Никита Еду, и далеко.
Марьяна Какой ты, право, - все бы ему шутить.
Никита Я не шучу.
Марьяна Нет, я не верю, шутишь, шутишь. Ну, развеселись же! Какой ты сердитый! На кого ты рассердился? Или ты нездоров? Скажи мне: я все, все знать хочу.
Хочу тебя развеселять,
Хочу узнать твои желанья,
Твои сердечные страданья
Хочу с тобою разделять;
Скажи же мне.
Никита
Тебе сказать!
К чему тебе мои страданья,
Моя сердечная тоска?
Марьяна
Чтоб разделить ее, как с другом,
Как с братом милым и отцом;
Предупреждать твои желанья,
Прекрасный взгляд твой понимать,
И петь с тобою, и рыдать,
И лаской девичьей моею
Твои недуги врачевать;
Чтобы любить тебя.
Никита
Любить!
Как много, много ты сказала!
Любить!., любить!., прекрасный звук.
Прекрасно тайное значенье
Простого слова. Но, дитя!
Ты поняла ль душой невинной,
Что ты сказала мне?
Марьяна
Кто? Я?
Ах, я любить, любить умею,
Да не умею рассказать,
Как я люблю тебя. С тобою
Я все готова разделять;
Ты для меня отец и брат;
Ты для меня все, все на свете!
И даже матушку любить
Я не могу, как я любила,
Когда не видела тебя.
Никита
Ты божий ангел-утешитель.
Как мне отрадно понимать
Невинные простые речи!
Любить одно! не разделять
Любовь прекрасную на двое -
Это по-моему. И тот,
Кто говорит, что все он любит,
Холодный камень он: он лжет,
Он ничего тогда не любит,
Он богохульствует. Любовь,
Как солнце ясное высоко
Одно на небе голубом.
Как бог один, одна любовь!..
Затаена в душе глубоко,
В душе прекрасной, как твоя.
Меня ты любишь, знаю я.
Но ты соперницу имеешь,
Как ты, прекрасную.
Марьяна
Кто? Я? Где же она и кто такая?
Никита
Украйна милая моя!
Моя Украина родная!
Ее широкие поля!
Ее высокие курганы!
Святая прадедов земля!
Люблю тебя, моя Украйна:
Твои зеленые дубровы,
Твои шелковые луга,
Днепра крутые берега,
Люблю я вас любовью новой,
Любовью крепкою.
И ты, Украины образ несравненный,
Люблю тебя, в тебе одной
Я всю Украйну обожаю.
Марьяна
И я люблю ее, как ты;
Я песни родины певала,
И я всегда воображала
Прекрасно-гордые черты,
И брови черные, и стан,
Как у тебя, живой, высокий.
И я в тебе, мой кареокий,
Славу Украины люблю;
Вождей бессмертных обожаю,
Что в песнях кобзари поют.
Никита
Как ты прекрасна! Ты казачка,
И я люблю тебя. Люблю,
Как мою родину святую…
Как счастлив я! Люби меня,
Воображай во мне героя
Минувших дней, - только люби!..
Марьяна
Ты мой навеки, ты мой милый,
Я неразлучная твоя:
И на край света, и в могилу
С тобою я, с тобою я,
С тобой повсюду, и как любо
Нам будет горе горевать
И пир веселый пировать!
Я боевые песни буду
Петь для тебя; пойду плясать;
Ты мне расскажешь про походы:
Как вы ходили воевать
Татар, турецкого султана,
Как Сагайдачный с казаками
Москву и Польшу воевал,
Как Наливайко собирал
Перед родными бунчуками
Народ казацкий защищать
Святую церковь. Все, как было,
Будешь рассказывать, а я…
Ивана сына пеленаю
И, пеленая, припеваю:
"Вырастай казакам на славу,
Врагам на расправу!.."
И вырастет сын Иван,
Запорожский атаман,
Как ты, смелый, кареокий,
Как ты, стройный и высокий,
Как мне весело, как любо,
Как я рада, рада буду…
(Поет и пляшет.)
"С золотыми подковами
Башмаки, башмаки!
Не смейтеся на улице,
Казаки, казаки.
Я золото не молотом
Накую, накую,
Вдоль улицы протанцую,
Пропою, пропою".
Что хорошо?
Никита Настоящий ребенок! Теперь ты пляшешь и через минуту готова плакать.
Марьяна А ты настоящий дед старый, никогда не пляшешь. И, кажется, не плачешь, а вечно хмуришься, как будто сердит на меня за то, что я тебя люблю; или ты болен? Скажи, что у тебя болит?
Никита (показывая на сердце) Вот что!
Марьяна
Что же мне делать, я не знаю,
Чем пособить тебе могу?
Никита
Молися богу.
Марьяна
Я молюся,
А ты попрежнему грустишь.
