В сумерки наш конный отряд в пять полков, с орудиями собрался в Езерцах. Местный житель взялся вывести нас по какой-то лесной тропе, еще не занятой противником. Было так темно, что едущего впереди всадника не было видно. Низко клубились осенние тучи и мрачна была ночь. Впереди колонны шел крестьянин в серой свитке с фонарем в руках, за ним узкой, растянувшейся на несколько верст колонной шла конница. Мы выступили в семь часов вечера и в два часа ночи подошли к спавшему в мертвой тишине селению Боровое. Послали узнать, кто там. Оказалось - наши.
- Чем я награжу тебя, золотой человек? - спросил я провожатого.
- Ничего мне, ваше превосходительство, не надо. Рад послужить Государю и войскам его. Если милость ваша будет, дайте мне Егорьевскую медаль с Его портретом, чтобы мог я своим внукам передать на память об этом дне… Подвиги Волгцев должны были быть награждены. Они почти все имели Георгиевские кресты, и мечта их была прославить перед войском весь полк. Получить "шефом" Наследника Цесаревича. Это громко говорили и офицеры и казаки.
"Господи! Если такая монаршая милость будет, надо нам какой-нибудь особенный подвиг совершить. Всем полком "на него" ударить, да так, чтобы либо победа вышла, либо уже всем без останку погибнуть".
Таково было обаяние личности Государя и Наследника в 1915 году.
И как непохоже было это настроение доблестных Волгцев на настроение того несчастного солдата, который на пышную речь Керенского под Ригой сказал: "Вы посылаете меня на убой за землю и волю. Но какая же земля и какая воля для убитого? Мертвому ничего этого не нужно…"
В одних горела ярким светом бессмертная душа, согретая высоким сознанием величия подвига, в другом было только тело - уже мертвое даже и тогда, когда оно дышало и двигалось.
И счастливы те убитые, которых мы хоронили в долинах Стыри и Стохода. Они знали, за что они умирали.
Передо мною письмо, написанное 25 апреля 1922 года из Софии, из остатков Русской армии. Пишет вольноопределяющийся из кадет, юноша солдат. Его дух мятется и инстинктивно находит успокоение в том, в чем находили его наши отцы и деды, в чем находили его и Волгцы, мечтавшие умереть за своего будущего шефа.
Мой корреспондент, человек мне совершенно неизвестный, пишет по поводу моего романа: "… если бы Вы знали, как я завидовал хорунжему Карпову, когда он умирал. Завидовал потому, что он знал, за что он умирает и у него на душе было спокойно… Я вообще не понимаю, какие могут быть у русских людей лозунги, кроме одного старого, святого: "За Веру, Царя и Отечество". Наши предки, деды и отцы умирали под этими заветами, и их тени зовут нас под них…"
Я вошел с представлением об особом награждении всего Волгского полка и написал частное письмо в Петербург, прося доложить о пожелании так много прославившихся казаков.
Был август 1916 года. Дивизия после кровавых боев у Рудки-Червище, на реке Стоход, была сменена Финляндскими стрелками и Сибирской пехотной дивизией и отошла в тыл.
Как-то в середине августа, часа в два ночи, начальник штаба разбудил меня телеграммой. Телеграмма была от Императрицы Александры Федоровны. Она сообщала, что Государь назначил шефом 1-го Волгского полка Наследника Цесаревича, и в трогательных выражениях поздравляла меня и полк с монаршей милостью.
Я сейчас же вышел и пошел к аппарату сообщить об этом командиру полка.
Остаток ночи я не спал. Радостное волнение владело мною. Сердце замирало. И было так блаженно хорошо, как бывало в далеком детстве, накануне именин, как было накануне производства в офицеры, как было в ночь, когда моим полком были взяты первые пушки.
И знаю, что так же не спали в эту ночь и офицеры и казаки.
Утро следующего дня было хмурое. Попрыскивал дождь. Я поехал к полку. Нарядный, в новых серых черкесках и белых башлыках, в черных папахах с голубыми верхами, он стоял у церкви селения Лешневки. Неподалеку гремели пушки - позиция была в девяти верстах за болотом.
- Примета хорошая - дождь, - говорил счастливый командующий полком, полковник Вдовенко. - По кавказскому поверью, если дождь к началу дела - быть удаче. Полк взял на караул. Я читал телеграмму Императрицы, и плакали слезами радости и качались шашки в железных руках. Через неделю, несмотря на военное время, во всем полку на голубых погонах красовался вензель "А". В Киев смотались и достали вензеля на офицерские погоны и трафарет и краску для казаков…
А через семь месяцев в Теребежове, в глухом тылу, эти самые казаки ходили на митинг, устроенный евреями в соседнем посаде, и вахмистр полка, лихой подпрапорщик, кавалер всех четырех степеней Георгиевского креста, говорил мне жестокие, колючие слова о том, что мы их в темноте держали, а теперь у них глаза открылись…
Но спокоен я. Спокоен потому, что знаю, как живут теперь кубанские казаки. В чужой земле, среди чужих гор, под чужой кровлей и на чужих хлебах они работают по прокладке шоссе чужому народу.
