- Н-нет, спасибо, я не хочу… Лучше я возьму гранат, если позволите. И вот тут есть светлый виноградный сок…
- Как желаете, конечно же… - (Похоже, мальчик разграбил кладовые своего господина, а сам пользоваться их плодами не решается.) - А я все же выпью еще - на редкость хорошее вино…
- Да, да, конечно… Приказать подать следующую перемену?..
- Ох, нет, - взмолился Кретьен, чувствуя себя сытым до неприличия. - Спасибо, я уже… все. Да тут еще имбирь остался, как я погляжу…
- О, имбирь из Александрии, мессир…
Слова "имбирь из Александрии" смутно напомнили поэту что-то - не однозначно неприятное, но тревожащее. А, вспомнил!.. Трапеза у Увечного Короля, в белом замке с единственной черной башней… Но Этьен, нынешний его сотрапезник, менее чем кто бы то ни было на свете походил на Увечного Короля, и лицо его, еще озаренное отсветами не догоревшего позднего заката в окне и свечным пламенем, казалось до странности счастливым. И - совсем молодым. Не то что бы он кого-то напоминал… Или вызывал какие-то очень сильные чувства… Нет, конечно, нет. Но некий теплый и болезненный укол иглы, так и засевшей внутри, будто отдавался по всем членам, и Кретьен внезапно понял, что ему очень хорошо. Так хорошо и спокойно, как бывало только втроем. Только за вечерней трапезой в труаском замке, когда три друга - Гордец, Гордячка и Простак - потягивали вино и смотрели в огонь, почти не нуждаясь в словах. Словно он и не терял ничего, никогда…
- Мессир Кретьен… А вы писали последнее время что-нибудь новое?.. Новее, чем "Ланселот", например?..
- Писал.
- А… у вас нет с собой?..
- Нет, знаете. Это неоконченный роман, и я его не хотел бы пока обнародовать.
- А хоть… про что он? Про Бретань Короля Артура, чья благородная натура для человеческих сердец…
- Являет редкий образец. Ну, да. И, если хотите, Этьен… Я почитаю вам. Я почти все помню наизусть.
Он и сам не ожидал от себя такого жеста. Просто "Персеваль", его тайное любимое детище, так давящее изнутри и гнетущее тем, что никак не может родиться, неожиданно запросилось на свет. Тяжело иметь стихи, которые не можешь читать другим - эта боль известна не всем поэтам, но лишь тем из них, чьи глаза смотрят наружу, на внешний мир, а не в глубину себя. Кроме того, он действительно помнил всего "Персеваля" - и особо плавные, легкие и уводящие внутрь романа места давно тревожили закрытостью, как заноза в ладони, как мелкий камешек в сапоге. И, опершись локтями на черный столик, глядя только в пламя трескучей свечи, Кретьен стал читать.
- …Мессир Кретьен… А дальше… Вы не знаете?..
Лицо Этьена, неутоленно-жадное, раскрасневшееся, как от вина… Глаза блестят - что-то уж слишком сильно блестят. Кретьен отпил вина, чтобы смочить горло, глядя поверх чаши на совершенно сумасшедшенького юношу, которого он знал менее суток.
- Не знаю… Там есть еще кусок про мессира Гавейна, про то, как он добрался до замка Монтесклер… Но про Персеваля я больше ничего не знаю.
- Вернулся ли он? Увидел ли грааль и копье еще раз?
- Не знаю.
- Исправилось ли, что он содеял?..
- Не знаю, не знаю я…
И последний вопрос вроде тех, что задавала девица несчастному своему кузену, не помнящему имени:
- Мессир Кретьен, эта история, она - правда?
Он помолчал, не собираясь никому открывать своих тайн, слишком личных, чтобы признаваться в них даже самому себе, - и признался, конечно же:
- Думаю… да. Иначе я смог бы ее сам закончить.
Помолчали. Кретьен смотрел на огонь, гадая, зачем он это сделал. Этьен смотрел на него так, как смотрят на огонь. Все казалось расплывчатым, слегка нереальным, будто беседа двух почти незнакомых людей имела бСльшее значение, чем могло им самим показаться, и мир замер, боясь их спугнуть… Отсветы пламени скользят по гобеленам, по длинным мордам белых бегущих псов, по злому кречету на сокольничьей перчатке… В алькове тени припали на брюхо. Ждут.
- И что же… Вы теперь ищете продолжение?
- Или тех, кто может его знать. Собственно, за этим-то я и ищу еретиков. А идиоты в ткацком квартале думали, я соглядатай. Едва не побили.
- Еретиков? - брови Этьена поползли вверх столь стремительно, что на какой-то момент показалось - они могут уползти на затылок. - То есть… Добрых Христиан?.. Мессир Кретьен, вы ищете Bons ChrИtiens?..
