Из всей нашей челяди (Вы ведь хотели знать все до мелочей) при нем почти все время один только Бьонделло, которого, как Вы знаете, он взял к себе в услужение после того, как исчез наш егерь; и при новом образе жизни принц совершенно не может обойтись без него. Этот малый знает в Венеции решительно все и к тому же из всего умеет извлечь пользу. Так и кажется, что у него тысяча глаз и что на него работает тысяча рук. По его словам, ему помогают здешние гондольеры. Для принца он незаменим, потому что заранее сообщает ему все подробности о новых лицах, с которыми тот встречается в обществе, причем принц всегда убеждается, что эти тайные сведения вполне достоверны. К тому же Бьонделло прекрасно изъясняется и пишет по-итальянски и по-французски, благодаря чему ему даже удалось стать секретарем принца. Я должен все же рассказать Вам об одном проявлении бескорыстной верности, которую поистине редко встретишь у людей его звания. Недавно один почтенный купец из Римини попросил у принца аудиенцию. Он явился с довольно странной жалобой на Бьонделло. Прокуратор, бывший его господин, который, по-видимому, был чудаком и святошей, питал к своим родным непримиримую вражду и хотел, чтобы вражда эта, если возможно, пережила его самого. Бьонделло пользовался его полным, исключительным доверием; обычно тот поверял ему все свои тайны; у его смертного одра Бьонделло должен был поклясться, что будет свято хранить эти тайны и никогда не использует их в интересах родни; в награду за молчание ему была завещана значительная сумма. Когда же было вскрыто завещание и просмотрены бумаги, то в них обнаружились такие пробелы и неясности, устранить которые можно было лишь с помощью Бьонделло. Тот упорно твердил, что ему ничего не известно, отдал наследникам все свое весьма существенное состояние и сохранил все тайны прокуратора. Родные сулили ему щедрое вознаграждение, но напрасно; наконец, для того чтобы избавиться от их домогательств, - а они грозили передать дело в суд, - Бьонделло поступил в услужение к принцу. К нему-то и обратился главный наследник - этот самый купец - и предложил еще более выгодные условия, с тем чтобы Бьонделло изменил свое решение. Но не помогло и посредничество принца. Правда, Бьонделло признался принцу, что ему были поверены многие тайны; он не отрицал также, что покойный в своей ненависти к родне зашел, пожалуй, слишком далеко. "Но все же, - добавил Бьонделло, - он был мне добрым господином и благодетелем и умер с твердой верой в мою честность. Я был единственным другом, которого он оставил на земле. Как же могу я обмануть его единственную надежду?" При этом он дал понять, что его разоблачения могли бы бросить тень на честь его покойного господина. Не правда ли, как тонко и благородно? Вы сами понимаете, что принц не приложил особых стараний, чтобы поколебать столь похвальные устои. Необычайная верность умершему господину помогла Бьонделло приобрести неограниченное доверие живого.
Желаю Вам счастья, дорогой друг. Как хотелось бы мне, чтобы вновь вернулась та тихая жизнь, которую мы вели при Вас и которую Вы так скрашивали своим присутствием. Боюсь, что светлые дни в Венеции для меня миновали; дай Бог, чтобы это не относилось и к принцу. Я уверен, что, ведя такую жизнь, как сейчас, он не сможет долго чувствовать себя счастливым, - или же опыт всех шестнадцати лет меня обманывает. Прощайте.
Барон фон Фрайхарт - графу фон Остен-Закену
ПИСЬМО ВТОРОЕ
18 мая
Никогда я не думал, что наше пребывание в Венеции сможет принести какую-либо пользу, однако оно спасло жизнь человеку, и я примирился с тем, что мы еще тут. Как-то поздней ночью принц велел отнести себя в портшезе домой из "Буцентавра". Бьонделло и другой слуга сопровождали его. Не знаю, как случилось, что портшез, нанятый в спешке, сломался, и принц оказался вынужденным пройти пешком оставшуюся часть пути. Бьонделло шел впереди, дорога вела через отдаленные темные улицы, и, так как уже близился рассвет, фонари горели тускло, а многие и совсем погасли. Не прошло и четверти часа, как Бьонделло обнаружил, что он сбился с дороги. Он спутал схожие меж собой мосты, и вместо квартала св. Марка они очутились в квартале Кастелло. На глухой уличке не было ни живой души. Пришлось повернуть, чтобы выйти на одну из главных улиц. Не прошли они и двух шагов, как вдруг неподалеку в переулке раздался отчаянный крик. Принц был безоружен, но вырвал палку из рук слуги и со свойственной ему смелостью, которая Вам хорошо известна, бросился на крик. Трое страшных бандитов пытались заколоть какого-то человека; он и его спутник уже едва отбивались. Принц появился как раз в нужную минуту, чтобы предотвратить смертельный удар. Его окрик и возгласы слуг перепугали бандитов, не ожидавших, что их настигнут в столь глухом квартале, и они, на ходу нанося удары кинжалом своей жертве, обратились в бегство. Почти без сознания, измученный борьбой, раненый падает на руки принца, и его провожатый объясняет, что спасенный - маркиз Чивителла, племянник кардинала Альярди. Так как маркиз потерял много крови, Бьонделло наспех сделал ему перевязку, и принц позаботился, чтобы раненого доставили во дворец его дяди, находившийся не очень далеко, и сам проводил его туда. Потом он незаметно исчез, никому не сказав своего имени.
