- Мне хорошо, - сказал я. - Очень вам благодарен.
Боль, о которой говорил врач, уже началась, и все происходящее вокруг потеряло смысл и значение. Немного погодя подъехала английская машина, меня положили на носилки, потом носилки подняли на уровень кузова и вдвинули внутрь. Рядом были еще носилки, и на них лежал человек, все лицо которого было забинтовано, только нос, совсем восковой, торчал из бинтов. Он тяжело дышал. Еще двое носилок подняли и просунули в ременные лямки наверху. Высокий шофер-англичанин подошел и заглянул в дверцу.
- Я поеду потихоньку, - сказал он. - Постараюсь не беспокоить вас. - Я чувствовал, как завели мотор, чувствовал, как шофер взобрался на переднее сиденье, чувствовал, как он выключил тормоз и дал скорость. Потом мы тронулись. Я лежал неподвижно и не сопротивлялся боли.
Когда начался подъем, машина сбавила скорость, порой она останавливалась, порой давала задний ход на повороте, наконец довольно быстро поехала в гору. Я почувствовал, как что-то стекает сверху. Сначала падали размеренные и редкие капли, потом полилось струйкой. Я окликнул шофера. Он остановил машину и обернулся к окошку.
- Что случилось?
- У раненого надо мной кровотечение.
- До перевала осталось совсем немного. Одному мне не вытащить носилок.
Машина тронулась снова. Струйка все лилась. В темноте я не мог разглядеть, в каком месте она просачивалась сквозь брезент. Я попытался отодвинуться в сторону, чтобы на меня не попадало. Там, где мне натекло за рубашку, было тепло и липко. Я озяб, и нога болела так сильно, что меня тошнило. Немного погодя струйка полилась медленнее, и потом снова стали стекать капли, и я услышал и почувствовал, как брезент носилок задвигался, словно человек там старался улечься удобнее.
- Ну, как там? - спросил англичанин, оглянувшись. - Мы уже почти доехали.
- Мне кажется, он умер, - сказал я.
Капли падали очень медленно, как стекает вода с сосульки после захода солнца. Было холодно ночью в машине, подымавшейся в гору. На посту санитары вытащили носилки и заменили другими, и мы поехали дальше.
Глава десятая
В палате полевого госпиталя мне сказали, что после обеда ко мне придет посетитель. День был жаркий, и в комнате было много мух. Мой вестовой нарезал бумажных полос и, привязав их к палке в виде метелки, махал, отгоняя мух. Я смотрел, как они садились на потолок. Когда он перестал махать и заснул, они все слетели вниз, и я сдувал их и в конце концов закрыл лицо руками и тоже заснул. Было очень жарко, и когда я проснулся, у меня зудило в ногах. Я разбудил вестового, и он полил мне на повязки минеральной воды. От этого постель стала сырой и прохладной. Те из нас, кто не спал, переговаривались через всю палату. Время после обеда было самое спокойное. Утром три санитара и врач подходили к каждой койке по очереди, поднимали лежавшего на ней и уносили в перевязочную, чтобы можно было оправить постель, пока ему делали перевязку. Путешествие в перевязочную было не особенно приятно, но я тогда не знал, что можно оправить постель, не поднимая человека. Мой вестовой вылил всю воду, и постель стала прохладная и приятная, и я как раз говорил ему, в каком месте почесать мне подошвы, чтобы унять зуд, когда один из врачей привел в палату Ринальди. Он вошел очень быстро и наклонился над койкой и поцеловал меня. Я заметил, что он в перчатках.
- Ну, как дела, бэби? Как вы себя чувствуете? Вот вам… - Он держал в руках бутылку коньяку. Вестовой принес ему стул, и он сел. - И еще приятная новость. Вы представлены к награде. Рассчитывайте на серебряную медаль, но, может быть, выйдет только бронзовая.
- За что?
- Ведь вы серьезно ранены. Говорят так: если вы докажете, что совершили подвиг, получите серебряную. А не то будет бронзовая. Расскажите мне подробно, как было дело. Совершили подвиг?
- Нет, - сказал я. - Когда разорвалась мина, я ел сыр.
- Не дурите. Не может быть, чтоб вы не совершили какого-нибудь подвига или до того, или после. Припомните хорошенько.
- Ничего не совершал.
- Никого не переносили на плечах, уже будучи раненным? Гордини говорит, что вы перенесли на плечах несколько человек, но главный врач первого поста заявил, что это невозможно. А подписать представление к награде должен он.
- Никого я не носил. Я не мог шевельнуться.
- Это не важно, - сказал Ринальди.
Он снял перчатки.
- Все-таки мы, пожалуй, добьемся серебряной. Может быть, вы отказались принять медицинскую помощь раньше других?
- Не слишком решительно.