- Ну… да, - Кретьен скользнул по его огорошенному лицу настороженным взглядом. Уж не совершил ли он сейчас очередной ошибки, выболтав разговорчивому любителю стихов чего не надо?.. Но - не мог он этого Этьена подозревать. Не мог, и все. Если вообще возможна такая вещь, как "чувствовать человека", то вот она и есть, и ничего тут не поделаешь. Звери, говорят, чуют опасность. Рыцари - тоже.
- Да, ищу. Мне сказали, среди них есть мудрецы. Те, кто может обладать искомыми мною знаниями.
Этьен перевел дыхание, красные пятна у него на скулах стали еще ярче - как румянец лихорадки. Или следы оплеух. Он был здорово похож на человека, готового броситься вниз с моста. Пальцы его - слишком тонкие и костлявые - быстро переплелись, сжались до белизны. И, набрав в грудь воздуха, Этьен Арни сделал это. Он прыгнул.
- Ну, что же… Я - Добрый Христианин.
5
…Тощий, как скелет. Бледный - еще бы, если питаться одной травой да рыбою!.. Синяя верхняя одежда с пристяжными рукавами - не из шелка, нет, какая-то грубо крашеная ерунда, в лучшем случае - тафт… Нижняя - вообще сущая власяница, в такую-то жару! Лицо того, кто сунул голову в петлю. Да, признаться, что-то вроде этого парень и сделал.
- Этьен… Вы - еретик?..
- Для кого-то, для прелатов, которым больше подошло бы имя Пилатов - да, еретик. Сами мы себя называем иначе. Христианами.
- Это… правда? Ты - священник?..
- Еще нет. Но прохожу срок послушания, чтобы им стать.
- Ох.
Кретьен чувствовал себя примерно как человек, темной ночкой искавший родник, чтобы напиться, и вдруг по уши ухнувший в полноводную реку. Ему все казалось, что его дурачат. Он даже помотал головой, чтобы вернуть себе ясность мысли. Меньше надо было пить…
- Послушай, Этьен… Так это тебя ловят по всему Аррасу, чтобы не мутил мозги вилланам?.. Ты знаешь, когда я уезжал от Филиппа, к нему только что прибыл епископ Камбрэ. Неужели в твою честь?..
Молодой еретик нервно дернул плечом, не глядя в глаза. Еще бы - страшно. Взять да и отдать свою жизнь в руки чужому человеку, а теперь изволь сидеть и смотреть, что он с этой жизнью сделает. Повертит в руках и отдаст обратно - или…
- Может быть, мессир. Я не один в Аррасе, но, может быть, и в мою.
- Ничего себе! - Кретьен опять помотал черноволосой головой, в его голосе послышалось что-то вроде восхищения. - Филипп злобных еретиков едва ли не с собаками ищет, а один из них у него под боком, в его же замке обретается, стихи девочкам читает… Скажи, а ты юных баронесс случайно не обращаешь в свою веру?..
- Ну… как-то, слегка, - Этьен совсем сжался, даже, кажется, стал меньше ростом. Если и дальше так пойдет, он к утру совсем растворится. - Иногда проясняю старшей из девочек какой-либо вопрос из Евангелия… Но обращать дочерей барона - это было бы слишком опасно, мессир.
- А разве не слишком опасно открыться человеку, которого сегодня увидел впервые?.. Вы знаете, друг мой, что будет, если я сейчас пойду, например, к замковому капеллану или, скажем, за неимением графа или барона к… э… мессиру Эду, тому, что похож на сыча…
- На сыча?..
- Да, именно на сыча… И открою этому достославному сиру какую-нибудь истину о врагах католической церкви? Например, что один из оных искомых врагов…
Этьен поднял голову, взглянул прямо. Глаза у него были серые, но без прозелени, как у Кретьена - а просто серые, как вода в дождливый день, как серое небо.
- Вы так не сделаете. Если вы и правда мессир Кретьен из Труа, тот, что написал "Ивэйна" и… "Персеваля" - этого никак не может быть, господин мой.
- Конечно, никак. Извини.
- Извиняю.
Что же это случилось с тобою, Кретьен?.. Куда ты влип?.. Зачем раскрыл свои секреты, зачем принял на хранение чужие?.. Чтобы убедиться, что новый путь тоже оказался ложным - ведь этот юноша совершенно ничего не знает ни о копье, ни о граале, ни о монахе Груффиде, ни о валлийском языке, и вот он ушел к себе, а ты лежишь, как дурак, в господской постели без сна и думаешь - думаешь, почему, если не случилось ничего важного, у тебя такое чувство, будто мир сдвинулся?.. Сдвинулся с мертвой точки, тронулся сковавший реку лед, и теперь уже скоро весна вступит в свои права…
Перед самым рассветом, когда бессонный Кретьен стоял у окна, глядя на начинающую золотеть полосу над горизонтом, к нему в дверь стукнули. Он так и не запирал засова, ложась спать, и теперь только обернулся - в белье и нижней рубашке, по вороту которой рассыпались волосы, черные, как вороньи перья - и окликнул. Этьен, в темноте смутный, как призрак, с белым лицом и кистями рук, видневшимися из рукавов черной его власяницы, вошел боком, не неся свечи; глянул исподлобья.