Сидит, поджав ноги, под каменного глыбою казак, ожесточенно колотит опухшими руками киркою камень, выбивая щебень, и приговаривает:
- Долби! долби! Пока Царя не выдолбишь, не видать тебе родной Кубани…
* * *
Еще Мориц Саксонский считал, что человеческое сердце есть отправная точка во всех военных делах.
Суворовская наука побеждать вся проникнута идеей значения духовной стороны армий.
Наполеон писал: "Во всяком военном предприятии успех на три четверти зависит от данных морального порядка в только на одну четверть от материальных сил".
В Императорской армии поднимало дух бойцов то, что она - Императорская, что Государь - отец Родины - с ними в страшную минуту боя.
Мелочь, казалось бы. В Российской армии при отправлении караульной службы рапортовали: "В карауле и на постах Его Императорского Величества происшествий не случалось".
И караульную службу блюли свято.
В Российской Императорской армии писали: "Заболев сего числа, службу его Императорского Величества нести не могу".
И служба была все. Для службы забывали семейные радости, праздники, недомогание. Дух армия был высок, сердце горело рвением.
Император Петр Великий - основатель Российской армии, показал высокий личный пример такой службы.
В армии наизусть заучивали его приказ перед Полтавской битвой:
"… Воины, пришел час, который должен решить судьбы отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную веру и церковь. Не должна вас смущать слава непобедимости неприятеля, которой ложь вы доказали не раз своими победами. Имейте в сражении перед собою правду и Бога, защитника вашего, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, жила бы только Россия во славе и благоденствии, для благосостояния вашего…"
Прошли века, и помнила заветы великого царя его армия, и пели в ее полках:
Было дело под Полтавой. Сотни лет еще пройдут, Эти царские три пули в сердцах русских не умрут.
И будут петь еще много лет эту великую песню в Российской Императорской армии.
С первых дней войны, во главе вооруженных сил России, как Верховный Главнокомандующий ее армиями, стал Великий князь Николай Николаевич.
Имя Великого князя было давно дорого и свято в армии. С именем сына неразрывно связывалось имя отца: Николая Николаевича Старшего, героя Русско-Турецкой войны, победителя Османа-паши и освободителя Сербии и Болгарии.
* * *
Необычайно велик и силен был дух Императорской армии в эти дни великой войны. Я пишу про свои части потому, что я их ближе наблюдал и с ними переживал все ощущения войны, и потому могу точнее изобразить их.
Но то, что я описываю, касается всей армии. То, что я видел, слышал и читал потом, рисует нашу армию в эти дни необыкновенной по духу и по мужеству.
Гвардия на полях сражения доказала, что та выучка, которую она получила на Красносельском поле, была правильная, и появление гвардии на любом фронте давало нам победу.
Не могу еще раз не отметить, что в эту войну так же, как и в Японскую, шефские части дрались особенно хорошо. После боя под Новым Корчином, на реке Ниде в конце ноября 1914 года, при допросе пленных о их впечатлениях мы слышали:
- Но больше всего мы боялись солдат с "лапками" на погоне.
Мы не понимали, что это значит. В это время к нам подошел солдат 145-го пехотного Новочеркасского полка.
- Вот, вот, этих самых мы особенно боялись.
На погоне у солдата был вензель Государя Александра III - славянское "А" с римскою цифрою "III", что и казалось австрийцам "лапкою". Части, имевшие в мирное время свои боевые традиции, славное прошлое, отличались наиболее крепким духом и сражались победоносно.
"Железная" дивизия генерала Гурко, получившая боевой закал под Шипкой и на полях Тунджи и Марицы, в твердых руках смелого и искусного генерала Деникина, оправдала свое название под Галичем. Никого не было в ее рядах, кто лично знал бы героев Турецкой войны, но точно духи предков, носивших одинаковые погоны, витали над нею и 4-я стрелковая дивизия и в германскую войну осталась "железной".
Кавказский корпус генерала Ирмана явился на поля европейской войны с присущим ему бодрым духом. Сам генерал Ирман на маленькой, горской лошади, в бурке, всегда с винтовкой за плечами, был впереди своих солдат. И корпус его делал чудеса. И были бои Императорской армии в эту грозную пору не только грозны, но и красивы.
Жила Русская армия традициями прошлого и твердо уповала, что "за Богом молитва, за Царем служба не пропадет". Сибирские полки принесли с собой силу и мощный дух необъятной Сибири. Они несли крепость сибирского крестьянина, его положительность и опыт Японской войны. Когда проходили они через встревоженную, панически настроенную Варшаву, глубоким вздохом облегчения вздохнули варшавяне.
Спасены. Эти люди не могут не победить!
Дух великих героев Императорской армии как будто витал над серыми полками, шедшим и умирать за те же великие лозунги "За Веру, Царя и Отечество". Тень Скобелева витала над рядами туркестанских стрелков. Мой старый знакомый по ташкентскому лагерю, командир 21-го Туркестанского стрелкового полка, "дедушка Селядцев", когда нужно было вставать из цепей, расправив на груди седую бороду, взял знамя и бесстрашно пошел впереди полка в атаку - и полк победил. Селядцев пал мертвым. Он умирал не за "землю и волю", которых ему после смерти не нужно, но за "Веру, Царя и Отечество". Умирая, он знал, что за смертью есть новая жизнь - есть бессмертие.
