- Обязательно, - сказал Уилсон. - Мемсаиб первая. - Она отпила из фляжки чистого виски и слегка передернулась. Потом передала фляжку Макомберу, а тот Уилсону.
- Это так волнует, - сказала она. У меня голова разболелась отчаянно. А я не знала, что разрешается стрелять буйволов из автомобилей.
- Никто и не стрелял из автомобилей, - сказал Уилсон холодно.
- Ну, гнаться за ними в автомобиле.
- Вообще-то это не принято, - сказал Уилсон. - Но сегодня мне понравилось. Такая езда без дорог по кочкам и ямам рискованнее, чем охотиться пешком. Буйвол, если б захотел, мог броситься на нас после любого выстрела. Сколько угодно. А все-таки никому не рассказывайте. Штука незаконная, если вы это имели в виду.
- По-моему, - сказала Марго, - нечестно гнаться за этими толстыми, беззащитными зверями в автомобиле.
- В самом деле?
- Что, если бы об этом узнали в Найроби?
- Первым делом у меня отобрали бы свидетельство. Ну и так далее, всякие неприятности, - сказал Уилсон, отпивая из фляжки. - Остался бы без работы.
- Правда?
- Да, правда.
- Ну вот, - сказал Макомбер и улыбнулся в первый раз за весь день. - Теперь она и к вам прицепилась.
- Как ты изящно выражаешься, Фрэнсис, - сказала Марго Макомбер.
Уилсон посмотрел на них. Если муж дурак, думал он, а жена дрянь, какие у них могут быть дети? Но сказал он другое:
- Мы потеряли одного ружьеносца, вы заметили?
- О господи, нет, - сказал Макомбер.
- Вот он идет, - сказал Уилсон. - Живехонек. Наверное, свалился с машины, когда мы отъезжали от первого буйвола.
Старик Конгони, прихрамывая, шел к ним в своем вязаном колпаке, защитной куртке, коротких штанах и резиновых сандалиях; лицо его было мрачно и презрительно. Подойдя ближе, он крикнул что-то Уилсону на суахили, и все увидели, как белый охотник изменился в лице.
- Что он говорит? - спросила Марго.
- Говорит, что первый буйвол встал и ушел в чащу, - сказал Уилсон без всякого выражения.
- Вот как, - сказал Макомбер рассеянно.
- Значит, теперь будет точь-в-точь как со львом, - сказала Марго, оживляясь.
- Будет, черт побери, совсем не так, как со львом, - сказал Уилсон.
- Пить еще будете, Макомбер?
- Да, спасибо, - сказал Макомбер. Он ждал, что вернется ощущение, которое он испытал накануне, но оно не вернулось. В первый раз в жизни он действительно не испытывал ни малейшего страха. Вместо страха было четкое ощущение восторга.
- Пойдем взглянем на второго буйвола, - сказал Уилсон. - Я велю шоферу отвести машину в тень.
- Куда вы? - спросила Марго Макомбер.
- Взглянуть на буйвола, - сказал Уилсон.
- И я с вами.
- Пойдемте.
Все трое пошли туда, где второй буйвол черной глыбой лежал на траве, вытянув голову, широко раскинув тяжелые рога.
- Очень хорошая голова, - сказал Уилсон. - Между рогами дюймов пятьдесят.
Макомбер восхищенно смотрел на буйвола.
- Отвратительное зрелище, - сказала Марго. - Может быть, пойдем в тень?
- Конечно, - сказал Уилсон. - Смотрите, - сказал он Макомберу и протянул руку. - Видите вон те заросли?
- Да.
- Вот туда и ушел первый буйвол. Конгони говорят, что, когда он свалился с машины, бык лежал на земле. Он следил, как мы гоним и как скачут два других буйвола. А когда он поднял голову, буйвол был на ногах и смотрел на него. Конгони пустился наутек, а бык потихоньку ушел в заросли.
- Пойдем за ним сейчас? - нетерпеливо спросил Макомбер.
Уилсон смерил его глазами. Ну и чудак, подумал он. Вчера трясся от страха, а сегодня так и рвется в бой.
