В 1809 году Клейст написал "Катехизис немцев" по образцу испанских изданий, призывавших народ к сопротивлению французам. Составленный в виде вопросов и ответов, полных то едкой иронии, то глубокой горечи, то подлинного пафоса, "Катехизис" Клейста относится к числу выдающихся образцов немецкой патриотической публицистики 1807–1813 годов.
Клейст порицал в "Катехизисе" немецких монархов, "забывших свой долг перед отчизной", и поучал немцев не повиноваться им, пока монархи не вернутся к исполнению этого долга - войне против Франции. Призывая к беспощадной борьбе с Бонапартом, Клейст отделял французов от императора: французы - враги немцев лишь до тех пор, поучает его "Катехизис", пока Наполеон - их император.
Но в "Катехизисе" сказались и противоречия Клейста. Критика "князей" у Клейста лишена социальных мотивов. В Наполеоне он, подобно другим немецким литераторам из дворянского лагеря, видел "исчадие ада", воплощение некоего мистического злого начала. "Восстановленная" Германия представлялась ему в виде германской империи, в которой были бы объединены немецкие государи под верховной властью австрийского императора, которого Клейст называет императорам немцев.
Тесно связаны с событиями 1808–1809 годов и две драмы Клейста - "Битва Германна" (1808) и "Принц Гомбургский" (1810).
В одном из памфлетов Клейст сравнивал положение народов Европы, завоеванных Наполеоном, с положением народов, покоренных Римской империей. Это сравнение развернуто в драме "Битва Германна". Заботливо относясь к историческим подробностям, воссоздающим картину жизни древних германцев и римского войска, Клейст проводит прямую параллель между французской империей и империей Августа, между состоянием германских племен, враждующих друг с другом, втянутых в орбиту римской политики, и политическим положением Герма-
нии в 1800-х годах. Пафос драмы в мечте об общенемецком восстании, которое свергнет чужеземное иго, освободит и сплотит Германию. Эти идеи высказывает герой драмы - вождь херусков Германн - Арминий. В нем воплощен идеал Клейста, но это не просто абстрактное выражение политической программы писателя, а художественный образ. Не раз Германн показан живым человеком, поступающим как вождь германских варваров, приобщившимся к римской цивилизации, стоящим по опыту и образованию выше собратьев - грубых, несдержанных, себялюбивых.
С подлинным драматизмом показаны перипетии битвы в Тевтобургском лесу. Новым для немецкой литературы были обобщенные образы масс римских солдат - испытанного войска колонизаторов, и обобщенный образ восставших германских племен как народной рати, мстящей за вековое унижение.
Наряду с этим в "Битве Германна" резко сказались националистические тенденции Клейста. Восхищаясь германскими богатырями, он порою превращается в восторженного певца их жестокости. Их варварство становится у Клейста выражением их силы, непосредственности, противопоставляется упадочной утонченности римлян. Тщательно выписывая подробности исторических и вымышленных эпизодов, Клейст впадает в натурализм, черты которого были заметны еще в его ранних драмах. Картины тевтобургского побоища превращаются в упоенное изображение массового истребления римлян. Недаром именно эту пьесу Клейста особенно эффектно ставили режиссеры немецкого натуралистического театра в годы, предшествовавшие первой мировой войне. Некоторых деятелей буржуазного театра привлекла возможность истолковывать всю драму в наигерманском духе.
Талантлива, но глубоко противоречива и другая драма Клейста - "Принц Гомбургский", в центре которой изображение битвы при Фербеллине (1678). В этой битве войска курфюрста Бранденбургского Фридриха Вильгельма, основателя прусского королевства, нанесли серьезное поражение шведам.
Если официальные историки Пруссии - Бранденбурга утверждали, что битва была выиграна самим курфюрстом, то в изображении Клейста победа завоевана молодым полководцем - принцем Гомбургским и его солдатами - вопреки распоряжению курфюрста. Гомбург разбил шведов потому, что ослушался приказа курфюрста, посмел пойти против его воли. Если бы приказ был исполнен пунктуально, без учета изменившейся обстановки, не было бы и победы.
Драма "Принц Гомбургский" была пропагандой действенного сопротивления французам. Однако берлинский двор неблагожелательно отнесся к пьесе. При всем том, что в ней было возвеличено прусское государство и военная традиция, пьеса звучала упреком всей политике прусского двора, рабски следовавшего диктату Наполеона. Клейст оправдывал действие, совершенное вопреки приказу сюзерена. В накаленной атмосфере 1809 года, когда среди патриотически настроенного прусского офицерства зрело прямое осуждение политики двора, покорного Наполеону, это воспринималось как поощрение патриотической оппозиции. Да и при всей верноподданнической концепции пьесы принц Гомбургский, ослушник, спасший родину, вызывал слишком глубокую симпатию. Молодой офицер - один из самых трогательных и тонких образов, созданных Клейстом. Его мужественность поэтична. Его болезнь выглядит как черта особой одухотворенности. Он резко выделяется на фоне толпы прусских офицеров, показанных - в отличие от принца - в реалистических тонах. Сам же курфюрст рядом с героем пьесы выглядит совершенным ничтожеством, хотя это, вероятно, не входило в замысел Клейста.
