- Товарищи солдаты! Мы принесли вам братский привет от революционных матросов Черноморского флота!.. Мы полностью одобряем...
Линьков протолкался к трибуне, позвал знаком помощника комиссара фронта Костицына, стоявшего у её подножия. Тот подошёл, безнадёжно махнув рукой в сторону трибуны.
- Все крови жаждут.
Моряк тем временем выкрикивал: "Смерть контре!" Па бескозырке новая ленточка: "Свободная Россия", бушлат перепоясан патронными лентами, на боку - маузер.
- Откуда моряки?
- Иорданский вызвал. Ему нужна большая поддержка, чтобы с генералами расправиться.
Костицын - во френче без погон, гражданский из питерских, спокойный, понимающий. Линьков попросил его рассказать подробнее, как возникла эта безумная идея расправы.
- Иорданский же старый меньшевик, а на коне-то сейчас большевики, - презрительно сказал Костицын. - Хочет к ним перекинуться, а для этого надо выслужиться перед Лениным за счёт генералов. Сам же знает, что судить надо сразу всех, умеете с Корниловым. И судить в Питере без митингов. Я был в Могилёве в вагоне Керенского, когда обсуждали этот вопрос...
Митинг продолжался, выходили новые ораторы, и почти все требовали казни генералов. Под эти горячие речи и выкрики толпы Костицын рассказал о совещании с Керенским. Линьков, зная Керенского, легко представил, как напористый Иорданский запугивал нервного правителя: если немедленно не предать суду Деникина и других генералов, заключённых в Бердичеве, он за фронт не отвечает! Председатель Чрезвычайной следственной комиссии Шабловский выразил сомнение в том, что весь фронт требует суда. Керенский попытался обмануть и перехитрить всех: мол, судите генералов в Бердичеве, но если будет Смертный приговор, то он его не утвердит. Шабловский на это не пошёл и заявил, что долг комиссара правительства не идти навстречу несознательной и возбуждённой массе, а разъяснить людям, что надо подчиниться закону. Керенский, как обычно, ушёл от решения и приказал комиссии выехать на место и там вынести решение.
Тем временем продолжались буйные речи.
- Братцы! - кричал солдат с трибуны. - Кто приказами ввёл смертную казнь на фронте? Кто? Они ввели. Корнилов с Деникиным и прочими. Вот пущай и идут на смерть по своему приказу, ежели они честные генералы. Или они генералы только для того, чтобы нашу кровушку пить?..
Толпа громко одобряла такие требования.
- А когда приехала комиссия, - рассказывал Костицын, - наш комиссар устроил такой же шум, как сейчас. Членов комиссии едва не раздавили. Всё же комиссия своё дело сделала, и состоялось решение Смольного: суд над генералом Деникиным отложить до окончания следствия над генералом Корниловым, а арестованных перевести из Бердичева в Быхов. Срок - сегодня, 27 сентября.
Подошёл недавно выступавший матрос, толкавшийся возле трибуны. Нагловато спросил:
- Поручик, папироской угостите?
- Я угощу, - сказал Костицын, доставая портсигар. - Я помощник комиссара Юго-Западного фронта Костицын.
- А я матрос первой статьи линкора "Свободная Россия" Руденко.
- Анархист?
- По-вашему, если матрос, так без вопросов анархист? А я, знаете ли, не анархист, а машинист на боевом линкоре и, между прочим, большевик.
- А выступал как анархист. Большевики за революционную законность, а не за суд уличной толпы.
- Это не толпа, господин помощник комиссара, а народ.
- Толпа превращается в народ, когда ею руководят большевики. Я сейчас попробую показать, как это делается, - и повернулся к Линькову. - Пора действовать, Михаил Георгиевич?
- Самый момент переломить настроение, - согласился поручик.
- А вас, матрос большевик Руденко, прошу поддержать резолюцию, которую мы сейчас внесём.