* * *
Мне говорили немцы: "Во время великой войны мы выше всего ставили Императорскую Русскую армию, потом французскую, потом английскую и ни во что считали итальянцев и американцев. Но выше, чем была русская кавалерия и даже равной ей, мы не имеем и у себя".
Русская кавалерия - это создание Великого князя Николая Николаевича, который долгое время был ее генерал-инспектором. Это он вывел нашу кавалерию из состояния покоя, учений на шагу и рыси, воспитал в ней смелость и способность быстро покрывать пространство. Она единственная поэтому сохранила конный дух и дерзала атаковать в конном строю.
Бешеная атака ротмистра, ныне генерал-лейтенанта, командующего единственной Русской армией, Врангеля, с эскадроном конной гвардии, у деревни Каушен 6 августа 1914 года поразила немцев. Раненый командир взятой Врангелем германской батареи просил разрешить сказать своему победителю несколько слов.
Когда Врангель подошел к нему, немецкий офицер пожал ему руку и выразил чувство искреннего восхищения перед его подвигом. Он не допускал мысли, что в современном бою возможна конная атака стреляющей батареи.
Подвиг павшего смертью храбрых корнета Л.-Гв. Гусарского полка, Великого князя Олега Константиновича, спасавшего солдата, и тут же подвиг простого донского казака, Козьмы Крючкова, заколовшего пикою одиннадцать немцев, и подвиг сотника 4-го Сибирского казачьего полка, Анненкова, зарубившего на глазах разъезда германского офицера, атака 10-й кавалерийской дивизией графа Келлера венгерской кавалерийской дивизии и такая же конная атака 2-й казачьей Сводной дивизией генерала А. А. Павлова, атака Уланским Новомиргородским полком тяжелой германской батареи у Костюхновки в 1916 году и там же атака Черниговским полком германской пехоты, атака эскадроном ротмистра Случевского 16-го гусарского Нежинского полка, роты велосипедистов, атака 1-го Волгского полка, мною выше описанная, атака ротмистра 12-го гусарского Ахтырского полка, Панаева, австрийской пехоты, атаки Заамурской пограничной стражи, Ингушей, атака 16-го и 17-го Донских казачьих полков сквозь окопы и проволоку австрийцев и германцев у деревни Рудка Червище 7 августа 1916 года.
И сколько их!
И ни одной завершенной конной атаки не знает ни одна другая европейская армия.
История, скажет свое слово о Русской Императорской армии, и она может спокойно ожидать этого суда и не бояться его. Непостыженная, победоносная, несокрушимая, славная, предстанет она на суд истории, и к бесконечной веренице имен героев прибавится еще длинный список новых имен.
Третьим после Государя и Великого князя Николая Николаевича лицом императорской крови в великую войну был родной брат Государя - Великий князь Михаил Александрович.
Значение его не было так велико, как первых двух, и он был на войне в скромной роли начальника дивизии, так отвечавшей его скромному характеру.
В Кавказской Туземной дивизии, которой командовал Великий князь, было шесть полков четырехсотенного состава: 2-й Дагестанский, Кабардинский, Татарский, Чеченский, Черкесский и Ингушский. Полки были численно невелики. Офицеры только отчасти туземцы; большинство - русские. Конский состав был слаб. Дивизия была плохо обучена и невоспитанна. Воспитание и муштру в ней заменяли прирожденная дисциплинированность горцев и обаяние имени Великого князя. Где не было его, там части дивизии показывали свою неподготовленность к войне и плохую выучку.
Стояли на реке Днестре заставами. Дагестанцы крепко спали по ночам. Проведали про это австрийцы, прокрались ночью на заставу и вырезали ее без остатка. Дагестанцы продолжали спать. Когда офицер говорил им, что спать нельзя, они отвечали - Ты боишься, не спи, мы не боимся - спим! К дивизии были приданы ополченские дружины, с тяжелыми "дядями", никогда не знавшими военной службы, не муштрованными и не воспитанными. Оставалось рассчитывать только на дух этих людей, на их сердце, и это сердце им дал Великий князь - обаяние близости брата государева и сознание ответственности перед ним и перед Родиной.
С первых чисел мая Кавказская Туземная дивизия стояла на позиции по реке Прут, к северу от румынской границы. Кавказцы понарыли окопы, перешли вброд за Прут и занимали ряд селений на правом берегу. Против них была германская спешенная кавалерия и австрийская пехота. Правее их стояла 9-я кавалерийская дивизия, левее - ополченцы и далее - 10-я кавалерийская дивизия. Снарядов было мало, а в конно-горных батареях, которые были приданы туземцам, и совсем почти не было. Мы видели, как строили австро-германцы окопы, как добирались они большими толпами, и мы не могли разогнать их, помешать работам артиллерийским огнем. Это создавало нервное настроение. Были при артиллерии и - как будто не было ее.