Стоя у Креста св. Павла, по правую руку от помощника шерифа, Уильям Суиндерби предал огню пергамент с "Восемнадцатью постулатами". Драго с интересом наблюдал, как его хозяин поднял свиток высоко в воздух и лишь затем бросил в пылающую жаровню.
Глава седьмая
Рассказ исповедника монахини
Что есть правда, и что значит "кажется"? - спросила преподобная Агнес Джона Даклинга, исповедника монахини. Он тем временем выковыривал из-под ногтя кусочек дерьма. - Мэр считает Клэрис правдивой и надежной, как камень в мастерски сложенной кладке, но это естественно: натравливая народ на еретиков, она играет ему на руку. Король отбыл в Ирландию, и мэр остался в полном одиночестве. Ей ничего не стоит сбить его с толку.
По случаю дня Вознесения Господня свечи в монастырской церкви были увиты цветами. По обычаю голову Джона Даклинга тоже украшал венок.
- И она чересчур легко разражается слезами, - добавила преподобная Агнес.
- Такова уж ее натура, - отозвался священник. Он внимательно разглядывал миниатюру на полях псалтири, раскрытой настоятельницей. Миниатюра изображала группу паломников: впереди, окруженные облаком слов, бодро шагали рыцарь с оруженосцем; прямо сквозь фразу "Ascendit Deus in jubilatione" ехала монахиня; следом, почти по пятам, - еще одна.
- Не уверена, - сурово бросила Агнес. - Притворство все это, а под маскарадным обличьем скрывается развеселая кобылка.
- Но многие и впрямь считают ее бесноватой.
- Чего нет, того нет. - Преподобная Агнес отворотилась от окна и пристально глянула на священника. - Речи ее темны, но Клэрис совсем не безумица.
- Да ниспошлет ей Господь более благие речи, - отозвался Даклинг.
За два дня до того он присутствовал на вечерней беседе епископского капеллана с сестрой Клэрис.
- Я не ястреб, - заявила тогда Клэрис капеллану. - Соблазнительным кусочком меня не приманишь.
- Я не предлагаю тебе даров, сестра. Я предлагаю тебе верный путь к раскаянию.
- В чем мне каяться? В том, что слышала слово Божие? Ты сидишь за кафедрой, а я - меж Его ног. Он касается моей головы. Моих ушей. Моих глаз. Рта. - она провела пальцем по губам.
Джон Даклинг отвернулся.
- Но из уст твоих, Клэрис, истекает больше яду, чем меду. - Капеллан понизил голос до шепота, словно разговор их стал опасен. - Почему ты твердишь о пожарах и резне в нашем городе?
- Потому что вижу ружья, свинцовые пули и порох. Потому что вижу сошедшихся вместе разных людей, лица их скрыты масками; это и чужецемцы, и обычные вольные горожане. Потому что предвижу много опасностей.
- Превосходно! Вот молодец! Эдак ты весь Лондон доведешь до белого каления.
- Вам же, святой отец, известна поговорка: предупрежден - значит, вооружен. В городе сто церквей. И каждой грозит опасность. А ты, Джон Даклинг, ты мне веришь? - Она повернулась к священнику и, приподняв апостольник, обнажила лоб - в знак чистосердечия, - но он отрицательно качнул головой.
И теперь он медлил, глядя в псалтирь.
- Никто пока не доказал, что она лжет, что на ней лежит тень подозрения. - Он поднял глаза и посмотрел в лицо Агнес де Мордант. - Наберитесь терпения, госпожа настоятельница. Петелька за петелькой, стежок за стежком, но, рано ли, поздно ли, а покров будет готов. Так и тут, потихоньку-помаленьку все прояснится.
- Следи за ней. Ходи по пятам. Навостри уши. Держись рядом, как пес возле косточки.
- Главное - не укусить ее.
- Не волнуйся, она тебя тяпнет в ответ. Главное, Джон Даклинг, будь осторожен. Пусть она сама себя выдаст и сама доведет себя до петли.
По указанию лондонского епископа сестре Клэрис дали светелку в доме для гостей и приставили монаха - стража и защитника в одном лице. Поселили его в соседней комнате, но разрешили в часы литургий молиться вместе с подопечной. Этот праведник по имени Брэнк Монгоррей прежде был исповедником и служил молебны в приходской церкви Гроба Господня; он считался большим знатоком всего, что касается "вышнего мира". Правда, было непонятно, с какой целью его приставили к Клэрис - то ли шпионить за ней, то ли составить ей компанию. Не исключено, что келейно он согласился на обе роли сразу. Настоятельница же сильно опасалась, что Клэрис его к себе приворожит.