- Чтобы Руденко задний ход дал?
- Разберитесь, Руденко, где зад, где перед, - сказал Костицын и пошёл к трибуне.
- Дробь, - сказал матрос. - Сигнал принял.
Костицын начал говорить, и толпа затихла, он не кричал, а объяснял спокойно и достаточно громко. После коротких приветствий и текущего момента перешёл к делу:
- Конечно, Временное правительство не такой уж нам указчик, - и толпа взревела: "Долой Временное правительство!", "Вся власть Советам!", "Долой Керенского!" - Но Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Центральный комитет партии большевиков во главе с товарищем Лениным - это наша власть!..
"Вся власть Советам!" - взорвался митинг единым торжествующим криком.
- Петросовет в Смольном принял окончательное решение, - продолжал Костицын. - Судить генералов-заговорщиков всех вместе во главе с Корниловым, иначе им удастся скрыть главные подробности заговора. И судить в Петрограде, чтобы о заговоре узнала правду вся Россия. Поэтому наш митинг принимает резолюцию: "Заключённых в Бердичевской тюрьме участников Корниловского контрреволюционного заговора в соответствии с решением ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов перевести 27 сентября сего года в Быхов для проведения единого следствия, а затем и суда над всеми заговорщиками. Гарнизон города Бердичева в соответствии с требованиями революционной законности даёт слово Совету рабочих и солдатских депутатов доставить заключённых в Быхов, не причиняя им никакого вреда".
Митинг ещё смущённо молчал, Костицын не успел начать следующую фразу, как стоявший несколько поодаль Комиссар Иорданский шагнул вперёд, встал рядом с Костицыным и как бы продолжил текст резолюции:
- Заключённые заговорщики доставляются на вокзал пешком, под охраной Совета и выделенных воинских частей. Маршрут движения будет указан дополнительно.
Костицын этого не ожидал и не смог быстро сообразить, что можно предпринять. Наверное, ничего уже нельзя было сделать, потому что Иорданский победоносно громко кричал:
- Кто за резолюцию, прошу голосовать, - и почти без паузы: - Единогласно! Оркестр - "Интернационал!" Митинг объявляю закрытым!
К 17 часам все арестованные оделись, собрались, вышли по команде охраны в коридор. Их было восемь человек. Шесть генералов: Деникин, Марков, Ванновский, Эрдели, Эльснер, Орлов; чехословацкий капитан Клеценда я чиновник Будилович. За месяц заключения все осунулись, обтрепались, померкли. Марков, похожий своею статностью, изящными усами и бородкой на театрального испанского гранда, теперь напоминал деревенского мужика, уставшего от полевых работ.
В коридоре толпились охранники. К генералу Маркову подошёл скрашивавший своей доброжелательностью муки заключённого бывший финляндский стрелок, замкнутый, скрывающий от посторонних свои чувства, он вдруг сказал:
- Сергей Леонидович, скучать буду без вас.
- Успокойся, брат: долго скучать не придётся. Скоро на наше место новых генералов посадят - ещё не всех извели.
- Бог даст - с вами всё будет хорошо. Слово дали.
- Дали - могут обратно взять.
Марков с благодарностью подумал о солдате и о том, чем он, генерал, заслужил доброе отношение? Не к другим, а к нему подошли. Что-то, видимо, есть в нём, что располагает к нему людей без всяких личных его стараний. Давно уже стал это замечать - ещё с Японской войны. И большевик Линьков тоже вот старается. С той войны его запомнил. Наверное, чувствует, что никому он зла не желает, никому не хочет мстить. А те...
Все уже знали, что произошло на митинге. Марков подошёл к Деникину и спросил о его предположениях.
- Какие предположения, милый профессор? Никуда нас не повезут, а растерзают по дороге. Молю Бога, чтобы хватило сил не дрогнуть перед смертью.
- И я вспоминаю слова древнего римлянина: "Перестанешь надеяться - и бояться перестанешь".
