Старый Гонт постоял у калитки, пока высокая фигура Маллоринга не скрылась из виду, а затем заковылял по дорожке и вошел в дом своего сына. Том Гонт недавно вернулся с работы, и сейчас, сняв куртку, читал газету невысокий, коренастый человек, краснощекий, круглолицый, с маленькими глазками и насмешливым ртом под жидкими усами. Было в нем что-то от задорного спорщика и болтуна, даже когда он молчал. Он явно принадлежал к тем людям, которые бывают особенно веселы и остроумны, когда перед ними стоит кружка пива. Том был хороший работник и зарабатывал в среднем восемнадцать шиллингов в неделю, если считать и стоимость овощей, которые он выращивал на своем огороде. Заблудшая дочь ходила стирать к двум старым дамам, а дедушка Гонт получал пять шиллингов пособия от прихода, так что доход семьи - их было пятеро, включая двух мальчиков школьного возраста, достигал двадцати семи шиллингов в неделю. Деньги не малые! Это сравнительное благосостояние, несомненно, способствовало популярности Тома Гонта, знаменитого местного остряка и грозы политических митингов. Последние - кто бы их ни устраивал - консерваторы или либералы, - он срывал способом, поражавшим своей простотой. Сначала он задавал вопросы, лишенные всякого смысла, а потом так комментировал ответы, что все надрывались от хохота; этим он убивал двух зайцев сразу - не давал глубоко вдаваться в политические вопросы и вызывал похвалы соседей: "Ай да Том Гонт, ему пальца в рот не клади!" Восторги толпы он ценил больше всего. Но что он думал на самом деле, не знал никто, хотя некоторые подозревали, что он голосует за либералов: ведь на их митингах он шумел больше всего. Все полагали, что его упорное заступничество за дочь вызвано отнюдь не любовью. Ведь Том Гонт был из тех, кого хлебом не корми, но дай кого-нибудь лягнуть, особенно знать.
При взгляде на него и на старого Гонта трудно было поверить, что это отец и сын; правда, такое родство часто бывает сомнительным. Что до жены Тома Гонта, то она умерла лет двенадцать назад. Кое-кто утверждал, что он загнал ее в гроб своими шуточками, другие считали, что ее доконала чахотка. Он много читал - и был, пожалуй, единственным любителем чтения на всю деревню - и умел свистать, как дрозд. Он много работал, но без особого прилежания, зато много и очень прилежно пил и всюду, кроме своего дома, болтал до одури - вот так и жил Том Гонт. Словом, он был человек своеобразный.
Старый Гонт опустился в деревянную качалку.
- Сейчас сэр Джералд мимо прошел…
- Пусть сэр Джералд идет хоть к чертям. Они его там за своего признают…
- Говорил, как бы нам тут остаться, а чтобы Метти пошла в услужение…
- Зря он болтает: чего он в этом деле смыслит? Э, пускай! Тома Гонта все равно не свернешь; он где хочешь работу найдет, ты, папаша, этого не забывай.
Старик положил худые, смуглые руки на колени и умолк. А в голове у него сверлила одна мысль: "Если так обернется, что Том уедет, с меня меньше трех шиллингов за квартиру никто не возьмет. На харчи останется два шиллинга в неделю… Два шиллинга в неделю - два шиллинга… А если я с Томом поеду, так уж своего у меня ничего не будет и начнет он мной помыкать". И он испытующе поглядел на сына.
- А куда ж ты поедешь?
Газета, которую читал Том, зашуршала. Суровые серые глазки уставились на отца…
- А кто сказал, что я уеду?
Старый Гонт гладил и гладил свое морщинистое, пергаментное лицо, которое Френсис Фриленд, поглядев на его тонкий нос, сочла похожим на лицо джентльмена.
- Да ты, ведь, кажется, сказал, что уезжаешь…
- Тебе слишком много кажется, папаша, вот в чем беда; слишком много кажется.