- Нет, переждем немного.
- Пожалуйста, пойдемте в тень, - сказала Марго. Лицо у нее побелело, вид был совсем больной.
Они прошли к развесистому дереву, под которым стоял автомобиль, и сели.
- Очень возможно, что он уже издох, - заметил Уилсон. Подождем немножко и посмотрим.
Макомбер ощущал огромное, безотчетное счастье, никогда еще не испытанное.
- Да, вот это была скачка! - сказал он. - Я в жизни не испытывал ничего подобного. Правда, чудесно было, Марго?
- Отвратительно, - сказала она.
- Чем?
- Отвратительно, - сказала она горько. - Мерзость.
- Знаете, теперь я, наверно, никогда больше ничего не испугаюсь, - сказал Макомбер Уилсону. - Что-то во мне произошло, когда мы увидели буйволов и погнались за ними. Точно плотина прорвалась. Огромное наслаждение.
- Полезно для печени, - сказал Уилсон. - Чего только с людьми не бывает.
Лицо Макомбера сияло.
- Право же, во мне что-то изменилось, - сказал он. - Я чувствую себя совершенно другим человеком.
Его жена ничего не сказала и посмотрела на него как-то странно. Она сидела, прижавшись к спинке, а Макомбер наклонился вперед и говорил с Уилсоном, который отвечал, повернувшись боком на переднем сиденье.
- Знаете, я бы с удовольствием еще раз поохотился на льва, - сказал Макомбер. - Я их теперь совсем не боюсь. В конце концов, что они могут сделать?
- Правильно, - сказал Уилсон. - В худшем случае убьют вас. Как это у Шекспира? Очень хорошее место. Сейчас вспомню. Ах, очень хорошее место. Одно время я постоянно его повторял. Ну-ка, попробую: "Мне, честное слово, все равно; смерти не миновать, нужно же заплатить дань смерти. И, во всяком случае, тот, кто умер в этом году, избавлен от смерти в следующем. Хорошо, а?
Он очень смутился, когда произнес эти слова, так много значившие в его жизни, но не в первый раз люди на его глазах достигали совершеннолетия, и это всегда волновало его. Не в том дело, что им исполняется двадцать один год. Случайное стечение обстоятельств на охоте, когда вдруг стало необходимо действовать и не было времени поволноваться заранее, - вот что понадобилось для этого Макомберу; но все равно, как бы это ни случилось, случилось это несомненно. Ведь вот какой стал, думал Уилсон. Дело в том, что многие из них долго остаются мальчишками. Некоторые так на всю жизнь. Пятьдесят лет человеку, а фигура мальчишеская. Пресловутые американские мужчины-мальчики. Чудной народ, ей-богу. Но сейчас этот Макомбер ему нравится. Чудак, право, чудак. И наставлять себе рога он, наверно, тоже больше не даст. Что ж, хорошее дело. Хорошее дело, черт возьми! Бедняга, наверно, боялся всю жизнь. Неизвестно, с чего это началось. Но теперь кончено. Буйвола он не успел испугаться. К тому же был зол. И к тому же автомобиль. С автомобилем все кажется проще. Теперь его не удержишь. Точно так же бывало на войне. Посерьезней событие, чем невинность потерять. Страха больше нет, точно его вырезали. Вместо него есть что-то новое. Самое важное в мужчине. То, что делает его мужчиной. И женщины это чувствуют. Нет больше страха.
Забившись в угол автомобиля, Маргарет Макомбер поглядывала на них обоих. Уилсон не изменился. Уилсона она видела таким же, каким увидала накануне, когда впервые поняла, в чем его сила. Но Фрэнсис Макомбер изменился, и она это видела.
- Вам знакомо это ощущение счастья, когда ждешь чего-нибудь? - спросил Макомбер, продолжая обследовать свои новые владения.
- Об этом, как правило, молчат, - сказал Уилсон, глядя на лицо Макомбера. - Скорее принято говорить, что вам страшно. А вам, имейте в виду, еще не раз будет страшно.
- Но, вам знакомо это ощущение счастья, когда предстоит действовать?
