят.
- Но ничего удивительного. Ты же его копия. До жути. Она убирает ладонь, оставив меня с неожиданным порывом притянуть ее обратно.
- Копия кого?
- Он всегда так хорошо выглядел? Я бы не смогла общаться с таким человеком. У меня была бы непрекращающаяся паранойя. В смысле, тебе, наверно, не позавидуешь. Как ты воспринимаешь то, что каждая девка в универе мечтает трахнутся с твоим папой?
Меня резко выбрасывает в реальное время. Дыра в груди сжимается, выплевывая каждый дюйм ее обратно в деловитый гул бара. Глаза мои, безжизненные и остекленевшие, размазывают ее лицо в пятно на задней части освещенного неоном стекла. Кладу ладони на стол и резким движением поднимаю себя, ноги отказываются слушаться, угрожая подкоситься подо мной. Я едва сознаю, что она здесь. Паола. Покахонтас. Залпом выпиваю остатки в стакане и, пошатываясь, продираюсь через скопление тел, наружу, в холодный порыв ветра, который хлещет меня по лицу, отрезвляя.
Я стремительно шагаю по черным от дождя улицам, стремясь разделить нас расстоянием. Как только я снова принимаюсь петлять по тлеющей сердцевине клубленда, увертываясь от людей, веселья, смеха, в голове начинает рождаться тревожная, бестолковая, острая боль. Здесь я чувствую себя дурой, мне неловко за подобную реакцию - за то, что показалась так жестоко задетой. За то, что так неправильно ее истолковала. И за жгучую ревность к отцу. Папе. Моему славному предку. Настолько совершенно, восхитительно не замечающему голодного низкопоклонства, которое он так невинно провоцирует.
Моим следующим портом захода становится "Ливинг-Рум". Несколько хилых блондинок выстроились вдоль бара, пяля глазенки на шумливый отряд мордоворотов, набившихся за столик. Беру меню коктейлей. Слова плывут у меня перед глазами. Я откидываю со лба отсыревшую бахрому челки и заказываю водку с клюквенным соком.
- Одно "Дыхание" сейчас сделаю, - произносит бармен со сверхаффектированной шепелявостью. Я хватаю его за запястье.
- Я это не хочу, - сообщаю ему, - Я хочу водку с клюквенным соком.
Трепет горькой обиды проходит сотрясает его лоб. Он вырывает у меня из руки пятерку.
- Сдачи не надо, - убежденно произношу я и поворачиваюсь к нему спиной.
Полное отстой это место - одни сплошные футболисты и бандиты сбиваются здесь в стаи, и это, в свою очередь, притягивает сюда самок. Намного проще склеить девчонку, когда рядом настоящие пацаны, им же по приколу издеваться над всеми этими девчачьими приколами. Они используют это в качестве пускового механизма. Конечно, основная их часть прячут это, когда видишь их там, где они как у себя дома.
- Какого хера ты творишь, девочка? Я просто напаиваю ребят!
Задний ход обычно сопровождается изображением чего-то среднего между недоверием и неприятием.
Я заказываю второе "Дыхание" и устраиваюсь в дальнем конце у стойки. Закуриваю сигарету и строю глазки самочке.
Время идет.
Чья-то рука сжимает мне плечо, и, потрясенная человеческим прикосновением, я отрываюсь от групповой оргии с блондиночками из этого бара. Поворачиваюсь и обнаруживаю Лайама Флинна, старшего брата Сина, его широченная улыбка почти касается бровей. Сто лет его не видела. Он отлично выглядит - узкий черный пуловер под дорогим на вид костюмом. Свет подчеркивает черты его лица, акцентируя высокие скулы и широкий боксерский нос, заостряющий внимание на ясных темных глазах.
- Я подумал, это наша замечательная Милли!
Он целует меня в щеку. У него пьяное и сексуальное дыхание.
- Пикантное свидание? - спрашивает он, с отеческой нежностью вытирая случайную дождевую капельку с моего носа.
- Не, явилась попытать счастья с кем-нибудь из этих коров.
Я показываю на шлюховатых блондинок, вытаращившихся на Лайама, на мордашках у них запечатлелось: "непременно трахнуть".
Его улыбка расширяется еще на пару дюймов.
- Не трать время, - советует он мне низким шепотом, словно посвящая меня в некую темную тайну. Он с уничтожающим видом озирается, затем снова склоняет ко мне голову: - Это трансики.
- Чего?
- Понимаешь, трансики, трансы.
- Не догоняю, - отвечаю я, тоже переходя на шепот.
- Трансвеститы.
Я хохочу, и одна из шлюшек недобро на меня косится. У ее подруги сексуальное лицо - большие губы, скулы, голодные глаза, но Лайам прав. Трицепсы у нее слишком выступают. Допускаю, она не парень, но недалека от этого.
Я иду и занимаю столик вместе с Лайамом и его приятелями, которыми оказываются те громилы, кого я засекла как только вошла. Двое из них раньше работали в "Креме". Хорошие ребята. Второй, у меня возникает порыв невзлюбить его - большая, тупая стероидная башка, дурацкий шнобель и морда с полопавшимися капиллярами.
Лайам поднимает руку, и к нам подскакивает официантка с черными матовыми завитушками и менструирующим животом.