Брэнк Монгоррей открыл окошко, чтобы подышать чудесным майским воздухом. Комната монахини располагалась на втором этаже, прямо над свинцовым баком с водой; из него пили птицы и там же чистили перышки. За этим баком и притаился Джон Даклинг, стараясь не пропустить ни слова из беседы в светелке.
- Брэнк, ты утром дрозда слышал? - прозвучал чистый звонкий голос монахини, знакомый уже многим людям. - Говорят, будто если больной желтухой увидит желтого дрозда, то сразу выздоровеет, а дрозд умрет. Жестоко, правда?
- Но у человека бессмертная душа. А у птицы нет.
- Кто это знает наверняка? Dieu est nostre chef, il nous garde et guye.
Никогда прежде Даклинг не слыхал, чтобы она говорила на англо-норманском наречии. Это лишнее доказательство ее двуличия, решил он. Разговор наверху продолжился, но собеседники отошли от окна; вниз долетали лишь отдельные слова. Вдруг Даклинг услышал ее возглас:
- Когда же наступит день семи спящих?
И еще:
- Deus! Cum Merlin dist sovent veritez en ses propheciez!
Престранные слова слетали с уст молодой монахини! Ведь Мерлин был просто-напросто бес, которому поклонялся маленький народец, обитавший на вересковых пустошах и в болотах! Тут Брэнк Монгоррей стал ей что-то нашептывать. Уж не пытаются ли они объединиться в борьбе против мира его Святейшества?
Потом сестра Клэрис высоким голосом запела:
Вельможи будут слепнуть,
В рыцарях - злоба крепнуть,
Смерть будет косить опять,
Коли правды нигде не сыскать.
Даклинг повторил про себя слова песенки, чтобы лучше запомнить. А Клэрис продолжала:
Вместо ума - вероломство,
Вместо любви - распутство,
Вместо праздника - лишь обжорство,
Вместо чести - одно лиходейство.
Даклингу вспомнился парень, что когда-то давно изо дня в день торчал на углу Фрайди-стрит и Чипсайда и нёс очень похожий рифмованный бред. В конце концов его забрали в Вифлеемскую лечебницу и посадили на цепь. Несчастный твердил, что он - король то ли Бимы, то ли Богемии, а местные жители прозвали его королем Бубни. Потом на безумца нацепили бирку с названием лечебницы и выпустили, но он в приступе отчаяния утопился в Темзе.
Как только спустились сумерки, в каморке монахини затеплилась свеча. Даклинг неслышно отступил в тень. Сверху долетел голос Клэрис:
- Пусть все будет наготове у горбатого кожевника, что тачает обувку на Кау-Кросс, возле шлюзового створа.
К вечерне стали собираться монахини, и на винтовой лестнице гостевого дома послышались шаги. Это спускалась Клэрис. Закутанная в темный плащ, она скользнула мимо Даклинга по лужайке, открыла боковую калитку и торопливо зашагала по переулку к речке Флит. Стараясь оставаться незамеченным, он поспешил следом. Прибрежной тропинкой Клэрис направилась к городу. Для прогулки одинокой монахини место было совсем неподходящее. Этот берег Флита пользовался дурной славой: здесь часто шатались бездельники и бродяги, здесь же собирались женоподобные мужчины, которых дразнили "пидорами".
Клэрис шла мимо деревянных лачуг и небольшой каменоломни, мимо мусорных куч и разбухших от воды рыбацких лодчонок и наконец добралась до моста у Кау-Кросс. На другом берегу поднимался отлогий холм Саффрон-Хилл, который давно уже облюбовали лудильщики; их становище раскинулось до самого Хокли-ин-зе-Хоул. Пламя костров и факелов отражалось в медленных водах Флита - даже в столь поздний час слышался стук молотков и кувалд. За городскими стенами ночь наступала не по звону колокола.
Даклинг держался как можно ближе к Клэрис, но она вдруг остановилась и свернула в каменную келью жившего у моста отшельника. Наверно, хочет подать ему милостыню, подумал Даклинг, но, подойдя, услышал тихий разговор монахини с затворником.
- А у Моисея рост каков?
- Двенадцать футов и восемь дюймов, - отвечала Клэрис.
- А у Христа?
- Шесть футов три дюйма.
- У святого Томаса Кентерберийского?
- Без одного дюйма семь футов.