Часа два томились в коридоре - слишком долго шёл митинг, и власти не укладывались в отведённое время. Иорданский долго придумывал маршрут движения к вокзалу - чтобы подлиннее, погрязнее, потемнее, чтобы успели солдатики расправиться с генералами. Если вправду ожидает смерть, то о чём вспоминать в последние часы: о плохом или о хорошем? Если о плохом, то всё прошлое представляется неудачным, напрасно прожитым, и если бы ещё пожить, то... Если о хорошем, о близких: о Марианне, о маленькой Марианночке, о Лёнечке, - то невыносимо оставить всё это навсегда.
- Когда мы встретились-то? - вспоминал Деникин. - В Карпатах, в начале 1915?
- Немного пораньше. В декабре 1914 меня назначили к вам начальником штаба. Тогда у вас ещё была 4-я стрелковая бригада, а не дивизия.
- Но её уже называли "железной", - напомнил Деникин. - В окопах мы не стояли. Шли только на прорыв или на контратаки, потом - в резерв.
Встреча была не из приятных: прибыл после болезни и доложил, что по своему состоянию верхом ездить не может, на позиции не поедет, останется в штабе. Чувствовал, что Деникину и штабным это не нравится, из-за чего говорил чуть ли не сердито, усугубляя впечатление. Пришлось через несколько дней делать демонстративный выезд на позиции. Штаб располагался в городе Фриштак, неподалёку за городом шёл горячий бой: австрийцы наступали. Марков нашёл огромную колымагу, приказал запрячь крепких лошадей и двинулся к месту боя, прямо в стрелковые цепи. По колымаге сразу стали бить шрапнелью. Однако удалось невредимым доехать до командного пункта. Деникин удивился, спросил, в чём дело. Марков сказал: "Скучно стало дома. Приехал посмотреть что тут делается..." С тех пор он стал в бригаде своим и пошли награды и повышения.
Везде, куда он попадал, быстро соображал, как надо себя вести, чтобы не стать чужим. Даже не соображал, а чувствовал. Будешь вычерчивать штабные карты по всем правилам Академии Генштаба, а там, в бою, всё совсем другое. Там бьют из пулемётов, солдаты гибнут в цепях, тяжело ранен командир 13-го полка, а отступать нельзя. Должность начштаба выше, чем комполка, но Марков подошёл к Деникину:
- Ваше превосходительство, дайте мне 13-й полк.
- Голубчик, пожалуйста, очень рад! Я сам хотел вам это предложить, но стеснялся: обидитесь, что я вас отстраняю от штаба...
- Жаль, что долго вас не утверждали.
- Да. Я даже писал в штаб Верховного, что не хочу никого обскакивать и обгонять. Какая там карьера, когда постоянно ходишь по краю могилы. Я даже приговорил себя к мысли, что должен умереть в рядах полка.
- Это была бы счастливая смерть. А вот сегодня...
- Наступил чёрный мрачный вечер. В тюрьму вошли Костицын, Линьков и штабс-капитан Бетлинг из Житомирской школы прапорщиков. До войны он служил в полку, которым командовал Деникин, теперь со своими юнкерами решился охранять арестованных от яростной толпы, ожидавшей их на дороге.
Бетлинг обратился к Деникину:
- Как прикажете, ваше превосходительство? Толпа дала слово не трогать никого, но ручаться ни за что нельзя.
- Пойдём, - ответил Деникин. - Пойдёмте, господа. Благослови нас, Господи.
Все перекрестились и направились к выходу. Линьков подошёл к Маркову.
- Я буду рядом, - сказал он. - У меня есть оружие.
- Благодарю вас, на...
И Марков пожал плечами и вздохнул как перед тяжкой работой.