Выражение язвительной покорности на лице старого Гонта стало заметнее; он встал и, взяв с полки миску и ложку, начал медленно готовить себе ужин: хлебные корки, смоченные горячей водой и сдобренные солью, перцем, луком и крошечным кусочком масла. Пока он стоял, склонившись над котелком, сын курил глиняную трубку и читал газету, старые часы тикали, а котенок на подоконнике плотно закрытого окна ни с того ни с сего замурлыкал. Дверь открылась, и в комнату вошла Уилмет. Она передернула плечами, словно стряхивая дождевые капли, сняла рябую соломенную шляпу с обвисшими полями, надела фартук и засучила рукава. Руки у нее были полные, крепкие, красные, и сама она тоже была полная и крепкая. От румяных щек до толстых лодыжек вся она словно горела от избытка жизненных сил - совсем не похожая на своего худосочного деда. Готовя отцовский чай, она двигалась по комнате с какой-то хмурой вялостью, но когда вдруг останавливалась, чтобы погладить котенка или пощекотать худой затылок деда, в ней проглядывала озорная прелесть. Закончив приготовления, она встала у стола и лениво произнесла:
- Пейте чай, папаша. Я еду в Лондон.
Том Гонт отложил трубку и газету, сел за стол я, набив рот колбасой, сказал:
- Поедешь туда, куда я скажу.
- Я еду в Лондон.
Том Гонт задвинул кусок колбасы за щеку и уставился на нее маленькими, кабаньими глазками.
- Ты у меня доиграешься! У Тома Гонта хватает из-за тебя неприятностей. Ты эти шутки брось!
- Я еду в Лондон, - упрямо повторила девушка. - А вы заберите домой Алису.
- Вот оно что! Поедешь, когда я тебе скажу… И думать ни о чем не смей…
- Нет, поеду. Сегодня утром я встретила мистера Дирека. Они подыщут мне место в Лондоне.
Том Гонт так и застыл с вилкой в руке.
Ему трудно было сразу сообразить, стоит ли перечить своему главному союзнику. Поэтому он счел, что ему выгоднее заняться едой, но потом все-таки пробурчал:
- Поедешь, куда я захочу; и не воображай, будто мне станешь указывать…
Наступила тишина, которую нарушало только чавканье старого Гонта, хлебавшего свой бульон из корок. Уилмет подошла к окну, села, прижав к груди котенка, и стала смотреть на дождь. Старый Гонт, доев похлебку, встал за спиной у сына, поглядел на внучку и подумал:
"Едет в Лондон. Для нас это - самое лучшее. Значит, нам не придется уезжать. Едет в Лондон… Хорошо…"
Но огорчен он был ужасно.
Глава XIV
Когда весна встречается в девичьем сердце с первой любовью, птицы начинают петь.
В тот май под окном у Недды, когда она просыпалась, заливались черные и пыльно-серые дрозды, но ей казалось, будто поет она сама, и притом всю ночь напролет. На листьях сверкали то солнечные блики, то дождевые капли, принесенные юго-западным ветром, а глаза Недды, стоило им только раскрыться, загорались мягким и теплым светом. И они уже не тускнели весь день, независимо от того, был ли газон внизу у дома покрыт прозрачной росой, или лежал темный и иссохший под ударами восточного ветра. А на сердце у нее было необыкновенно легко.
После нескольких бесплодных дней, проведенных в Бекете, на Феликса напал приступ cacoethes scribendi, поэтому он не замечал, что творится с дочерью. Он, великий наблюдатель, не видел того, что видели все. Но и он и Флора были так поглощены высокими материями, что не могли, например, не задумываясь, сказать, на какой руке носят обручальное кольцо. Они столько говорили о Бекете и Тодах, что Флора совсем привыкла к мысли, что на днях к ней пожалуют в гости двое молодых родственников. Но она только что начала писать поэму "Дионис у источника", а сам Феликс погрузился в сатирическую аллегорию "Последний пахарь", и Недда оказалась одна. Впрочем, рядом с ней неотступно все время шагал невидимый спутник. Она отдавала все свои мысли и все свое сердце этим воображаемым прогулкам, но ее это ничуть не удивляло, хотя прежде она ничему не умела отдаваться целиком. Пчела отлично знает, когда наступает первый летний день, и жадно льнет к распустившимся цветам; то же было и с Неддой. Она написала Диреку два письма, а он ей одно. Поэзии, однако, в нем не было и следа. Как и следовало ожидать, оно почти целиком было посвящено Уилмет Гонт: не подыщет ли Недда для нее место в Лондоне, чтобы девушка знала, куда ей ехать? Зато письмо кончалось словами: "Влюбленный в тебя Дирек".