- Да, - сказал Уилсон. - И точка. Нечего об этом распространяться. А то все можно испортить. Когда слишком много говоришь о чем-нибудь, всякое удовольствие пропадает.
- Оба вы болтаете вздор, - сказала Марго. - Погонялись в машине за тремя беззащитными животными и вообразили себя героями.
- Прошу прощенья, - сказал Уилсон. - Я и правда наболтал лишнего. - Уже встревожилась, подумал он.
- Если ты не понимаешь, о чем мы говорим, так зачем вмешиваешься? - сказал Макомбер жене.
- Ты что-то вдруг стал ужасно храбрый, - презрительно сказала она, но в ее презрении не было уверенности. Ей было очень страшно.
Макомбер рассмеялся непринужденным, веселым смехом.
- Представь себе, - сказал он. - Действительно стал.
- Не поздно ли? - горько сказала Марго. Потому что она очень старалась, чтобы все было хорошо, много лет старалась, а в том, как они жили сейчас, винить было некого.
- Для меня - нет, - сказал Макомбер.
Марго ничего не сказала, только еще дальше отодвинулась в угол машины.
- Как вы думаете, теперь пора? - бодро спросил Макомбер.
- Можно попробовать, - сказал Уилсон. - У вас патроны остались?
- Есть немного у ружьеносца.
Уилсон крикнул что-то на суахили, и старый туземец, свежевавший одну из голов, выпрямился, вытащил из кармана коробку с патронами и принес ее Макомберу; тот наполнил магазин своей винтовки, а остальные патроны положил в карман.
- Вы стреляйте из спрингфилда, - сказал Уилсон. - Вы к нему привыкли. Маннлихер оставим в машине у мемсаиб. Штуцер может взять Конгони. Я беру свою пушку. Теперь послушайте, что я вам скажу. - Он оставил это напоследок, чтобы не встревожить Макомбера. - Когда буйвол нападает, голова у него не опущена, а вытянута вперед. Основания рогов прикрывают весь лоб, так что стрелять в череп бесполезно. Единственно возможный выстрел - прямо в морду. И еще возможен выстрел в грудь или, если вы стоите сбоку, в шею или плечо. Когда они ранены, добить их очень трудно. Не пробуйте никаких фокусов. Выбирайте самый легкий выстрел. Ну так, с головой они покончили. Едем?
Он позвал туземцев, они подошли, вытирая руки, и старший залез сзади в машину.
- Я беру только Конгони, - сказал Уилсон. - Второй останется здесь, будет отгонять птиц.
Когда автомобиль медленно поехал по траве, к лесистому островку, который тянулся зеленым языком вдоль сухого русла, пересекавшего поляну, Макомбер чувствовал, как у него колотится сердце и во рту опять пересохло, но это было возбуждение, а не страх.
- Вот здесь он вошел в заросли, - сказал Уилсон. И приказал ружьеносцу на суахили: - Найди след.
Автомобиль поравнялся с островком зелени. Макомбер, Уилсон и ружьеносец слезли. Оглянувшись, Макомбер увидел, что жена смотрит на него и ружье лежит с ней рядом. Он помахал ей рукой, она не ответила.
Заросли впереди были очень густые, под ногами было сухо. Старый туземец весь вспотел, а Уилсон надвинул шляпу на глаза, и Макомбер видел прямо перед собой его красную шею. Вдруг Конгони сказал что-то Уилсону и побежал вперед.
- Он там издох, - сказал Уилсон. - Чистая работа.
Он повернулся и схватил Макомбера за руку, и, в ту минуту, как они, блаженно улыбаясь, жали друг другу руки, Конгони пронзительно вскрикнул, и они увидели, что он бежит из зарослей боком, быстро, как краб, а за ним буйвол - ноздри раздулись, губы сжаты, кровь каплет, огромная голова вытянута вперед, - нападает, устремив прямо на них свои маленькие, налитые кровью свиные глазки. Уилсон, стоявший ближе, стрелял с колена, и Макомбер, не услышав своего собственного выстрела, заглушенного грохотом штуцера, увидел, что от огромных оснований рогов посыпались похожие на шифер осколки, голова буйвола дернулась. Он снова выстрелил, прямо в широкие ноздри, и снова увидел, как вскинулись кверху рога и полетели осколки. Теперь он не видел Уилсона и, старательно прицелившись, снова выстрелил, а буйвол громоздился уже над ним, и его ружье было почти на одном уровне с бодающей, вытянутой вперед головой; он увидел маленькие злые глазки, и голова начала опускаться, и он почувствовал, как внезапная, жаркая, ослепительная вспышка взорвалась у него в мозгу, и больше он никогда ничего не чувствовал.