По один из слуг, узнавших Бьонделло, открыл имя принца. На следующее же утро к принцу явился сам кардинал, старый его знакомец по обществу "Буцентавр". Визит продолжался целый час. Кардинал вышел от принца взволнованным, слезы блестели у него на глазах, и принц был тоже явно растроган. В тот же вечер он посетил пострадавшего, о здоровье которого врач дал самые успокоительные сведения. Плащ юноши задержал удары кинжала и ослабил их силу. После этого происшествия не проходило и дня, чтобы принц не посещал дворец кардинала или не принимал новых знакомых у себя, - между ним и этой семьей завязывается теснейшая дружба.
Кардинал, величественного вида почтенный старец лет шестидесяти, отличается веселым нравом и цветущим здоровьем. Его считают одним из самых богатых прелатов во всей республике. Говорят, что он с юношеским пылом пользуется своим несметным богатством и, при разумной бережливости, не чужд никаких житейских радостей. Племянник является единственным его наследником, однако отношения с дядей у него не всегда хорошие. Хотя старик ни в коей мере не враг удовольствий, но даже самая широкая терпимость не может примирить его с поведением племянника, которое переходит всякие границы дозволенного. Пренебрежение ко всем устоям и разнузданный образ жизни делают Чивителлу угрозой отцов и проклятием мужей, ибо он, к несчастью, обладает всеми качествами, от которых порок становится привлекательным, а соблазн - неудержимым. Утверждают, что и последнее нападение он навлек на себя интригой с женой генуэзского посланника, не говоря уже о разных других, весьма скверных историях, из которых он с трудом выпутывался благодаря имени и деньгам кардинала. Если бы не племянник, кардиналу могла бы позавидовать вся Италия, так как он обладает всем, что украшает жизнь. Но семейное горе омрачает дары судьбы, и радость, доставляемая огромными богатствами, отравлена постоянным страхом, что наследовать их будет некому.
Все эти сведения сообщил мне Бьонделло. Этот человек - драгоценная находка для принца. С каждым днем он становится все необходимее, с каждым днем мы открываем в нем новые таланты. Недавно принц, разволновавшись перед сном, никак не мог уснуть. Ночник погас, а дозвониться к камердинеру было невозможно, так как тот ушел на какое-то любовное свидание. Принц решил сам встать и дозваться хоть кого-нибудь из своей свиты. Только он вышел из спальни, как вдали послышалась чудесная музыка. Словно зачарованный, идет принц на эти звуки и застает Бьонделло в его комнате, где тот играет своим товарищам на флейте. Принц не верит своим глазам, не верит ушам своим, он просит Бьонделло продолжать. С удивительной легкостью повторяет итальянец то же самое певучее адажио, с прелестнейшими вариациями и всеми тонкостями, как настоящий виртуоз. Принц, как вы знаете, большой знаток музыки, и он утверждает, что Бьонделло мог бы свободно выступать в любом оркестре.
- Придется мне отпустить этого человека, - сказал мне принц на следующее утро. - Я не в состоянии расплатиться с ним по заслугам.
Бьонделло, услышавший эти слова, подошел к принцу.
- Ваше сиятельство, - сказал он, - если вы это сделаете, вы лишите меня самой драгоценной награды.
- Но тебе предназначена лучшая участь, чем быть слугой, - сказал наш принц. - Я не могу лишать тебя счастья.
- Не заставляйте меня искать иной доли. Нет для меня большего счастья, чем то, какое я избрал сам!
- Разве можно зарывать такой талант в землю! Нет! Этого я не допущу!
- Тогда разрешите мне, светлейший принц, проявлять его иногда в вашем присутствии.
Тотчас же были приняты все меры, Бьонделло дали комнату рядом со спальней его господина, - и теперь принц засыпает под его музыку и пробуждается с нею поутру. Принц хотел удвоить ему жалованье, но Бьонделло отказался, с просьбой приберечь эту милость и взять ее на сохранение, как капитал, потому что через некоторое время ему, быть может, придется ею воспользоваться. Теперь принц ждет, что Бьонделло вскоре обратится к нему с какой-нибудь просьбой, и чего бы он ни попросил, принц заранее готов все ему дать.