Письмо встревожило Недду. Она бы сразу показала его Флоре или Феликсу, но помешали последние словам обращение: "Любимая Недда!". Однако она инстинктивно понимала, что об Уилмет Гонт она может говорить только с матерью: ведь любая другая женщина захочет точно узнать, в чем дело, начнет расспрашивать, а что она сможет ответить? Да и сочувствия от них не дождешься. И вдруг она вспомнила про мистера Каскота.
За обедом она осторожно закинула удочку, - оказалось, что Феликс довольно тепло отзывается о Каскоте. Удивительно, как он очутился в Бекете, - вот уж там ему не место! Человек он неплохой, немного, пожалуй, шалый, но это всегда случается с мужчинами в его возрасте, если вокруг них слишком много женщин или же нет ни одной…
- А у мистера Каскота - первое или второе? - спросила Недда.
- Ни то, ни другое… А тебе он как, понравился? - И Феликс посмотрел на свою маленькую дочку со смиренным любопытством. Он всегда подозревал, что молодость инстинктивно разбирается во всем гораздо лучше, чем он…
- Очень. Сразу понравился. Он похож на большого пса.
- Ну да, - сказал Феликс, - он похож на пса: скалит зубы и бегает по городу, а порой и лает на луну.
"Пусть лает, - подумала Недда. - Лишь бы он не был из этих "избранных"".
- Он очень человечен, - прибавил Феликс.
Недда узнала затем, что Каскот живет в Грейс-Инн, и тут же решила: "Вот его я и спрошу…"
Свой замысел она привела в исполнение, написав ему письмо:
"Дорогой мистер Каскот!
Вы были так добры, что разрешили мне обращаться к вам с разными вопросами. А тут у меня как раз очень трудное дело, и я ломаю себе голову, как мне быть. Вот почему мне ужасно нужно с вами посоветоваться. Вышло так, что с этим я не могу обратиться ни к папе, ни к маме. Не сердитесь, что я отнимаю у вас время. И пожалуйста, прямо скажите "нет", если вам это неудобно.
Искренне ваша
Недда Фриленд".
На это последовал ответ:
"Дорогая мисс Фриленд!
Очень рад. Но если это действительно трудный вопрос, не тратьте ни времени, ни бумаги. Давайте лучше вместе позавтракаем в ресторане Элджин возле Британского музея. Очень тихое и почтенное заведение. Бальное платье не обязательно. В час дня.
Преданный вам
Джилс Каскот".
Не надев бального платья, Недда с замирающим сердцем впервые отправилась одна в свет. Говоря по правде, она не представляла себе, как ей рассказать почти чужому человеку про девушку с такой сомнительной репутацией. Но она уговаривала себя: "Ничего, все обойдется: у него такие добрые глаза". Она даже почувствовала прилив бодрости: ведь в конце концов она узнает что-то новое, а узнавать всегда интересно. Музыка, зазвучавшая в ее душе, не заглушила, а скорее обострила ее необычайный интерес к жизни. Калейдоскоп лиц на Оксфорд-стрит - все эти бесчисленные девушки и женщины, спешащие по своим делам и живущие своей жизнью, не похожей на жизнь Недды, показался ей в то утро удивительно привлекательным. А вот мужчины ей были совсем не интересны: ведь у них нет ни темно-серых глаз, то вспыхивающих, то мерцающих, ни костюма из твида, у которого такой чудный запах. Только один пробудил в ней любопытство, и это случилось у Тотенхем Корт-роуд: она спросила дорогу у полицейского на углу, и тот чуть ли не пополам согнулся, чтобы выслушать ее - такая громадина - косая сажень в плечах, лицо краснее красного! Подумать только, что он обратил на нее внимание! Если он человек, то неужели и она принадлежит к той же породе? Но и это удивляло ее ничуть не больше, чем все остальное. Почему выросли весенние цветы, которые несет в корзинке вон та женщина? Почему в высоком небе плывет белое облако? Почему существует Недда Фриленд и что она такое?