- Это не важно. А ваше ранение? А мужество, которое вы проявили, - ведь вы же все время просились на передний край. К тому же операция закончилась успешно.
- Значит, реку удалось форсировать?
- Еще как удалось! Захвачено около тысячи пленных. Так сказано в сводке. Вы ее не видели?
- Нет.
- Я вам принесу. Это блестящий coup de main.
- Ну, а как там у вас?
- Великолепно. Все обстоит великолепно. Все гордятся вами. Расскажите же мне, как было дело? Я уверен, что вы получите серебряную. Ну, говорите. Рассказывайте все по порядку. - Он помолчал, раздумывая. - Может быть, вы еще и английскую медаль получите. Там был один англичанин. Я его повидаю, спрошу, не согласится ли он поговорить о вас. Что-нибудь он, наверно, сумеет сделать. Болит сильно? Выпейте. Вестовой, сходите за штопором. Посмотрели бы вы, как я удалил одному пациенту три метра тонких кишок. Об этом стоит написать в "Ланцет". Вы мне переведете, и я пошлю в "Ланцет". Я совершенствуюсь с каждым днем. Бедный мой бэби, а как ваше самочувствие? Где же этот чертов штопор? Вы такой терпеливый и тихий, что я забываю о вашей ране. - Он хлопнул перчатками по краю кровати.
- Вот штопор, signor tenente, - сказал вестовой.
- Откупорьте бутылку. Принесите стакан. Выпейте, бэби. Как ваша голова? Я смотрел историю болезни. Трещины нет. Этот врач первого поста просто коновал. Я бы сделал все так, что вы бы и боли не почувствовали. У меня никто не чувствует боли. Уж так я работаю. С каждым днем я работаю все легче и лучше. Вы меня простите, бэби, что я так много болтаю. Я очень расстроен, что ваша рана серьезна. Ну, пейте. Хороший коньяк. Пятнадцать лир бутылка. Должен быть хороший. Пять звездочек. Прямо отсюда я пойду к этому англичанину, и он вам выхлопочет английскую медаль.
- Ее не так легко получить.
- Вы слишком скромны. Я пошлю офицера связи. Он умеет обращаться с англичанами.
- Вы не видели мисс Баркли?
- Я ее приведу сюда. Я сейчас же пойду и приведу ее сюда.
- Не уходите, - сказал я. - Расскажите мне о Гориции. Как девочки?
- Нет девочек. Уже две недели их не сменяли. Я больше туда и не хожу. Просто безобразие! Это уже не девочки, это старые боевые товарищи.
- Совсем не ходите?
- Только заглядываю иногда узнать, что нового. Так, мимоходом! Они все спрашивают про вас. Просто безобразие! Держат их так долго, что мы становимся друзьями.
- Может быть, нет больше желающих ехать на фронт?
- Не может быть. Девочек сколько угодно. Просто скверная организация. Придерживают их для тыловых героев.
- Бедный Ринальди! - сказал я. - Один-одинешенек на войне, и нет ему даже новых девочек.
Ринальди налил и себе коньяку.
- Это вам не повредит, бэби. Пейте.
Я выпил коньяк и почувствовал, как по всему телу разливается тепло. Ринальди налил еще стакан. Он немного успокоился. Он поднял свой стакан.
- За ваши доблестные раны! За серебряную медаль! Скажите-ка, бэби, все время лежать в такую жару - это вам не действует на нервы?
- Иногда.
- Я такого даже представить не могу. Я б с ума сошел.
- Вы и так сумасшедший.
- Хоть бы вы поскорее приехали. Не с кем возвращаться домой после ночных похождений. Некого дразнить. Не у кого занять денег. Нет моего сожителя и названного брата. И зачем вам понадобилась эта рана?
- Вы можете дразнить священника.
- Уж этот священник! Вовсе не я его дразню. Дразнит капитан. А мне он нравится. Если вам понадобится священник, берите нашего. Он собирается навестить вас. Готовится к этому заблаговременно.
- Я его очень люблю.
- Это я знаю. Мне даже кажется иногда, что вы с ним немножко то самое. Ну, вы знаете.
- Ничего вам не кажется.
- Нет, иногда кажется.
- Да ну вас к черту!
Он встал и надел перчатки.
- До чего ж я люблю вас изводить, бэби. А ведь, несмотря на вашего священника и вашу англичанку, вы такой же, как и я, в душе.
- Ничего подобного.
- Конечно, такой же. Вы настоящий итальянец. Весь - огонь и дым, а внутри ничего нет. Вы только прикидываетесь американцем. Мы с вами братья и любим друг друга.
- Ну, будьте паинькой, пока меня нет, - сказал я.
- Я к вам пришлю мисс Баркли. Без меня вам с ней лучше. Вы чище и нежнее.