Прощайте, дорогой друг! С нетерпением жду от Вас известий.
Барон фон Фрайхарт - графу фон Остен-Закену
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
4 июня
Маркиз Чивителла уже вполне оправился от ран и на прошлой неделе попросил своего дядю-кардинала ввести его в дом принца, и с тех пор он, словно тень, всюду следует за ним. Все-таки Бьонделло сказал мне неправду об этом маркизе или по меньшей мере все преувеличил. Это милейший в обращении человек, и перед его очарованием невозможно устоять. На него нельзя сердиться, и с первого же взгляда он совершенно покорил меня. Представьте себе юношу, прекрасно сложенного, полного достоинства и обаяния, с умным и добрым лицом, с открытой, доверчивой улыбкой, с голосом, проникающим в сердце, и прекрасным даром слова; представьте себе цветущую юность в сочетании со всем изяществом утонченного воспитания. В нем нет ни тени пренебрежительной надменности, чопорной напыщенности, которые столь невыносимы у других представителей здешней знати. Все в нем дышит юношеской жизнерадостностью, чистосердечием, искренним чувством. Разговоры о его распущенности, наверно, сильно преувеличены: редко можно встретить воплощение такого безупречного и полного здоровья. Если же он на самом деле так порочен, как говорил мне Бьонделло, значит он поистине сирена, которой никто не может противостоять.
Со мной он сразу заговорил откровенно. С подкупающей искренностью признался, что дядюшка-кардинал не слишком его жалует и что он, возможно, это заслужил. Но теперь он самым серьезным образом решил исправиться, и эта заслуга будет целиком принадлежать принцу. Вместе с тем он надеется, что принц помирит его с дядей, так как имеет неограниченное влияние на кардинала. Самому маркизу до сих пор недоставало только друга и руководителя, и он надеется в лице принца приобрести и того и другого.
Принц уже пользуется всеми правами руководителя по отношению к юноше, и в его обращении чувствуются строгость и бдительность настоящего ментора. Но именно эти взаимоотношения дают и юному маркизу известные права на принца, которыми он пользуется весьма умело. Маркиз не отходит от принца ни на шаг, он принимает участие во всех его увеселениях. Только для "Буцентавра" он слишком еще молод, - и это его счастье! Везде, где он бывает вместе с принцем, он уводит его от общества, обладая особым даром привлечь и занять его внимание. Все говорят, что никто еще не сумел обуздать и укротить этого юношу, и если принцу удастся этот великий подвиг, он будет сопричислен к лику святых. Однако я весьма опасаюсь, как бы роли не переменились и наставник не стал бы учиться у своего ученика, - а, кажется, к тому уже идет дело.
К великому удовольствию всех нас, не исключая и нашего господина, принц фон Ганау, наконец, уехал. Все, что я предсказал, милейший Остен, безошибочно сбылось. При столь разных характерах, столь неизбежных столкновениях хорошие отношения не могли сохраниться надолго. Не успел принц фон Ганау пробыть в Венеции некоторое время, как в просвещенных кругах возник серьезный раскол, грозивший нашему принцу опасностью потерять половину своих почитателей. Где бы он ни появился, он встречал на своем пути этого соперника, в котором было достаточно мелкой хитрости и самовлюбленного чванства, чтобы подчеркивать малейшее свое превосходство над принцем. А так как в его распоряжении имелись всяческие мелочные ухищрения, на которые наш принц никогда бы не пошел из чувства благородного достоинства, он сумел перетянуть на свою сторону многих глупцов и стать во главе целой партии, достойной своего вожака. Самым благоразумным было бы, конечно, не вступать в соперничество с таким противником, и, будь то на несколько месяцев раньше, принц, наверное, избрал бы именно эту политику. Теперь же течение отнесло его слишком далеко от берегов, и трудно было приплыть обратно. Обстоятельства сложились так, что все эти мелочи приобрели для него известное значение, да и если бы он их по-настоящему презирал, он все равно не мог бы из гордости отказаться от соревнования в такой момент, когда его уступка рассматривалась бы не как добровольное решение, но как признание своего поражения. К этому присоединились еще скверные сплетни, в которых передавались резкие слова друг о друге, и дух соперничества охватил не только приверженцев нашего принца, но и его самого. И вот для того чтобы закрепить свои победы и удержаться на скользком пьедестале, на который он был поднят светом, принц решил, что надо как можно чаще блистать в обществе, объединять его вокруг себя, - а этого возможно было достигнуть только королевской пышностью обихода: отсюда и постоянные увеселения, пиршества, дорогие концерты, подарки, крупная игра. Это нелепое безумство охватило свиту и слуг обоих принцев, - а челядь, как вы знаете, еще ревнивее стоит на страже чести своих господ, чем сами господа, - и принцу пришлось пойти навстречу доброй воле своих приближенных и проявить особую щедрость. Вот какая длинная цепь неприятностей неизбежно потянулась вслед за единственной, вполне простительной, слабостью, которой наш принц поддался в роковую минуту!