Колонна вышла на тёмную дорогу. Впереди - Костицын и 14 делегатов от гарнизона. За ними арестованные, окружённые решительными юнкерами с винтовками. Бетлинг с обнажённой шашкой - рядом с Деникиным, Линьков вплотную к юнкерам, ближе к Маркову.
Солдаты, расположившиеся вдоль дороги, оживлённо зашумели. Костицын решительно и громко крикнул:
- Помните своё обещание: арестованных не трогать. Всякая попытка нападения будет отражена оружием.
Толпа зашумела громче, но никаких действий никто из солдат не предпринимал. Изношенные сапоги по щиколотку вязли в холодной мокрой грязи.
Толпа с первых же шагов сдавила маленькую тесную колонну. Самые злобствующие солдаты вплотную притискивались к юнкерам, которые решительно отталкивали их, а то и снимали винтовки и грозили штыками. "Бейте их прикладами!" - кричал Бетлинг. "Пьяных топчите в грязь, - добавлял Костицын. - Дали слово - пусть держат!"
Повернули на совершенно тёмную и особенно грязную улицу, и первый камень ударил в спину Маркову. Полетели комья грязи в охрану и в арестованных. "Товарищи, слово дали!.. Товарищи, слово дали!" - не переставал кричать Бетлинг.
Идти куда-то в ночь и ждать смерти! Ударят тяжёлым камнем, упадёшь, затопчут. Хотел ещё днём попросить у Линькова наган - это было неприлично: даст - нарушит закон, откажет - обоим будет стыдно.
Сзади подъехал сопровождающий броневик, и лучи его прожектора вырвали из тьмы озлобленные лица солдат. Солдаты кричали: "Смерть предателям!.. Мы слова не давали!.. Бей их, ребята!.."
Однако бросали, не столько камни, сколько мокрую грязь. Противно, но не смертельно. Бетлинг дал команду юнкерам, и те, повернувшись к толпе, выставили вперёд винтовки, оттеснили ближайших, самых активных. Булыжники продолжали лететь в конвоируемых пленников. Раненому генералу Орлову большой камень попал в лицо, булыжник - в генерала Эрдели. Камни то и дело попадали В Деникина и Маркова. Деникин обернулся к Сергею Леонидовичу и сказал дрожащим голосом:
- Что, милый профессор, конец?
- По-видимому.
Произнёс это, но откуда-то возникла надежда, что на дороге он не умрёт. Наверное, потому что повернули на главную улицу, где на балконах домов стояли люди и кричали: "Да здравствует свобода!" Женщины махали платками.
"Да здравствует ваша свобода!" - мысленно произнёс Марков. Может быть, это ему дамы машут платочками. Разве нет здесь доброжелателей? Вот и Линьков не отходит далеко и подбадривает.
На перронах и путях ярко освещённого вокзала ожидала новая нетерпеливо злобная толпа. Солдаты преградили дорогу к приготовленному вагону и кричали: "В арестантский их!.. В телячий!.. В вагон для лошадей!.." Набросились на сопровождающих членов Совета, ударили Костицына. Подбежал Линьков, закричал: "Своих комиссаров вьёте? Контра собралась? Перестреляю гадов!" И Бетлинг замахал шашкой, крича: "Товарищи, дали слово!"
Арестантского вагона не нашли и подали товарный, перевозивший лошадей, немытый, неубранный. "Не переживайте, Антон Иванович, - сказал Марков Деникину, подсаживая его, помогая забраться в вагон. - Христос в хлеву родился, и мы тоже в хлеву родимся для новой жизни".
С трудом втащили изуродованного Орлова. Уселись в вагоне прямо на мокрый скользкий пол в лошадиную грязь. Генералы молчали. О чём они молчали? О том, что такое забыть нельзя? О том, что те, кому не удалось убить их сегодня, попытаются сделать это завтра? О том, что тысячи злобно орущих солдат - это теперь их смертельные враги?
