Петр Краснов
Памяти Императорской русской армии
Из стрелецких полков, из дворовых детей придворцовых слобод, из полков иноземного строя, из рейтаров и драгун, из городовых и иных казаков зародилась Российская Императорская армия в те дни, когда:
Россия молодая,
В борениях силы напрягая,
Мужала с гением Петра.
Крестилась она страшным Нарвским погромом и крепла под ударами лучшей тогдашней шведской армии короля Карла XII.
И от Лесной и Полтавы довела она Россию до славного мира, до наименования Империей, а ее первого императора увенчала титулом "Великого", всеми признанным и всеми усвоенным.
Колыбелью Императорской армии была - слава.
В основу обучения и воспитания ее были положены Петром Великим регламенты и уставы Воинского артикула. Было в них много рыцарского, и главным основанием их было понятие чести.
Поведено было служить солдатом всю жизнь, но и сказано было о том, что нет выше, чем солдатская служба, и имя солдата высоко и знаменито.
Созданная великим Петром Императорская армия получила воспитание в руках Суворова. Суворов создал для нее "Науку побеждать", в основу которой положил "глазомер, быстроту и натиск". Он начал службу в те дни, когда "тиранство считалось достоинством, а щегольство фронтом - службой". И в век жестокой дисциплины Суворов допускал возражения "нижнего высшему, но с тем, чтобы они делались пристойно, а не в многолюдстве, иначе будет - буйство". "Местный лучше судит по обстоятельствам; я вправо, - должно влево, - меня не слушать; я велел вперед, ты видишь - не иди вперед".
В турецких походах, на штурмах варшавской Праги и в снегах Финляндии ковались суворовские чудо-богатыри и, когда столкнулись с армией, воспитанной Бонапартом, разбили ее в долинах Северной Италии.
Солдат Императорской армии исколесил всю Европу, побывал в Персии, перевалил не один снеговой хребет, стоял на "линии" в пустынях Средней Азии и повидал на своем веку немало народов.
В темную деревню XVIII века, в лесное и степное захолустье, вернувшийся домой солдат приносил рассказы о волшебных странах, им виденных, приносил понятия о чести и благородстве, ему внушенные, и явился первым учителем деревни.
Армия стала школой патриотизма и духа для народа. Суворовские чудо-богатыри несли в нее свои заветы: "Слов "назад" и "отступать" и в словаре нет: Широкий шаг ведет к победе, а победа - к славе".
И Россия шла широкими шагами к победам и славе.
И говорил Суворов:
"Горжусь, что я русский",
"Одно мое желание - кончить Высочайшую службу с оружием в руках…"
Заветы Суворова красной нитью прошли через всю жизнь Императорской Российской армии; их заучивали в кадетских корпусах, ими руководствовались в военных училищах, и редкий старый генерал не мечтал "кончить Высочайшую службу с оружием в руках…".
Изменялись сроки службы под знаменами, иною становилась тактика, в связи с иным оружием, но нравственные основы армии были все те же:
"Бог, Царь, Отечество".
"Глазомер, быстрота, натиск".
"Горжусь, что я русский".
Короче становилась служба солдата, проходили через полковые ряды народные массы и все выше становилось значение Императорской армии, как школы патриотизма. Она являлась дополнением и поправкой к беспочвенной народной школе и оплотом Российского государства.
Императорская армия к началу мировой войны представляла стройное, гармоничное целое, покоившееся на прочном фундаменте двухвековой славы, закрепленной историей. Она была научно образована, втянута в работу и имела недавний опыт Японской войны.
Армия была чужда политики. Ни офицеры, ни тем более солдаты и казаки политикой не занимались. Подавляющее большинство нас не разбиралось в партийных программах, не знало их лозунгов, путало октябристов с кадетами, мало интересовалось работой Государственной Думы. Мы были специалистами-профессионалами. "Русский Инвалид" и "Военный Сборник"- вот что главным образом читалось. Из полковых библиотек брали книги исторического содержания, романы, но никогда не политическую литературу. Большинству к тому же и читать было некогда. Армия лихорадочно готовилась к страшному испытанию. Создание солдата требовало целодневной работы над ним. Строевые учения, заботы о довольствии и снаряжении, тактические занятия, смотры, боевые стрельбы, учебные сборы и маневры отнимали у офицеров все время. Личной жизни не было - была одна полковая семья, жившая одними, общими для полка, интересами.