Правда, от соперника мы сейчас избавились, но вред, который он нам причинил, не так легко исправить. Шкатулка принца опустела; ушло все, что он так благоразумно копил годами. Нам надо поскорее уезжать из Венеции, не то принцу придется делать долги, чего он до сих пор остерегался самым решительным образом. Отъезд наш твердо решен, и мы только ждем, пока придут новые векселя.
Пускай бы даже производились все эти траты, лишь бы они доставляли моему принцу хоть какое-либо удовольствие! Но никогда он не был менее счастлив, чем сейчас. Он чувствует, что он уже не тот, что прежде, он потерял себя, он собой недоволен и очертя голову бросается в новые развлечения, чтобы забыть последствия прежних. Одно знакомство следует за другим, он весь захвачен этой жизнью. Не понимаю, чем все это кончится. Мы должны уехать - другого выхода нет, - мы должны немедленно уехать из Венеции.
А от Вас, дорогой друг, до сих пор нет ни строчки! Как мне объяснить это упорное молчание?
Барон фон Фрайхарт - графу фон Остен-Закену
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
12 июня
Благодарствуйте, дорогой друг, за Ваше внимание и за вести, которые мне передал молодой Брюль. Но Вы пишете, что я будто бы должен был получить от Вас письмо. Ни одного письма, ни единой строчки я от Вас не имел. Каким кружным путем, должно быть, пошли они! В будущем, милейший мой Остен, если пожелаете почтить меня своим письмом, шлите его через Триент, на адрес моего повелителя.
В конце концов, дорогой друг, нам пришлось сделать тот шаг, которого мы до сей поры счастливо избегали. Векселей мы не получили. Именно сейчас, в самый нужный момент, они впервые не пришли, и мы были вынуждены прибегнуть к услугам ростовщика, так как принц готов заплатить втридорога, лишь бы не выдать свою тайну. Но самое печальное в этой неприятной истории то, что из-за нее задерживается наш отъезд.
По этому поводу у меня с принцем произошло крупное объяснение. Все устраивал Бьонделло, и еврей-ростовщик явился без всякого моего ведома. Сердце у меня защемило, когда я увидал, до какой крайности дошел принц, все воспоминания прошлого, все страхи за будущее ожили во мне; и когда ростовщик ушел, вид у меня, вероятно, был очень огорченный и грустный. Принц, уже и без того раздраженный этим визитом, насупившись, расхаживал по комнате; свертки золотых еще лежали на столе, а я занимался тем, что считал из окна стекла в прокурации напротив. Стояла долгая тишина. Наконец, принц вспылил:
- Фрайхарт! - начал он. - Я не терплю подле себя мрачных лиц!
Я промолчал.
- Почему вы не отвечаете? Разве я не вижу, что вам станет легче дышать, если вы мне выскажете все свое недовольство? Ну, говорите же! Иначе вы начнете воображать, что скрываете от меня бог весть какие мудрые мысли!
- Ежели я и мрачен, ваше сиятельство, то лишь потому, что и вам невесело.
- Знаю, - сказал он, - вы уже давно недовольны мною, очень давно, каждый мой шаг вы осуждаете… знаю… А что пишет граф фон Остен?
- Граф фон Остен ничего мне не писал.
- Как так? Зачем вы таитесь от меня? Ведь вы изливаете душу друг другу - вы и ваш граф! Мне это отлично известно! Лучше сознавайтесь! Ведь я не собираюсь вмешиваться в ваши секреты.
- Граф фон Остен не ответил мне даже на первое из трех писем, которые я ему написал, - возразил я.
- Я поступил нехорошо, - сказал принц, - не правда ли? (И он взял сверток с деньгами.) Я не должен был этого делать.
- Я отлично понимаю, что это было необходимо.
- Не надо было мне доходить до такой необходимости.
Я промолчал.
- Значит, по-вашему, я должен был всегда жить такой жизнью, состариться таким же, каким я возмужал! И только за то, что я захотел выйти из унылого круга своего прежнего существования, оглянуться - не откроется ли для меня хоть где-нибудь в мире источник наслаждений, за то, что я…
- Будь это лишь попыткой, монсеньер, мне возражать нечего. За такой опыт стоило заплатить и втридорога. Но сознаюсь, что мне было больно смотреть, как вопрос о вашем счастье, который должно было бы решать только ваше собственное сердце, решало за вас мнение общества.