Потом отшельник свел ее по осыпавшимся ступенькам на берег, к ялику, вроде тех, что сновали по реке между Ламбетом и Вестминстером. Даклинг услышал плеск весел и увидел, что крошечная лодочка медленно двинулась по Флиту к окутанному тьмой городу, к Темзе. Здесь Флит струился неторопливо, но спокойствие это было обманчиво. В реку сбрасывали всевозможные нечистоты - от дохлых собак со Смитфилда до отходов свечного производства. Местами Флит был глубок и коварен, местами превращался в болотную топь. Он слыл особенно опасным для детей и выпивох; их тела частенько вылавливали из воды или находили в прибрежных зарослях тростника. Даклинг двинулся было по мосту, но вдруг услыхал на реке, прямо под его ногами, то ли вздохи, то ли шепот. Тот, кто издавал эти звуки, уже норовил дотянуться до Даклинга. В полном ужасе священник ринулся обратно. Когда он бежал мимо кельи отшельника, его окликнул слабый голосок:
- Дражайший праведный брат мой, да прославится твой священный орден и да принесет тебе заслуженную честь. Не подашь ли чего ради Христа?
За долгие годы каменная келья провоняла потом. Затворник, мужчина лет тридцати, не более, был одет и замызганную рубаху до колен.
- Тут проходила одна монахиня. Сестра Клэрис. Ты ее знаешь?
- Никакая монахиня сюда не заходила, господин священник. Монахиня не может покинуть обитель и одиночку. Давно ты в послушании? Есть у тебя мод капюшоном волосы?
- Я видел, как она здесь села в лодку и отплыла.
- Изыди! Изыди! Я ничего про то не знаю! - И отшельник принялся с силой биться затылком о стену позади него. - Изыди! Изыди!
Исповедник двинулся по берегу обратно, к обители Девы Марии; отворив боковую калитку, прошел по лужайке к гостевому дому и вступил в крытую аркаду. В комнате монахини по-прежнему мерцала свеча. Даклинг подошел ближе; из открытого окна отчетливо доносился низкий голос Брэнка Монгоррея. А потом - невероятно! - зазвучал чистый веселый голосок. Без сомнения, то был голос сестры Клэрис. Но Джон Даклинг только что своими глазами видел, как она плыла в лодочке по направлению к Темзе. Каким образом она уже опять здесь? Или его морочил проказливый домовой? Не секрет, что эти создания часто водятся в монастырях и других святых местах. Но почему он принял обличье монахини? Вдруг она запела: "О, Ты, что прекрасна и светла". Из глубин памяти неожиданно всплыла странная, давно забытая картина. Даклингу почудилось, что время на мгновение замерло и сделало крутой разворот. Быть может, именно этого Клэрис и добивалась.
Тремя годами раньше он служил исповедником в тюрьме на Олдер-стрит; тюрьма была небольшая, старая, сажали в нее за серьезные злодеяния, оттуда сидельцы шли на виселицу. На эту опасную работу Даклинга отправил Лондонский епископ - в качестве епитимьи, когда выяснилось, что молодой священник завел шашни с замужней прихожанкой. Тюрьма состояла из двух смежных камер с куполообразным потолком. Камеры уходили в землю на семь футов, для входа в потолке была пробита дыра. Вдоль двух стен тянулись каменные лавки; пол земляной; у западной стены - помост, в нем шесть громадных железных колец. Джон Даклинг смертельно боялся подцепить в этом застенке сыпной тиф. Там он впервые завел разговор с Ричардом Хаддоном, торговцем рыбой, задушившим троих детей. На суде шерифа Хаддон признался в содеянном, но, поскольку читать-писать не умел, он не мог подать прошение о последней исповеди и отпущении грехов, и его приговорили к повешению на причале Дарк-Тауэр, где были совершены убийства.
Накануне казни он сказал Джону Даклингу in secreta confessione, что его мать на глазах сына задушила собственного новорожденного младенца, положила трупик в корзинку, отнесла на берег и сбросила в Темзу. После того случая мать нещадно секла и колотила Ричарда. Однажды он не выдержал и завопил во все горло; вот тут-то, уверял узник, в него и вселился дьявол. За всю свою жизнь, по словам Ричарда, он лишь раз испытал отраду: мать убаюкала его песней, начинавшейся словами "О, Ты, что прекрасна и светла", и он в слезах заснул.
Еще более удивительным было расставание Хаддона с земной жизнью. Когда его подняли из каменного мешка на Олдер-стрит и привязали к телеге, чтобы везти к причалу Дарк-Тауэр на казнь, он открыл рот и запел. И пока телега тряслась и подпрыгивала на булыжниках, он сильным певучим голосом выводил: "О, Ты, что прекрасна и светла". Безгранична милость Божия.