Оплотом армии был ее офицерский состав, воспитанный в кадетских корпусах, обучаемый в военных училищах, школах и академиях. Теперь, когда нам пришлось близко столкнуться с офицерами всех стран, мы с гордостью можем сказать, что со старым офицером Русской армии могли соперничать только германские и французские офицеры, - все остальные, по воспитанию, выучке, тренировке и храбрости, оказались далеко ниже.
А потому те, кто задавался целью уничтожить русскую государственность, стремились прежде всего разрушить армию и, как ее основу - обаяние Государева имени и ее офицерский состав.
В 1905 году мне пришлось встречаться с молодым человеком, Поповым. Сын московского богача, человек всесторонне образованный, он был одно время военным корреспондентом газеты "Русь" в Японскую войну, потом увлекся революционным движением. В разгар бунтов и забастовок 1905 г. Попов - уже революционер - в порыве откровенности говорил мне с тоскою:
- Никогда нам не сокрушить монархии, пока существуют офицеры. Пока есть корпуса и училища, мы (интернационал) ничего с Россией не сделаем.
Русский офицер был воспитан в строгих понятиях чести и честности.
Прекрасные церкви кадетских корпусов и военных училищ с их отличными хорами певчих, подбор лучших законоучителей, благолепное служение, строгий порядок в церкви - молитвы хором перед обедом и после обеда и общий "Отче наш" и "Спаси, Господи, люди Твоя" в просторных залах рот вечером, после переклички, - создавали молитвенное настроение, поднимавшее душу и увлекавшее ее.
Много шалостей делали кадеты, много шуток, часто глупых, творили они, но никогда самому смелому из них не пришло бы в голову посмеяться над верою, пошутить во время молитвы или в церкви. Самая расшалившаяся рота, изводящая до отчаяния воспитателя и вице-фельдфебеля, моментально утихала, как только раздавалась команда "рота, направо"; кадеты поворачивались к образу и им командовали: "петь молитву".
В сумраке дортуара, уставленного сотнею кроватей, мягко мигала цветная лампада перед громадным образом Покровителя роты, и все мощнее креп хор голосов: "победы благоверному Императору Николаю Александровичу на сопротивныя даруяй", и мир сходил на разбушевавшиеся на детские сердца.
Когда перед проскомидией в храм корпуса, освещенный косыми лучами воскресного солнца, класс за классом, рота за ротой входили кадеты, и церковь наполнялась четырьмястами мальчиков, одинаково одетых, стоящих на вытяжку в шеренгах, не смеющих кашлять, и кадет-псаломщик начинал читать часы на клиросе, а хор разворачивал ноты, - создавалась та благолепная тишина храма, которой нет в русской приходской церкви.
В уважении к обряду и религии воспитывались кадеты. Офицерами они передавали это уважение и солдату.
Помню наши вечерние зори на двухсполовинной верстной высоте Кунгей Алатау, в Тышканском лагере у Джаркента. Впереди белого ряда широких палаток, на передней линейке, усыпанной чистым песком, вдоль тихо журчащего арыка, выстраивались сотни сибирских казаков. Против каждой, в деревянном, украшенном резьбою ставце, стояла походная икона. Широкий простор зеленого плоскогорья замыкался причудливыми зубцами синеющих позлащенных лучами закатного солнца гор. За ними в розовом тумане тонула пустыня. И далеко за горизонтом высились синие громады, покрытых белыми пятнами, ледников Алатауских гор. За ними пески Тибета… Гималаи… Индия…
Опираясь на палку и чуть прихрамывая, спешил на фланг седой старик, генерал-лейтенант Калитин, начальник лагерного сбора. Офицеры стояли при полках. Дежурный офицер стоял в поле перед серединой полка. Вправо видны были ровные шеренги Туркестанского артиллерийского дивизиона и 21-го Туркестанского стрелкового полка с седым "дедушкой" Селядцевым на его правом фланге.