Уилсон только что отступил в сторону, чтобы выстрелить буйволу в плечо. Макомбер стоял на месте и стрелял в морду, каждый раз попадая чуть-чуть выше, чем нужно, - в тяжелые рога, которые крошились и раскалывались, как шиферная крыша, а миссис Макомбер с автомобиля выстрелила из маннлихера калибра 6,5 в буйвола, когда казалось, что он вот-вот подденет Макомбера на рога, и попала своему мужу в череп, дюйма на два выше основания, немного сбоку.
Фрэнсис Макомбер лежал ничком всего в двух ярдах от того места, где лежал на боку буйвол, его жена стояла над ним на коленях, а рядом с ней был Уилсон.
- Не нужно его переворачивать, - сказал Уилсон.
Женщина истерически плакала.
- Подите, сядьте в автомобиль, - сказал Уилсон. - Где ружье?
Она покачала головой, на лице ее застыла гримаса. Туземец поднял с земли ружье.
- Положи на место, - сказал Уилсон. И прибавил: - Сходи за Абдуллой, пусть будет свидетелем, как произошло несчастье.
Он опустился на колени, достал из кармана платок и накрыл им коротко остриженную голову Фрэнсиса Макомбера. Кровь впитывалась в сухую, рыхлую землю.
Уилсон встал и увидел лежащего на боку буйвола: ноги его были вытянуты, по брюху между редкими волосами ползали клещи. "А хорош, черт его дери, - автоматически отметил его мозг. - Никак не меньше пятидесяти дюймов". Он крикнул шофера и велел ему накрыть мертвого пледом и остаться возле него. Потом пошел к автомобилю, где женщина плакала, забившись в угол.
- Ну и натворили вы дел, - сказал он совершенно безучастно. - А он бы вас непременно бросил.
- Перестаньте, - сказала она.
- Конечно, это несчастный случай, - сказал он. - Я-то знаю.
- Перестаньте, - сказала она.
- Не тревожьтесь, - сказал он. - Предстоят кое-какие неприятности, но я распоряжусь, чтобы сделали несколько снимков, которые очень пригодятся на дознании. Ружьеносцы и шофер тоже выступят как свидетели. Вам решительно нечего бояться.
- Перестаньте, - сказала она.
- Будет много возни, - сказал он. - Придется отправить грузовик на озеро, чтобы оттуда по радио вызвали самолет, который заберет нас всех троих в Найроби. Почему вы его не отравили? В Англии это делается именно так.
- Перестаньте! Перестаньте! Перестаньте! - крикнула женщина.
Уилсон посмотрел на нее своими равнодушными голубыми глазами.
- Больше не буду, - сказал он. - Я немножко рассердился. Ваш муж только-только начинал мне нравиться.
- О, пожалуйста, перестаньте, - сказала она. - Пожалуйста, пожалуйста, перестаньте.
- Так-то лучше, - сказал Уилсон. - Пожалуйста - это много лучше. Теперь я перестану.
Снега Килиманджаро
Перевод Н. Волжиной.
Килиманджаро - покрытый вечными снегами горный массив высотой в 19710 футов, как говорят, высшая точка Африки. Племя масаи называет его западный пик "Нгайэ-Нгайя", что значит "Дом бога". Почти у самой вершины западного пика лежит иссохший мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может.
- Самое удивительное, что мне совсем не больно, - сказал он. - Только так и узнают, когда это начинается.
- Неужели совсем не больно?
- Нисколько. Правда, запах. Но ты уж прости. Тебе, должно быть, очень неприятно.