Никита
Утешься, скоро перестану;
Заплачу радостно, как ты,
С тобою вместе протанцую.
Марьяна Когда же? скоро ли?
Никита Очень скоро; только возвращусь из Варшавы и - пир горой.
Марьяна Разве ты в Варшаву едешь? Зачем?
Никита Да, еду. А ты смотри все к свадьбе приготовь.
Марьяна Все приготовлю. Зачем едешь?
Никита Я гетманский посланник, еду с грамотами к королю и сейму.
Марьяна Что же в этих грамотах написано? Ты читал?
Никита Нет, не читал, да и зачем мне знать пустое маранье придворных хитростей! Они не искренни со мною, хитрят, секретничают, но правды им не перехитрить: она возьмет свое. Я полагаю, они трактуют о вольностях казацких, чтоб отстранить Хмельницкого. Немного поздно спохватились, но, может быть, еще успеют без крови дело погасить. Дай-то, господи! пора им опомниться; но зачем они секретничают со мною? Будто я не знаю дел Хмельницкого и сейма? Да мне все равно: пускай они пишут, что хотят, а я скажу, что чувствую и знаю. Владислав добрый король. Друг, друг благородного Хмельницкого; он меня выслушает.
Я смело стану перед троном,
Как добрый сын родных полей:
И сейму правдою моею
Святость народного закона
Я докажу. Они поймут,
Поймут, надменные магнаты,
Что их огромные палаты
Травою дикой порастут
За поругание закона,
Что наша правда, наши стоны
На них суд божий призовут.
Что Наливайка дух великий
Воскреснет снова средь мечей
И тьмы страдальческих теней
Наши неистовые клики
В степях разбудят. Божий суд
Страдальцы грозно принесут
На те широкие базары,
Где Остраницы кровь текла,
Где вы разыгрывали кары,
Где реву медного вола
В восторге злом рукоплескали;
Где вы младенцев распинали
В глазах отцов и матерей,
На те базары тьмы теней,
В молчанье грозном, как страдали,
Расправу злую принесут
И вашей кровию польют
Ваши широкие базары.
(Со вздохом.)
О боже сильный! Боже славы!
Пошли мне мудрость отвратить
Эту кровавую расправу,
Пошли мне мудрость вразумить
Алчных грабителей лукавых,
Что братья мы, что не любовью,
Раздором грешная земля
Утучнена, родною кровью!
(Помолчав.)
Я знаю сердце короля;
Он добр, сговорчив, но магнаты…
Несчастной черни палачи!..
Они коварны: их словам
Не должно верить простодушно…
Они обманут, и тогда
Беда Украине, беда!
И вам, кровавые деспоты,
Несдобровать!
Они думают передать страшную расправу сынам и внукам. Нет! Теперь должно кончить, и кончить навсегда. Мы знаем вас, вероломные! Мученическая смерть Богуна, Остраницы и Наливайка нам показала, как исполняете вы клятвы. Столетняя война - и между кем? Между родными братьями. Страшно! (Немного помолчав.) Что ежели определено судьбою мне, простому человеку, окончить то словами, чего миллионы не могли кончить саблями?..
С какою радостью сердечной
Я возвращуся в Чигирин!
С каким торжественным восторгом
Взгляну на славные поля,
Где кровь казацкая текла,
Где улеглися миллионы
Несчастных жертв. Всему конец!
Всему кровавому конец!
Сынам и внукам мир и слава!
О днях минувших, днях кровавых
Кобзарь им песню пропоет,
В конце той песни знаменитой
Он имя сотника Никиты
С благоговеньем помянет.
(В восторге.)
Какая радость, боже мой!
Я славу словом завоюю
И славный подвиг торжествую
С тобой одной! В тебе одной
Я всю Украину поцелую.
(В восторге целует Марьяну.)
Марьяна Как это весело!
Никита Как мне весело, когда б ты знала! Ты, как дитя неразумное, веселишься и плачешь, а я?.. Но после о радостях поговорим. Иди к матушке и поторопи ее с шапкой.
Марьяна Да зачем тебе так скоро шапка нужна?
Никита После скажу, иди скорее. Невеста еще только, а уже и не слушается.
Марьяна (усмехаясь) Иду, иду. (Уходит.)
Никита ходит задумавшись по комнате. Немного погодя, остановись, говорит как бы с самим собою, сначала тихо, потом громче и останавливается на авансцене.
Никита
Святая родина! святая!
Иначе как ее назвать!
Ту землю милую, родную,
Где мы родилися, росли
И в колыбели полюбили
Родные песни старины.
(Громче.)
То песни славы! звуки рая!