Она увидела мистера Каскота у входа в маленький ресторан - он ее поджидал. Конечно, его нельзя было назвать красавцем: веснушчатое, бледное лицо, желтые, как песок, усы с изгрызенными кончиками и рассеянный взгляд. Но Недда подумала: "Он еще приятнее, чем мне казалось, и, конечно, все понимает…"
Сначала ей так понравилось сидеть против Каскота за столиком, на котором были расставлены тарелочки с чем-то красным и с какой-то рыбешкой, что она едва вслушивалась в его быструю, с легким заиканием речь: англичане ничего не смыслят ни в жизни, ни в еде; бог создал эту страну по ошибке; тому свидетели - солнце и звезды… Но что она будет пить? Шардоне? Оно здесь недурное…
Она тут же согласилась, не посмев признаться, что в жизни не слыхала ни о каком шардоне, - хорошо, если STO просто шербет. Ей еще никогда не случалось пить вино, и после первого бокала она почувствовала неожиданный прилив сил.
- Ну что ж, - сказал Каскот, и глаза у него весело заблестели, - какие же у вас трудности? Вы, наверное, хотите стать самостоятельной? А вот мои дочки со мной не советовались…
- Неужели у вас есть дочери?
- А как же? И презабавные… Постарше вас…
- Так вот почему вы все понимаете!..
- Они уж меня научили уму-разуму, - улыбнулся мистер Каскот.
"Бедный папа, - подумала Недда, - что он терпит от меня!"
- Да, да, - пробормотал мистер Каскот. - Кто бы подумал, что птенцы так быстро оперятся…
- Разве не удивительно, - радостно подхватила Недда, - что все так быстро растет?
Она почувствовала, что он внезапно перехватил ее взгляд.
- Да вы влюблены! - сказал он.
Она почему-то обрадовалась, что он обо всем догадался. Это смело всякие преграды, и она сразу затараторила:
- Ну да, но дома я еще ничего не сказала. Как-то не получается! Он мне дал поручение, а я даже не знаю, как к этому подступиться…
Лицо мистера Каскота забавно передернулось.
- Да, да… Я слушаю! Рассказывайте…
Она выпила еще глоток вина, и опасение, что Каскот будет смеяться над ней, куда-то испарилось.
- Это про дочь одного из арендаторов, там, в Вустершире, где он живет, недалеко от Бекета. Ведь он мой двоюродный брат, Дирек, сын не того дяди, а другого, из Джойфилдса. Они с сестрой так сочувствуют крестьянам!
- Вот оно что! - сказал мистер Каскот. - Крестьяне… Странно, как они вдруг стали злобой дня.
- Она не очень хорошо себя вела, эта девушка, н должна уехать из деревни, иначе придется уезжать всей семье… Он хочет, чтобы я нашла ей место в Лондоне.
- Понятно. Значит, она вела себя не очень похвально?
- Да, не очень. - Щеки у Недды горели, но взгляд был тверд, и, заметив, что Каскот смотрит на нее по-прежнему спокойно, она устыдилась своего румянца. - Это поместье сэра Джералда Маллоринга. Леди Маллоринг… не хочет допускать…
Она услышала, как он злобно сжал челюсти.
- А! - сказал он. - Можете дальше не рассказывать.
"Да, - подумала Недда, - он хорошо умеет кусаться…"
Каскот легонько постукивал ладонью по столу и внезапно вспылил.
- Ох, уж эта мелочная опека благочестивых помещиц! Я хорошо знаю, что это такое! Господи! Ханжи, лицемерки… Это они погубили половину девушек, которые стали прости… - Тут он взглянул на Недду и замолчал. - Если она хоть что-нибудь умеет делать, я ей найду работу. Впрочем, для начала пусть она лучше поживет под присмотром моей старушки-экономки. Передайте вашему двоюродному брату, что она может приехать в любой день. Как ее зовут? Уилмет Гонт? Отлично.
Он записал это имя на манжете.