Под звонкое пение монахини Даклинг крадучись вышел из аркады гостевого дома и направился к себе. Вошел в келью и вдруг подумал: уж не монах ли, Брэнк Монгоррей, исхитрился петь голосом Клэрис?
О, Ты, что прекрасна и светла
velud maris stella
Ярче солнечного дня
parens et puella
Прошу Тебя, взываю,
моли Ты сына за меня
tam pia
Чтоб я скорей к Тебе пришла,
Maria.
Глава восьмая
Рассказ рыцаря
В тот самый весенний вечер, когда Джон Даклинг возвращался от гостевого дома в свою келью в Кларкенвельской обители, несколько лондонцев входили в круглую каменную башню, построенную еще римлянами. Она стояла в нескольких ярдах к северу от крепости Бейнард, почти на берегу Темзы возле монастыря Блэкфрайарз. Внутрь вел один, но гигантский портал, вокруг которого вилась надпись на латыни; перевести ее можно так: "Я открываюсь не тем, кто стучит, проходя мимо, а лишь тем, кто останавливается и стучит".
Каждого из этих поздних посетителей встречал у входа слуга в ливрее и по винтовой лестнице вел в сводчатый подземный зал. Некоторые из прибывших прежде присутствовали на том торжественном ужине, что состоялся прежде в Гильдии Девы Марии, кое-кто месяцем раньше заседал в гильдии торговцев шелком и бархатом, - к примеру, рыцарь сэр Джеффри де Кали и каноник Уильям Суиндерби. Одеты они были, однако, не так, как подобало их положению, а в плащи с капюшонами из какой-то полосатой материи, причем синие и белые полосы шли крест-накрест. Опытный взгляд видел в этих пересечениях скрещенье времени и терпения. К рыцарю и канонику присоединился Майлз Вавасур, барристер, то есть законник высочайшего ранга, один из двух помощников лондонского шерифа. Словом, собрались люди высокопоставленные, но, как ни странно, открыл собрание не помощник шерифа, а рыцарь сэр Джеффри де Кали.
Он сразу завладел общим вниманием, начав с общеизвестной латинской фразы: Hoc est terra quaestionis… - вот она, земля обетованная. Именно ее мы искали, эту землю, красоту и начало всяческого порядка. Хотя то не была церковная молитва, все прекрасно знали слова и хором возглашали ответствия. Завершив вступительную часть, рыцарь обратился напрямую ко всем собравшимся и отдельно к одному из приглашенных:
- Отлично сработано, Уильям Эксмью.
Каким образом среди этих людей высокого звания оказался предводитель избранных? Непостижимо. Эксмью вышел вперед и отвесил рыцарю поклон.
- Игра началась, - негромко произнес он. - "Греческий огонь" сжег часовню дотла. Что же до убийства в аркаде собора Святого Павла, оно, сдается мне, произошло случайно, но тоже сыграло нам на руку. Всё содействует общему смятению. Как тучи перед бурей.
- Что за люди идут под твою руку?
- Люди сломленные. Дошедшие до крайней нужды и отчаяния. Один, по имени Ричард Марроу, - плотник; но если б мог, он бы на карачках пополз к кресту. Или Эмнот Халлинг - малый неплохой, только больно умничает. Еще есть Гаррет Бартон; это человек озлобившийся, воюет с целым светом. Есть и эконом из собора Святого Павла.
- Ну да? - Джеффри де Кали удивленно поднял голову. - И как его зовут?
- Роберт Рафу.
- Сколько я знаю, он человек неприветливый. Слишком мало ест.
- Есть некий Хэмо Фулберд, молодой и на редкость уродливый парень. Такой уж ему выпал тяжкий жребий. Есть и другие, но я не стану утомлять вас перечислением их имен.
- Надеюсь, они не ведают о наших замыслах?
- Ни сном, ни духом. И меня ни в чем не подозревают. Свято верят, что я, как они, принадлежу к избранным.
Из задних рядов раздался голос законника Майлза Вавасура:
- Нам отовсюду доносят, что все они - лолларды.
- Это не важно. - Джеффри де Кали опустил руку на плечо Эксмью. - Если вина падет на них, тем лучше. У лоллардов душонка не та и кишка тонка, где уж им церкви жечь, пусть хотя бы несут бремя вины. Зато они народ подымут на бунт. Если начнутся серьезные беспорядки, лондонцы решат, что король слаб и глуп. Раз он не в силах защитить Пресвятую матерь-Церковь, значит, он не король, а видимость одна, тень, которая под солнцем исчезает. И помазанник падет. Не спасет его ни Христос, ни пролитая Им праведная кровь.