- Ну вас к черту!
- Я ее пришлю. Вашу прекрасную холодную богиню. Английскую богиню. Господи, да что еще делать с такой женщиной, если не поклоняться ей? На что еще может годиться англичанка?
- Вы просто невежественный брехливый даго.
- Кто?
- Невежественный макаронник.
- Макаронник. Сами вы макаронник… с мороженой рожей.
- Невежественный. Тупой. - Я видел, что это слово кольнуло его, и продолжал: - Некультурный. Безграмотный. Безграмотный тупица.
- Ах, так? Я вот вам кое-что скажу о ваших невинных девушках. О ваших богинях. Между невинной девушкой и женщиной разница только одна. Когда берешь девушку, ей больно. Вот и все. - Он хлопнул перчаткой по кровати. - И еще с девушкой никогда не знаешь, как это ей понравится.
- Не злитесь.
- Я не злюсь. Я просто говорю вам это, бэби, для вашей же пользы. Чтобы избавить вас от лишних хлопот.
- В этом вся разница?
- Да. Но миллионы таких дураков, как вы, этого не знают.
- Очень мило с вашей стороны, что вы мне сказали.
- Не стоит ссориться, бэби. Я вас слишком люблю. Но не будьте дураком.
- Нет. Я буду таким умным, как вы.
- Не злитесь, бэби. Засмейтесь. Выпейте еще. Мне пора идти.
- Вы все-таки славный малый.
- Вот видите. В душе вы такой же, как я. Мы - братья по войне. Поцелуйте меня на прощанье.
- Вы слюнтяй.
- Нет. Просто во мне больше крепости.
Я почувствовал его дыхание у своего лица.
- До свидания. Я скоро к вам еще приду. - Его дыхание отодвинулось. - Не хотите целоваться, не надо. Я к вам пришлю вашу англичанку. До свидания, бэби. Коньяк под кроватью. Поправляйтесь скорее.
Он исчез.
Глава одиннадцатая
Уже смеркалось, когда вошел священник. Приносили суп, потом убрали тарелки, и я лежал, глядя на ряды коек и на верхушку дерева за окном, слегка качающуюся от легкого вечернего ветра. Ветер проникал в окно, и с приближением ночи стало прохладнее. Мухи облепили теперь потолок и висевшие на шнурах электрические лампочки. Свет зажигали, только если ночью приносили раненого или когда что-нибудь делали в палате. Оттого что после сумерек сразу наступала темнота и уже до утра было темно, мне казалось, что я опять стал маленьким. Похоже было, как будто сейчас же после ужина тебя укладывают спать. Вестовой прошел между койками и остановился. С ним был еще кто-то. Это был священник. Он стоял передо мной, смуглый, невысокий и смущенный.
- Как вы себя чувствуете? - спросил он. На полу у постели он положил какие-то свертки.
- Хорошо, отец мой.
Он сел на стул, принесенный для Ринальди, и смущенно поглядел в окно. Я заметил, что у него очень усталый вид.
- Я только на минутку, - сказал он. - Уже поздно.
- Еще не поздно. Как там у нас?
Он улыбнулся.
- Потешаются надо мной по-прежнему. - Голос у него тоже звучал устало. - Все, слава богу, здоровы. Я так рад, что у вас все обошлось, - сказал он. - Вам не очень больно?
Он казался очень усталым, а я не привык видеть его усталым.
- Теперь уже нет.
- Мне очень скучно без вас за столом.
- Я и сам хотел бы вернуться поскорее. Мне всегда приятно было беседовать с вами.
- Я вам тут кое-что принес, - сказал он. Он поднял с пола свертки. - Вот сетка от москитов. Вот бутылка вермута. Вы любите вермут? Вот английские газеты.
- Пожалуйста, разверните их.
Он обрадовался и стал вскрывать бандероли. Я взял в руки сетку от москитов. Вермут он приподнял, чтобы показать мне, а потом поставил опять на стол у постели. Я взял одну газету из пачки. Мне удалось прочитать заголовок, повернув газету так, чтобы на нее падал слабый свет из окна. Это была "Ньюс оф уорлд".
- Остальное - иллюстрированные листки, - сказал он.
- С большим удовольствием прочитаю их. Откуда они у вас?
- Я посылал за ними в Местре. Я достану еще.
- Вы очень добры, что навестили меня, отец мой. Выпьете стакан вермута?
- Спасибо, не стоит. Это вам.
- Нет, выпейте стаканчик.
- Ну, хорошо. В следующий раз я вам принесу еще.
Вестовой принес стаканы и откупорил бутылку. Пробка раскрошилась, и пришлось протолкнуть кусочек в бутылку. Я видел, что священника это огорчило, но он сказал:
- Ну, ничего. Не важно.
- За ваше здоровье, отец мой.