Сынам на диво, на любовь
Сложили их, не умудряя,
Дела великие отцов,
И эти звуки, эти горы,
Эти широкие поля,
Немолчный говор синя моря,
Небо высокое, земля
С ее богатством, нищетою,-
Все это наше, нам родное,
Родные дети мы всему,
Мы часть ее, земли той милой,
Где наши деды родились,
Где их высокие могилы
В степях так гордо поднялись,
И наши очи приковали
Своею мрачною красой,
И без речей нам рассказали
Судьбу Украины родной.
(Немного помолчав.)
В ком нет любви к стране родной,
Те сердцем нищие калеки,
Ничтожные в своих делах
И суетны в ничтожной славе.
(Немного помолчав.)
И чем несчастней, тем милей
Всегда нам родина бывает,
Тем краше вид ее полей…
(Со вздохом.)
А наша родина страдает,
(Печально.)
А прежде счастлива была.
Тогда враги ее боялись,
Тогда сыны ее мужали
И славные отцов дела
Своею славой обновляли,
И все минуло, все прошло!
Казак в неволе изнывает,
И поле славы поросло
Травой негодной… умирает
И звук и память о былом!
(Торжественно.)
Нет, запоем мы песню славы
На пепелище роковом!
Мы цепь неволи разорвем,
Огонь и кровь мы на расправу
В жилища вражьи принесем!
И наши вопли, наши стоны
С их алчной яростью умрут!
И наши вольные законы
В степях широких оживут!
(Взволнованный, долго ходит молча по хате, останавливается и говорит как бы сам с собою.)
Славяне, несчастные славяне! Так нещадно и так много пролито храброй вашей крови междоусобными ножами! Ужели вам вечно суждено быть игралищем иноплеменников? Настанет ли час искупления? Придет мудрый вождь из среды вашей погасить пламенник раздора и слить воедино любовию и братством могущественное племя!
Задумывается. Входят Катерина с шапкой и Марьяна.
Катерина Слава богу, насилу-то угромоздила их: такие большие!
Никита (очнувшись) Что вы так долго с ними делали?
[1841]
Повести
Наймичка
Между городом Кременчугом и городом Ромнами лежит большая транспортная, или чумацкая, дорога, называемая Ромодановым шляхом. Откуда она взяла такое название, - это покрыто туманом неизвестности; чумаки же рассказывают вот какую былицу.
Жил в городе Крюкове (что за Днепром, против Кременчуга), - так в этом городе Крюкове жил богатый, неисчислимо богатый чумак Роман. Каждое божие лето отправлял он две валки, по крайней мере возов в двадцать каждая: одну на Дон за рыбою, а другую в Крым за солью. К первой пречистой чумаки, его наймиты, возвращалися в город Крюков. Часть добра сваливалась в его коморах, а с другою половиною добра он уже сам отправлялся в город Ромны со своею валкою, а шел он вот какою дорогою: сначала на Хорол, так что ему Золотоноша оставалася вправо, а Веселый Подол влево, потом из Хорола на Миргород, из Миргорода на Лохвицу, а из Лохвицы уже в Ромны. Так посудите сами, какой он круг всегда давал! И для почтаря это чего-нибудь да стоит, а про чумака и говорить нечего. Вот он однажды, продавши на роздриб и частку гуртом свое добро в городе Ромнах, думал было возвращаться домой, да приостановился ненадолго около корчмы, около той самой корчмы, что и теперь стоит уже за городом Ромнами, под вербами, на Лохвицкой и Зиньковской дороге и на Ромодановом шляху.
А тут уже под вербами, около корчмы, стояло десяток-другой чумацких возов распряженных, а кой-где под возами сидят себе люди добрые да горилку кружают. Вот он остановился со своею худобою, снял шапку, помолился богу и, обратившись к чумакам, сказал:
- Благословите, Панове молодцы, волы попасать!
Чумаки ему отвечали так:
- Боже благословы, велыке поле! - и принялися за свое дело.
А он, оставя волы в ярмах, пошел в корчму, говоря:
- Я только чвертку выпью.
Заходит в корчму, а там шинкарочка, точно на картине намалевана, будто шляхтянка какая. Чумак Роман был уже хотя и не молодой чумак, одначе в нем сердце заиграло, глядя на такую кралю. Краля это смекнула да, усмехнувшися, и спрашивает его:
- А чего вам хорошего надобится, господа чумаче?
Она-таки умела и по-московски слово закинуть.
- А вот чего мне надо, моя добродейко: кварту горилки, да две кварты меду, да сама сядь коло мене.
- Добре, - сказала шинкарка и, наливши ему кварту водки, пошла в лёх с поставцем и принесла меду.