Особая и очень важная линия пьесы - история любви принца к принцессе Наталии Оранской, ищущей при дворе своего родственника, курфюрста, защиты от шведов, занявших ее земли.
В любовных эпизодах пьесы полно развернуто сложное и драматическое понимание любви, свойственное Клейсту. Для Клейста любовь - это мучительная страсть, овладевающая человеком подобно болезни, подчиняющая его душу и рассудок, вызывающая тревожные эксцессы, болезненные и сладкие одновременно, повергающие влюбленного в состояние крайнего душевного напряжения, "одержимости", как уже было сказано выше. В этих тонах изображена любовь и в других произведениях Клейста - особенно, например, в "Пентесилее", где страсть амазонки к Ахиллу носит почти маниакальный, извращенный характер, заставляет Пентесилею жаждать смерти Ахилла, как формы обладания им. В "Принце Гомбургском" психологическая усложненность любви выступает не в таких мрачных тонах, как в "Пентесилее", но тоже окрашивает любовные сцены пьесы в глубоко своеобразный клейстовский колорит, подсвеченный вспышками экстаза, близкого к безумию. Именно в "Принце Гомбургском" истеричность эмоций кажется иногда своеобразным предвосхищением Достоевского. На фоне придворных, офицеров, фрейлин, - на фоне прусской жизни, временами изображенной даже в сатирическом духе, - принц и его избранница выглядят как люди из другого мира, бесконечно более высокого и человечного.
При всей противоречивости последней пьесы Клейста в ней чувствуется, как и в "Михаэле Кольхаасе", дальнейшее движение в сторону реализма, овладение новым богатым жизненным материалом, усиление объективного момента в изображении действительности. При всех мистических оттенках, которые звучат в "Принце Гомбургском", пьеса может быть названа в полной мере пьесой исторической, хотя Клейст, подобно Шиллеру, поступил в ней весьма вольно со многими историческими подробностями (достаточно сказать, что подлинный принц Гомбург, лихой кавалерийский начальник в армии курфюрста, был к дню битвы при Фербеллине сорокатрехлетним инвалидом, не оставившим, несмотря на свое увечье, военной службы).
Немецкая литература не располагает другим столь же художественным произведением, в котором была бы так драматично и разносторонне показана жизнь провинциального бранденбургского двора накануне возвышения Пруссии; объективно пьеса Клейста была и остается изображением трагедии большого человека, живущего в условиях жалкого прусского "высшего света", где все должно быть послушно "великому курфюрсту".
И уже наверное именно в этой пьесе с особой остротой чувствуется трагедия самого Клейста - порыв к протесту, рожденный ощущением глубоко реакционной сущности окружающих его условий, и полная неспособность на этот протест, его бесконечно отвлеченный характер, духовная скованность юнкера, так и не нашедшего путей в тот свободный героический мир, сыном которого ему хотелось быть.
Мистические мотивы проступают с еще большей ясностью в драме "Кетхен из Гейльброна", рассказывающей о судьбе городской девушки, чудесным образом сумевшей привязать к себе знатного рыцаря, графа фом Штраль. Нелегка любовь "низкорожденной" Кетхен к блестящему рыцарю. Кетхен приходится переживать много тяжких испытаний, включая жестокую "пробу огнем" - так фактически выглядит ее чудесное спасенне из пылающего замка Кунигунды. Сам император, пораженный чистотой Кетхен, признает ее своей приемной дочерью и нарекает Катариной Швабской, после чего и аристократ фом Штраль посчитал возможным взять ее в жены.
Но даже и эта пьеса Клейста, растянутая и надуманная, примечательна некоторыми правдивыми сценами феодальной жизни и привлекательными образами простонародья - Кетхен, ее отца, гейльбронского оружейника, смелого, прямого человека, не скрывающего своего недоверия к господам.
Неуспех "Прннца Гомбургского" при дворе еще раз убедил писателя в том. что в своей среде он не найдет понимания. Клейст чувствовал себя все более одиноким, - отчуждаясь от своего дворянского круга, он вместе с тем не смог приблизиться к демократическим кругам немецкого общества.
Мысли и тревоги, мучившие Клейста в последний период жизни, нашли отражение в стихах 1810–1811 годов. С особой силой поэтическое дарование Клейста сказалось в стихотворении "Последняя песнь". Оно насыщено ощущением приближающихся гигантских столкновений. Над миром нависла чудовищная тень войны, подобная грозовой туче, уже озаряемой молниями. В "Последней песни" идет речь о крушении старого мира. Могучий поток смывает все, что ему противостоит. С грохотом рушатся "старинных царств угрюмые хоромы". Гибнет и культура, и старые прекрасные песни. Они уже никому не нужны в этот жестокий век. "Последняя песнь" завершается трагическим описанием участи последнего поэта - одинокого, тщетно зовущего на битву во имя отечества и никому не нужного.