Тишина сменяла бормотанье фельдфебелей и вахмистров, читавших Приказ и объявлявших приказ назавтра.
- Полк, смир…рна… - командовал дежурный. Трубачи и горнисты играли зорю.
Дивное волнующее впечатление производила она на границе Небесной Империи - Китая. Резко, тревожно отбивал короткие ноты пехотный рожок и певуче пели артиллерийские я казачьи трубы, подготовляя людей к чему-то духовному.
- На молитву… шапки долой…
Лилась молитва к Господу Сил, молитва за себя, которой научил нас Христос, Спаситель мира, молитва за Царя и за Россию!
И казалось, что на громадную высоту горного лагеря доносятся со всех концов России святые слова молитвы миллионов русских солдат.
Виднелись в далекой дали малиновые погоны финляндских стрелков на песке, подле красных сосен и гранитных скал, у зеркальных вод Финляндских озер, чудился громадный Красно-сельский лагерь с Императорскою гвардией и деревянный дворец в густом саду на Красносельском шоссе, и тот, за кого мы только что молились…
Умственному взору предносились серые громады военных кораблей с приспущенными кормовыми флагами и бело-голубые шеренги матросов на мутно-стальных водах Балтийского моря, на синем Черном море и в голубом просторе Великого океана.
Слышалась молитва бессмертных Александрийских гусар в Русском Калише, на границе Германии, и молитва Казаков в Томашеве, на границе Австрии. В горных дебрях Каракурта молились Кубанцы, Кавказские пластуны и стрелки пели молитву в Игдыре, у подножья Арарата, и Сибиряки и Уссурийцы в Хунчуке и Камень-Рыболове на Дальнем Востоке.
* * *
Старый офицер Российской армии рождался с именем Государя в сердце. Преданность монарху он приобретал с молоком матери. До семидесяти процентов офицеры были сыновьями, внуками или правнуками офицеров же или солдат. Традиции семьи и рода смешивались с традициями полка. И эти традиции были - беспредельная преданность своему Государю.
Ребенком будущий офицер привыкал чтить Царя и любить Родину. С малых лет кадет в ротных залах видел портреты Государя, учился петь народный гимн в соответствующей торжественно-молитвенной обстановке: В Царские дни он бывал на Божественной литургии и молебне. Эти дни запоминались. Государи посещали столичные корпуса и при всяком посещении провинции бывали и в губернских корпусах.
…Это было в 1886 году. Уроки в Александровском кадетском корпусе шли нормально, прерываемые каждый час короткой барабанной дробью дежурного барабанщика. Но и у преподавателей и у кадет чувствовалось какое-то нервное напряжение. Ждали Государя. Он уже был в Первом кадетском и в Николаевском корпусах и каждый день мог приехать в наш Александровский. Время между часом и тремя, когда его ждали, протекало в томительном ожидании. На уроке кто-то взволнованным голосом сказал: "Государь Император приехал". Ничего не было слышно на улице. Так же было тихо на покрытых снегом мостовых, но чуткое ухо кадет уже уловило через зал на лестнице, у кабинета директора, звук короткого электрического звонка, и кадеты догадались о его значении.
Урок прекратился. Ждали, молчали, обменивались короткими, ничего не значащими фразами. Точно какой-то ток прошел по всему громадному зданию корпуса и взвинтил детские сердца.
Тяжелая дверь приоткрылась, в ней показалось лицо дежурного штаб-офицера.
- Государь Император изволил осчастливить корпус своим приездом. Оставаться пока в классах, певчим и музыкантам спуститься после перемены в портретный зал, - торопливо сказал он. Государь еще был внизу в младшем и среднем возрастах. В зале седьмой класс занимался ружейными приемами и слышались слова команды. И вдруг хлопнула дверь, и радостно взволнованный, необычно громкий голос крикнул:
- На пле-ечо… шай на кара-ул!
Сейчас же раздался дружный ответ: "Здравия желаем, Ваше Императорское Величество".
Дверь нашего класса открылась, и, не дожидаясь команды встать, кадеты вскочили и замерли у своих скамей.
Рослая, полная величавой красоты, фигура Государя пропустила вперед Императрицу, и оба они вошли в класс.