Сидит чумак Роман в конце стола, закуривши свою чумацкую люльку, а около него сидит молодая шинкарочка да смотрит на его седые усы своими голубиными глазками. Пьет чумак Роман, кружает он серебряною чарою горилку горькую, а шинкарочка молодая золотым кубком мед сладкий. Долго они вдвоем себе сидели, пили, разные песни пели. На дворе уже стемнело, а они сидят себе, пьют и поют. Уже и темная ночь на дворе, уже бы чумаку и в дорогу пора, а он сидит себе да пьет. Уже и полночь на дворе, а он все-таки сидит и пьет, а шинкарочка, знай, наливает. А волы, бедные, в ярмах стоят. Вот уже и Чепига, и Волосожар за гору спряталися, и зарница взошла. Чумак Роман как бы опомнился, взял шапку, люльку и вышел из корчмы, лег в воз, накрылся свитою и едва проговорил: "Соб, мои половые!" - волы двинулися, взяли соб и пошли частым полем, а не Лохвицкою дорогою. Неизвестно, долго ли они так шли и долго ли чумак Роман спал, только он проснулся уже в городе Кременчуге. По его следу поехали другие чумаки и пробили широкую дорогу и назвали ее Романовым шляхом. А почему его зовут Ромоданом, этого чумаки не знают.
Таково слово в слово сказание народа о Ромодановской дороге. Не улыбайтеся добродушно, мой благосклонный читатель, я и сам плохо верю этому сказанию, но, по долгу списателя, должен был упомянуть о сем досужем вымысле народа.
Ближе к истине полагать можно вот что о происхождении Ромодановского шляху. Не был ли его пролагателем князь Григорий Ромодановский, который в 1686 году водил московскую рать под Брусяную гору, чигиринскую резиденцию неукротимого гетмана Петра Дорошенка? Я думаю, это будет правдоподобнее. Но кто бы ни проложил эту дорогу, нам, правду сказать, до этого дела нету. А заговорили мы о ней потому, что описываемое мною происшествие совершается по сторонам ее.
Но чтобы вы полное имели понятие о Ромодановской дороге, то я прибавлю вот что.
Примечательна эта дорога тем, что, начиная от Ромен и до Кременчуга, не касается она, на расстоянии трехсот верст, ни одного города, ни местечка, ни села, ни даже хутора. Лежит себе чистым, ровным, злачным полем. Только кой-где стоят корчмы с огромными стодолами и глубокими колодезями, построенными собственно для русских извозчиков, - наши чумаки никогда не останавливаются в корчмах. А по сторонам ее часто встречаются земляные укрепления разной величины и формы, поросшие пыреем. Нередко виднеются и курганы, совершенно круглые, сажен пятьдесят в диаметре, - есть и больше и меньше, - всегда с выходами: двумя, тремя и четырьмя, смотря по величине кургана. Их простой народ называет просто могилами. Есть и такие насыпи (и это самые большие), которых и форму определить нельзя, - это валы разной величины и в разных направлениях. Думать надо, что форма этих шанцев впоследствии испорчена корыстолюбивым и любопытным потомством. Не помню, кто именно пробовал добывать селитру из Орельских земляных укреплений, или так называемой линии, построенной Петром Первым между Днепром и Доном, на берегу реки Орели, но результаты оказались совсем не удовлетворительны. То может быть, что и описываемые мною курганы были пробованы каким-нибудь любителем селитры - Ходаковским в некотором роде. Не знаю, пускай про то ведают антикварии.
Нужно еще прибавить, что все эти так называемые могилы имеют свои названия, как то: Няньки, Мордачевы, Королевы и так далее. Последние, быть может, окопы Карла XII, потому что он в этих местах когда-то шлялся со своими синекафтанными шведами.
Я, одначе, во зло употребляю терпение моих благосклонных слушателей: разносился со своим Ромоданом, как дурень с писаною торбой, наговорил, что твоя перекупка с бубликами, а о самом-то деле не сказал еще ни слова.
Недалеко от Ромодановского шляху, по правую сторону (едучи из Ромен), лежит широкая прекрасная долина, окруженная невысокими холмами, уставленными, как будто сторожами, столетними дубами, липами и ясенями; вдоль широкой долины извилисто вьется белой блестящей полосою Сула. По берегам ее стоят, распустя свои зеленые косы, старые вербы и бересты. Вдоль берега Сулы растянулося большое село, закрытое темными зелеными садами; только кое-где из густой зелени прорезывается белое пятнышко, - это белая хата с соломенною крышею. Таков вид всех почти сел в Малороссии, с большим или меньшим количеством ветряных мельниц. И как приветливо они машут своими крылами утомленному путнику, предлагая гостеприимный отдых в своих зеленых, благоухающих садах.
Солнце близилося к горизонту и золотило своим желтобагровым светом и без того золотые, уставленные копнами поля благодатного села. Широкая долина покрылася прозрачным светлофиолетовым туманом и спрятала прекрасную линию своего горизонта в тумане.