- Еще раз то же самое, любовь моя, и один стакан для дамы, - говорит он, показывая на артиллерию пустых бутылок из-под шампанского.
- Спасибо, Лайам, - перебиваю его я. - Только можно мне взамен бутылку "Стеллы"?
- Все, что пожелаешь, дитенок.
Он кивком отправляет официантку за заказом и закуривает сигарету.
- Черта с два просечешь, что она студентка, а?
- Вот почему ты называешь ее "любовь", ветреный ты наш?
- Не ее! Тебя!
- Не гони! - фыркаю я. - Должен знать, что у меня аллергия на дешевое шампанское, Лайам. Обжигает мой царственный пищевод, и он аж краснеет.
- Ну ты, леди Пенелопа! Что значит - дешевое? Это ж ниибацца "Most", а что по твоему?
- Останусь при прежнем мнении, дорогуша.
- Пиздатое бухло, хорош!
- Ну да, только не совсем "Кристалл", разве не так? Лайам скалится и делает вид, что дает мне пощечину.
Круглоголовый нехорошо косится на меня, отчего меня передергивает.
Мне нравится Лайам. Сложно поверить, что он брат Сину. И даже не в плане телосложения - Лайам наполовину цветной, низкий и коренастый, Син - белый, высокий и стройный - но еще и в плане того, какие они люди.
Лайам - джентльмен и, по-своему, не лишен моральных принципов. Он отличный отец маленькому Тони, и редко можно наблюдать, чтобы он рисовался своими деньгами или властью. На самом деле, большинство людей не имеют даже представления о том, какой из себя Лайам Финн. Просто имя, имеющее собственную мифологию, глубоко укорененное в местный фольклор, наряду с Кевином Киганом и Полом Маккартни. Син, напротив, представляет собой создавшую самого себя скауз-звезду местного розлива, каковая посещает больше церемоний открытия баров/клубов/ресторанов, чем Тара Палмер на хуй Томкинсон. И не складывается впечатления, что его образ жизни есть нечто заработанное собственными стараниями и талантами. Это было дано ему. Когда Лайам отправился на пятилетнюю отсидку, доверить присмотр за своим бизнесом он мог одному Сину - впечатляющий набор соляриев, кафе и сдаваемой в аренду недвижимости - теплое и денежное местечко для восемнадцатилетнего мальчика.
У бедняги Лайама не было выбора. Его подельники сели вместе с ним, а у него оставались жена и ребенок, которых надо было кормить. Возможно Син поддержал функционирование всей империи, но его шустрые выходки нанесли оной неизмеримый ущерб. Фамильное имя, некогда уважавшееся в блатном мире нашего города, сегодня стало не более, чем карикатурой типа "Как быть гангстером" - и Лайам хорошо знает это.
Стероидный мудозвон подзывает двух шлюховатых блондинок и предлагает им стакан шампанского. У обеих одинаковые помятые смуглые сиськи и кисти рук, про которые кажется, что в фастфуд-магазине их макали в глубокую сковородку. Они патетично польщены, что их пригласили за столик. Брось, они же страхолюдные. Кожа вокруг глаз потрескавшаяся, истонченная и измазана дешевой синей тушью. Когда до этого я вошла в бар в промокших джинсах и с грязным лицом, они взглянули на меня, как на бомжиху.
Теперь я сижу здесь, в качестве гостьи Лайама, и они сверкают белозубыми улыбками и фразочками: "Ну не симпатяшка ли. Девушка, а вы случаем не модель - вы такая хорошенькая, елки!" Блядешки.
Мое сознание слоняется по улицам Ливерпуля 8. Костлявые проститутки с нечистой кожей, девочки, воняющие дешевыми духами, резиной и улицей. Ничего не могу с собой поделать. Одна мысль включает у меня глубоко в паху нечто такое, что должно потрясти меня - встревожить, по меньшей мере, что я так жажду этой порочной радости. Но вместо этого я ощущаю себя живой - пьяной, бесстрашной и волшебно, страстно живой. Я обдумываю, какого рода девки сегодня вечером рискнут бросить вызов погоде. Крэковые, старухи с раком груди, девочки жестоких сутенеров и прочие ночные пресмыкающиеся, ведомые полным отчаянием. Отчаявшиеся настолько, что выебут меня, а вдруг?
Я говорю "до свидания", дарю Лайаму двусмысленный поцелуй в губы и высовываю кончик языка стероиду. Решаю прогуляться, но некий врожденный инстинкт самосохранения останавливает меня, побуждая передумать.
На Болд-стрит я снимаю 80 фунтов в банкомате и резво топаю в направлении Хоуп-стрит. В небе вспыхивают молнии, холод хлещет меня словно кнутом. Я натягиваю куртку на голову, но ветер лишь сильнее задувает в открывшуюся скважину, обнажившую живот. Клубок неба разматывается, и ветер жалит еще больнее.
Мимо меня мигают такси, в запотевшие окна вжались пьяные физиономии. Дворники бешено мотаются по ветровому стеклу, свет фар пробивается сквозь дождевую завесу и бьет вдоль всей Лис-стрит, человеческие силуэты, втянув голову, то ныряют в бары, то выныривают оттуда. Жуткая ночь для всех, кого она застала на улице. На Хоуп-стрит никого не будет.