- Здравствуйте, господа, - сказал Государь.
Императрица Мария Федоровна была много ниже Императора Александра III, но она нам не казалась маленькой. В темном платье и серебристой серой накидке, отороченной мехом, с большими добрыми глазами, она нам казалась волшебно прекрасной. Они остановились у кафедры.
- Садитесь, садитесь, - сказал Государь. - Мы послушаем ваш урок. - И он, и Государыня сели на стулья…
Когда Государь уезжал, фельдфебель строевой роты подал ему пальто, кадеты толпою выбежали на мороз на улицу и до самого Невского бежали по глубокому снегу за санями, провожая громким, ликующим "ура" Государя и Царицу и не слушая его приказа вернуться домой.
- Я рассержусь, дети, слышите, - повысил голос Государь. - Ваше Императорское Величество, позвольте, - смущенно бормотали кадеты, оборачиваясь к так буднично теперь глядевшему высокому зданию корпуса.
Это был искренний восторг, который всех захватывал и долго не проходил…
Кадеты Петербургских корпусов часто видели Государя. Они встречали его на улицах, они видели его на спектаклях учащейся молодежи, но самым торжественным днем был смотр батальона кадетских корпусов в Петергофе. Смотр начинался линейным учением батальона и заканчивался штурмом, на глазах у Государя, дачи Мурузи. Кадеты молили Бога, чтобы перед смотром было побольше дождей, чтобы никогда не просыхающая лужа у шоссе, недалеко от дачи, была наполнена водою. Они спорили за честь, на глазах у Государя и Царицы, с разбега броситься в эту лужу, расплескивая брызги, залечь по самые плечи в воде и стрелять, выпуская последние холостые патроны, а потом кинуться с громовым "ура" на дачу. Это были минуты, когда, если бы кадетам сказали, что лужа полна серной кислоты, они все равно бросились бы в нее, потому что Государь смотрел на них.
Так воспитанная молодежь являлась в бою офицерами, не боявшимися смерти.
"Братцы, - говорил раз Скобелев в тяжелую минуту боя резервной части, - я посылаю вас на смерть. Видите позицию… Взять ее нельзя… Да я брать ее и не думаю; но нужно, чтобы турки перебросили туда все свои силы, а я тем временем ударю им в центр".
"Вы дадите России победу". "Смерть ваша будет честной и славной смертью".
Громовое "ура" было ответом на эти слова, часть перестроилась и пошла умирать.
* * *
Вспоминается и мутное осеннее утро в Павловском училище на Петербургской стороне. Только что проиграл повестку горнист. За впущенными шторами моросит надоедливый петербургский дождь. Жестко лежать на соломенном матраце и подушке, набитой сеном, под жидким серым одеялом, но и вставать не хочется. Много тяжелого на душе: первая ночь в казарме, на "действительной" военной службе, смутное сознание - "прощай, воля, и на многие годы".
И вдруг раздается настойчивый, бодрый голос дежурного юнкера: "Царева рота, вставать! Встава-ать, Государева рота!"
И бодростью преисполняется сердце от радостного сознания, что отныне я "юнкер роты Его Величества".
Великим постом Государь с Императрицей приехали в училище.
Портупей-юнкер рапортовал: "Ваше Императорское Величество, в роте имени Вашего Императорского Величества все обстоит благополучно".
Рота давно неподвижно застыла, держа тяжелые пехотные берданки на караул. Ни один штык не шевелился.
Государь подошел к правофланговому юнкеру, бывшему на полголовы выше Государя.
- Никак выше меня будешь, - сказал Государь.
- Выше Вашего Императорского Величества нет во всем мире.
- А ну, померяемся!
Как игрушка, без звука, вскочило ружье в плечо, а потом "к ноге", и юнкер стал подле Государя.
- Нет, выше, выше, - сказал Государь. - А здоровье как?
- Немного грудь болит, Ваше Императорское Величество.
- Беречь себя надо. Ишь, каких людей мать-Россия дарит, - с восторгом сказал Государь.
И так же провожали мы Государя по снежному простору Спасской улицы до Большого проспекта, кричали "ура" и не помнили себя от радости, передавая мельчайшие подробности посещения.