Недда вскочила: ей хотелось схватить его за руку, погладить по голове или еще как-нибудь выразить свою благодарность. Но она овладела собой и, со вздохом опустившись на место, обменялась с ним радостной улыбкой. Наконец она сказала:
- Мистер Каскот, есть ли хоть какая-нибудь надежда, что потом станет лучше?
- Лучше? - Тут он заметно побледнел и снова забарабанил по столу. Лучше? Черт подери! Должно стать лучше. Проклятые богачи, - голубая кровь, с их идеалами! Эти сорняки так разрослись, что просто душат нас. Да, мисс Фриленд, гроза надвигается, хотя я еще не знаю, придет ли она изнутри или извне. Скоро все обновится.
Он так барабанил по столу, что тарелки звенели и подпрыгивали. А Недда опять подумала: "Он очень хороший" - и сказала обеспокоенно:
- Значит, по-вашему, что-то можно сделать? Дирек только этим и живет. И мне хочется тоже. Я уже решила.
Его глаза опять лукаво блеснули, и он протянул руку. Не зная, того ли он от нее ждет, Недда робко протянула ему свою.
- Вы славная девочка, - сказал он. - Любите своего двоюродного брата и не беспокойтесь.
Взгляд Недды скользнул куда-то вдаль.
- Я так боюсь за него! Если бы вы его видели, вы бы это поняли.
- Когда человек чего-нибудь стоит, за него всегда страшно. С вами в Бекете был еще один молодой человек, по фамилии Фриленд…
- Это мой брат - Алан!
- Ах, это ваш брат! Ну вот, за него бояться нечего, и это очень жаль! Попробуйте сладкое - единственное блюдо, которое здесь умеют готовить.
- О нет, спасибо. Мы так чудно позавтракали! Мы с мамой днем обычно почти ничего не едим. - И, с мольбой сложив руки, она прибавила: - Это наш секрет, хорошо?
- Я нем, как могила.
Он рассмеялся, и его лицо покрылось сетью морщинок.
Недда тоже засмеялась и залпом допила вино. Она была на верху блаженства.
- Да, - сказал Каскот, - ничего нет лучше любви. И давно это у вас?
- Только пять дней, - призналась Недда. - Но это - самое главное.
- Вот это верно, - вздохнул Каскот. - Если не можешь любить, тебе остается только ненавидеть.
Недда сказала: "О!" Каскот снова забарабанил по столу.
- Оглянитесь и посмотрите на них. - Он обвел взглядом ресторан, где было несколько посетителей, прошедших шлифовку благородного воспитания. - Что они знают о жизни? Кому сочувствуют, с кем их душа? Да и есть ли у них душа? Маленькое кровопускание - вот что им нужно, тупые скоты!
Недда посмотрела вокруг с ужасом и любопытством, но не заметила никакой разницы между этими людьми и всеми своими знакомыми. И она робко спросила:
- А нам, по-вашему, тоже нужно кровопускание?
Лицо Каскота снова сморщилось от смеха.
- Еще бы! И в первую очередь мне самому.
"Он, правда, очень человечен", - подумала Недда и поднялась.
- Мне пора. Мы так мило посидели! Я не знаю, как вас благодарить. До свидания.
Худой, хрупкой рукой он пожал ее крепкую ручку и стоял, улыбаясь, пока за ней не закрылась дверь ресторана.
На улицах царило бурное оживление, и у Недды закружилась голова. Она так жадно глядела вокруг, что все сливалось у нее перед глазами. Путь до Тотенхем Корт-роуд показался ей слишком длинным, но ведь сбиться она не могла, потому что, проходя, читала все таблички с названиями улиц. Наконец, она очутилась на углу улицы Поултри. "Поултри, - подумала она, - такое название я бы запомнила". И она тихонько рассмеялась. Это был такой чистый и нежный смех, что проезжавший мимо извозчик, старик с озабоченным взглядом, седой бородой и глубокими морщинами на красных щеках, даже остановился.
- Поултри, - повторила Недда. - Скажите, пожалуйста, я выйду так на Тотенхем Корт-роуд?
- Что вы, мисс! - ответил извозчик. - Вы идете прямехонько к Ист-Энду.