Таковы были горькие итоги и настроения последних лет жизни Клейста. Его творчество (особенно последние драмы и новеллы) было, безусловно, наиболее ярким среди явлений, вызванных к жизни немецким освободительным движением 1809–1813 годов, хотя Клейст и не дожил до его апогея. Вместе с тем творчество Клейста - явление переходное, связывающее опыт романтиков и реалистические искания, которым суждено было со всей силой сказаться в ближайшие десятилетия развития немецкой литературы.
Р. Самарин
РОБЕРТ ГИСКАР
(фрагмент трагедии)
Перевод с немецкого Б. Пастернака.
Действующие лица
Роберт Гискар, герцог Норманнский.
Роберт, его сын, норманнский принц.
Абеляр, его племянник, норманнский принц.
Цецилия, герцогиня Норманнская, супруга Гискара.
Елена, вдовствующая императрица Византийская, дочь Гискара и Абелярова невеста.
Старец, норманн.
Отряд выборных воинов, норманны.
Народ, норманны.
Сцена: кипарисы перед холмом, на котором стоит палатка Гискара, в норманнском лагере перед Константинополем. На переднем плане горят костры, питаемые время от времени ладаном и другими крепко пахнущими куреньями. Позади, в глубине, виднеется флот.
Явление первое
Показывается отряд норманнских выборных в праздничных военных нарядах. Их провожает толпа народа.
Народ(в беспокойном движении)
Отцы, с горячей жаждою спасенья
К Гискару мы сопровождаем вас.
Десницей божьей вы руководимы
И ангелами, если вам удастся
Поколебать упорную скалу,
Бесплодно омываемую пеной
Смятенных и волнующихся войск.
Стрелой громовой бейте, чтоб тропа
Открылась нам и вывела из стана
Ужасного. Когда из лап чумы,
Натравленной на лагерь жутким адом,
Он нас не вырвет тотчас, этот край
Всплывет средь моря гробовым курганом
Усопшего народа. Далеко
Распростирающимися шагами,
Отталкивая встречных по пути,
Бредет чума и чадно дышит в лица
Отравою зловонно-вспухших губ.
Куда ни ступит - пепел. Конь и всадник
Мгновенно рассылаются. Друзей
Пугает дружбой; жениха - невестой;
Родным ребенком любящую мать.
Ее слыхать - склонись к холму и слушай:
Она заводит плач по пустырям,
Где хищники над падалью ширяют
И тучами, затменьем дню грозя,
Бросаются, бушуя, на несчастных.
Чудовище настигнет и его,
Бесстрашно бросившего страху вызов,
И если не отступит, он возьмет
Тогда не кесарийскую столицу,
А только камень гробовой. На нем,
Взамен благословенья, взгромоздится
Когда-нибудь проклятье наших чад
И с громовой хулой из медной груди
На древнего губителя отцов,
Кощунственное, выроет когтями
Гискаровы останки из земли.
Явление второе
Те же и старец.
Воин
Поди сюда, Армин.
Другой
Толпа ревет
И пенится, бичуемая страхом,
Как океан.
Третий
Порядок наведи.
Того гляди, палатку опрокинут.
Старец (народу)
Долой все бесполезное! К чему
Здесь женщины и дети? Лишь двенадцать
Избранников, а остальные - вон.
Норманн (из народа)
Дай нам…
Женщина
Дай нашим воплям…
Старец
Вон, сказал я. Вы, кажется, не прочь явить ему
Личину мятежа? Хотите вы,
Чтоб я с Гискаром говорил, - хотите?
Норманн
Хотим, почтенный старец. Только ты
Один, ты заводи с ним речь. А если
Он будет глух, безжалостен - тогда
Приставь к его ушам железный рупор
Народного смятенья и греми
Ему о долге в уши. - Мы терпели
Все, что способен вытерпеть народ.
Первый воин
Глядите. Чу!
Второй воин
Палатка распахнулась.
Третий воин
Царица Византии.
Первый воин
Да, она.
Вот это случай кстати. Просьба тотчас
И выслушана будет.
Старец
Тише там!
Никто ни слова больше. Повторяю,
Моленью, не восстанью, отдаю
Свой голос. Подтверждаю это снова.
Явление третье
Те же и Елена.
Елена
Ответствуй, чадо лучшего отца,
Народ, ручьями льющийся с пригорков,
Какие вихри бурные влекут
Тебя к шатру Гискара, к кипарисам,
Порой, когда чуть брезжит юный день?
Знать, правило забыли, ночью строго
Предписывающее тишину,
И лагерный уклад настолько чужд вам,
Что женщина должна вас поучать
Тому, как надо приближаться к месту,
Где боевая мысль кует свой план?
Святые силы, это ли любовь
К отцу, которою вы похвалялись,
Что криком вы и лязганьем мечей
Насильно подымаете отца мне
Из кратковременных объятий сна?
Его, который, обливаясь потом,
Три ночи сплошь без отдыха провел
В открытом поле, в противленье буйству
Отвсюду напирающей чумы!
Но что-то неотложное, нет спору,
Вас подняло; шаги таких людей,
Как вы, всегда предмет для размышленья.
Так к делу же. Я знать его должна.
Старец