- За ваше здоровье.
Потом он держал стакан в руке, и мы глядели друг на друга. Время от времени мы пытались завести дружеский разговор, но это сегодня как-то не удавалось.
- Что с вами, отец мой? У вас очень усталый вид.
- Я устал, но я не имею на это права.
- Это от жары.
- Нет. Ведь еще только весна. На душе у меня тяжело.
- Вам опротивела война?
- Нет. Но я ненавижу войну.
- Я тоже не нахожу в ней удовольствия, - сказал я.
Он покачал головой и посмотрел в окно.
- Вам она не мешает. Вам она не видна. Простите. Я знаю, вы ранены.
- Это случайность.
- И все-таки, даже раненный, вы не видите ее. Я убежден в этом. Я сам не вижу ее, но я ее чувствую немного.
- Когда меня ранило, мы как раз говорили о войне. Пассини говорил.
Священник поставил стакан. Он думал о чем-то другом.
- Я их понимаю, потому что я сам такой, как они, - сказал он.
- Но вы совсем другой.
- А на самом деле я такой же, как они.
- Офицеры ничего не видят.
- Не все. Есть очень чуткие, им еще хуже, чем нам.
- Таких немного.
- Здесь дело не в образовании и не в деньгах. Здесь что-то другое. Такие люди, как Пассини, даже имея образование и деньги, не захотели бы быть офицерами. Я бы не хотел быть офицером.
- По чину вы все равно что офицер. И я офицер.
- Нет, это не все равно. А вы даже не итальянец. Вы иностранный подданный. Но вы ближе к офицерам, чем к рядовым.
- В чем же разница?
- Мне трудно объяснить. Есть люди, которые хотят воевать. В нашей стране много таких. Есть другие люди, которые не хотят воевать.
- Но первые заставляют их.
- Да.
- А я помогаю этому.
- Вы иностранец. Вы патриот.
- А те, что не хотят воевать? Могут они помешать войне?
- Не знаю.
Он снова посмотрел в окно. Я следил за выражением его лица.
- Разве они когда-нибудь могли помешать?
- Они не организованы и поэтому не могут помешать ничему, а когда они организуются, их вожди предают их.
- Значит, это безнадежно?
- Нет ничего безнадежного. Но бывает, что я не могу надеяться. Я всегда стараюсь надеяться, но бывает, что не могу.
- Но война кончится же когда-нибудь?
- Надеюсь.
- Что вы тогда будете делать?
- Если можно будет, вернусь в Абруццы.
Его смуглое лицо вдруг осветилось радостью.
- Вы любите Абруццы?
- Да, очень люблю.
- Вот и поезжайте туда.
- Это было бы большое счастье. Жить там и любить бога и служить ему.
- И пользоваться уважением, - сказал я.
- Да, и пользоваться уважением. А что?
- Ничего. У вас для этого есть все основания.
- Не в том дело. Там, на моей родине, считается естественным, что человек может любить бога. Это не гнусная комедия.
- Понимаю.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
- Вы понимаете, но вы не любите бога.
- Нет.
- Совсем не любите? - спросил он.
- Иногда по ночам я боюсь его.
- Лучше бы вы любили его.
- Я мало кого люблю.
- Нет, - сказал он. - Неправда. Те ночи, о которых вы мне рассказывали. Это не любовь. Это только похоть и страсть. Когда любишь, хочется что-то делать во имя любви. Хочется жертвовать собой. Хочется служить.
- Я никого не люблю.
- Вы полюбите. Я знаю, что полюбите. И тогда вы будете счастливы.
- Я и так счастлив. Всегда счастлив.
- Это совсем другое. Вы не можете понять, что это, пока не испытаете.
- Хорошо, - сказал я, - если когда-нибудь я пойму, я скажу вам.
- Я слишком долго сижу с вами и слишком много болтаю. - Он искренне забеспокоился.
- Нет. Не уходите. А любовь к женщине? Если б я в самом деле полюбил женщину, тоже было бы так?
- Этого я не знаю. Я не любил ни одной женщины.
- А свою мать?
- Да, мать я, вероятно, любил.
- Вы всегда любили бога?
- С самого детства.
- Так, - сказал я. Я не знал, что сказать. - Вы совсем еще молоды.
- Я молод, - сказал он. - Но вы зовете меня отцом.
- Это из вежливости.
Он улыбнулся.
- Правда, мне пора идти, - сказал он. - Вам от меня ничего не нужно? - спросил он с надеждой.
- Нет. Только разговаривать с вами.
- Я передам от вас привет всем нашим.
- Спасибо за подарки.
- Не стоит.
- Приходите еще навестить меня.
- Приду. До свидания. - Он потрепал меня по руке.
- Прощайте, - сказал я на диалекте.
- Ciao, - повторил он.