У вагона плакали женщины - жена и сестра Клецандо. Истерически кричал что-то угрожающее сын генерала Ольстера, размахивая пистолетом, который его денщик поспешно отобрал. Следом за арестованными в теплушку полезли члены Совета - они должны были сопровождать их до Быхова.
Наконец загудел паровоз, и поезд медленно тронулся. Кто-то дважды выстрелил из винтовки. Линьков облегчённо вздохнул и начал пробираться к выходу в город.
На Центральной улице слепили щедрые разноцветные огни кинотеатра. Здесь толпились солдаты, матросы и штатская публика. Трепались об асфальт тротуара широченные клёши матроса Руденко. Он вёл под руку местную красавицу, высокую, фигуристую, с глазами и причёской цвета тёмной ночи.
- Милая Розочка, - говорил он ей. - Я в полное владение отдал бы вам своё верное матросское сердце, но оно принадлежит революции.
- Я тоже за революцию, - ответила девушка. - Я была в эсерах, но теперь я большевичка. Завтра же запишусь в ячейку, и мы с вами, Олег, вместе будем бороться за революцию, и наши сердца будут биться рядом.
- Ваши милые ножки устали, Розочка. Полную вахту на ногах. Пора отдохнуть. Не зайти нам для отдыха в кинематограф? Там, видать, что-то вполне интересное.
Разноцветно светящаяся реклама предлагала:
"Увлекательный исторический фильм
из жизни проклятого прошлого
ТЁМНЫЕ СИЛЫ - ГРИГОРИЙ РАСПУТИН И ЕГО СПОДВИЖНИКИ
1-я и 2-я серии в один сеанс".
- Ой, я видела первую серию, - вспомнила Роза. - Там такие есть сцены с женщинами...
И она стыдливо хихикнула.
- Посмотрим сцены, - сказал матрос. - Революционер должен всё знать. Всё, против чего он борется. Идемте, Роза. Как раз время. Сейчас склянки будут бить.
У входа стоял поручик Линьков, дымя папиросой и решая, стоит ли идти в кино.
- Здравия желаю, товарищ поручик, - приветствовал его матрос. - Познакомьтесь: моя революционная подруга Розалия Ефимовна. Мы освободили угнетённый царским режимом еврейский народ и теперь сообща строим новую жизнь.
Поручик с радостью познакомился с девушкой.
- Пойдёмте на две серии в одном котле, поручик, - предложил матрос. - Посмотрим, как расправились с негодяем Распутиным без суда и следствия господа великие князья. А мы своих предателей сегодня защитили от народа.
- Их ждёт суд.
- И там их пожалеют. А то ещё и до суда отпустят. Вот тогда они себя покажут. Нас они не пожалеют, и будем мы с вами вспоминать, когда к Богу в рай пошлют, как мы их спасали.
БЕГСТВО
Первая ночь в Быховской гимназии, превращённой в тюрьму, для Маркова была тяжёлой. Несколько раз просыпался, испуганный приснившимся: то ему снилось, что он увяз в грязи на Бердичевской дороге и не мог идти, а со всех сторон подступали солдаты, то видел Марианночку и Леонидика, прощающихся с ним, машущих ручками, а он уходил от них куда-то во тьму; то под утро привиделось, что его схватили под руки и тащат куда-то на расправу, однако, как оказалось, соседи по комнате - старый приятель по Академии Романовский и Деникин - будили его, заспавшегося, на завтрак.
Проснулся, увидел низкий сводчатый потолок, окна с решётками, пропускающими мало света, толстенные стены. Бывший католический монастырь, а теперь тюрьма, охрана, неизбежный суд с неизбежным смертным приговором. Поднялся без улыбки, без привета, хмуро сказал:
- Простите, господа. Не выспался после дороги.
В столовую на первый этаж шли по тёмной лестнице.
Внизу генерал Корнилов приветливо здоровался со всеми, особенно с бердичевцами. Деникину сказал:
- Очень сердитесь на меня за то, что я вас подвёл?