- Перестань. Пожалуйста, перестань.
- Посмотри на них, - сказал он. - Интересно, что их сюда влечет? Самое зрелище или запах?
Койка, на которой он лежал, стояла под тенистой кроной мимозы, и, глядя дальше, на залитую слепящим солнцем долину, он видел трех громадных птиц, раскорячившихся на земле, а в небе парило еще несколько, отбрасывая вниз быстро скользящие тени.
- Они торчат здесь с того самого дня, как сломался наш грузовик, - сказал он. - Сегодня в первый раз сели на землю. Сначала я очень внимательно следил за ними на тот случай, если понадобится всунуть их в какой-нибудь рассказ. Но теперь даже думать об этом смешно.
- Не надо, - сказала она.
- Да ведь это я просто так, - сказал он. - Когда говоришь, легче. Впрочем, я вовсе не хочу доставлять тебе неприятности.
- Ты прекрасно знаешь, что дело не в этом, - сказала она. - Я нервничаю только потому, что чувствую свою беспомощность. Мы с тобой должны взять себя в руки и ждать самолета.
- Или не ждать самолета.
- Ну, скажи, что мне сделать? Неужели я ничем не могу помочь?
- Можешь отрубить мне ногу, тогда не поползет дальше; впрочем, сомневаюсь. Или можешь пристрелить меня. Ты теперь меткий стрелок. Ведь я научил тебя стрелять?
- Не надо так. Хочешь, я почитаю вслух?
- Что?
- Что-нибудь из того, что мы еще не читали.
- Нет, я не могу слушать, - сказал он. - Разговаривать легче. Мы ссоримся, а так время идет быстрее.
- Я не ссорюсь. Я не хочу ссориться с тобой. Не будем больше ссориться. Даже если нервы совсем развинтятся. Может, сегодня за нами пришлют грузовик. Может, прилетит самолет.
- Я не желаю двигаться с места, - сказал он. - Какой смысл? Разве только, чтобы тебе стало легче.
- Это трусость.
- Дай человеку спокойно умереть, неужели тебе обязательно нужно браниться? Что толку обзывать меня трусом?
- Ты не умрешь.
- Перестань говорить глупости. Я умираю. Спроси вон у тех гадин. - Он посмотрел туда, где три громадных омерзительных птицы сидели, втянув головы в перья, взъерошенные на шее. Четвертая опустилась на землю, пробежала немного, быстро перебирая ногами, и медленно, вразвалку, двинулась к остальным.
- Они кружат около каждой стоянки. Обычно их просто не замечаешь. Ты не умрешь, если сам не сдашься!
- Где ты это вычитала? Боже, до чего ты глупа!
- Тогда думай о ком-нибудь другом.
- Ну уж нет! - сказал он. - Хватит с меня этого занятия.
Он откинулся на подушку и несколько минут лежал молча, глядя на струившийся от зноя воздух и на кромку зеленевшего вдали кустарника. Там ходили барашки, крохотные и белые на желтом фоне, а еще дальше виднелось стадо зебр, совсем белых рядом с зелеными кустами. Место для стоянки было выбрано отличное - под большими деревьями, у подножия холма, хорошая вода, а в двух шагах почти пересохший источник, над которым по утрам летали куропатки.
- Хочешь, я почитаю вслух? - спросила она снова. Она сидела возле койки на складном парусиновом стуле. - Вот и ветерок поднимается.
- Нет, спасибо.
- Может быть, грузовик скоро придет.
- Мне совершенно безразлично, придет он или не придет.
- А мне не безразлично.
- У нас всегда так: что не безразлично тебе, безразлично мне.
- Нет, не всегда, Гарри.
- Надо бы выпить.
- Тебе это вредно. У Блэка сказано - воздерживаться от алкоголя. Тебе нельзя пить.
- Моло! - крикнул он.
- Да, бвана.
- Принеси виски с содовой.
- Да, бвана.
- Тебе нельзя пить, - сказала она. - Ты сдаешься, об этом я и говорила. Ведь там же сказано, что пить вредно. Я знаю, что тебе это вредно.
- Нет, - сказал он. - Мне это полезно.