- Мессир…
- Не называй меня мессиром… Это ты… друг мой?..
- Да, я… Я пришел сказать. Я не разбудил?..
- Нет, я не спал.
- И я тоже. Я думал…
(Не разбей, не разбей, дыши тише, не спугни. Сейчас случится что-то очень важное.)
- Я не мудрец, но среди нас… есть мудрецы, которые могут знать. Вы знаете замок Ломбер, что под Альби… На юге?..
Хорошо бы, чтоб Этьен не разглядел, как его собеседник сильно вздрогнул. Но, во-первых, было темно, а во-вторых, говорящий смотрел себе под ноги.
- Там живет сейчас мой отец… Наш епископ, Оливье.
- Отец?.. Постой, разве вы…
Теперь пришла пора Этьену радоваться, что темно. Да и через всю комнату - Кретьен так и говорил, повернувшись от маленького окна - не разглядеть, как сильно он покраснел.
- Так и есть. Мы не женимся и не зачинаем детей, почитая похоть плоти худшим изо всех грехов. Говоря "отец", я разумел родство духовное, то, что не от диавола, но от Христа происходит… Ну, "Которые не от плоти, и не от хотения мужа, но от Бога родились"…
То есть как это - не от диавола?.. А родной сын, стало быть, считается от диавола? Что-то Кретьен пока не понял насчет этого. Ну да ладно, потом разберемся. Такова, наверное, ихняя еретическая вера.
- Понятно… Хорошо. Значит, ты полагаешь, что надо ехать в Ломбер, на юг, к твоему… "отцу"?..
- Да… - голос Этьена сошел почти на шепот, а шепотом все голоса схожи, и Кретьена продрало по спине морозом - ему опять послышался братов шепоток. В ночи, тихонько, чтобы не разбудить матушку - "Ален, пожалуйста… У меня к тебе просьба… Расскажи мне историю".
- Мессир, пожалуйста… У меня будет… одна просьба.
- Что?!..
- Одна просьба. Я хотел бы… Поехать с вами.
- Со мной?..
- Да, до Ломбера. Я дороги знаю, со мною вам легче будет… И не тронет никто из… наших. И еще… мне надо узнать.
- Что - узнать?..
- О замке, о…ну, об этом. Понимаете, мессир Кретьен, я ведь тоже… (- голос - простое шевеление губ, голос, лишенный своей плоти - звука.)
- Тоже -?..
- Тоже видел. Ведь вы видели, я знаю… Я сразу… вас… узнал.
Может, я и схожу с ума, но пусть будет так. И в мягком ночном кружении спальни, ставшей раза в три больше положенного ей размера, Кретьен подошел, ничего не говоря, не отрицая и не спрашивая, не в силах слабыми своими глазами ясно разглядеть склоненного лица собеседника. Волосы того в сумраке были совсем темными.
- Хорошо, Этьен. Я… буду очень рад.
Qui trop parole, pechiИ fait.
Глава 2. Брат
Бледное небо над головой,
В небе ветра шумят.
Ярче любви у нас ничего
Нет и не будет, брат.
Сколько родилось в темном дому
Чад, выжидавших свой срок -
Хоть и в стенах не светло никому,
Страшно идти на восток!..
Сколько ушедших искало Тебя -
- Свет, и не нужно тепла -
Скалы укроют их от дождя,
Ветер очистит от зла
Там, где во мху стигматы цветов
Алым огнем горят -
Но наша история - не о том,
А о дороге, брат.
Камни нагреты, а ветер - как лед,
Но и сейчас, сейчас
Я попрошу этот ветер с высот,
Чтобы очистил нас…***
…Сколь неудачлив тот глупец,
Что даже в день, как наконец
За долгий срок с небес впервые
Уходят тучи грозовые,
И блещет светом непривычным
Погода ярче, чем обычно, -
Не может радоваться ей,
Но ждет поры еще ясней.(Кретьен де Труа, "Персеваль")
1
Печаль всегда рисуется на бледных, истомленных воздержанием и омраченных суровой думой лицах катаров. Так писал еще сам святой Бернар.
Видно, великий аббат Клервоский не видел Этьена Арни. По крайней мере, не бывал с ним близко знаком.
Катарский послушник и впрямь был бледен и худ, как палка; от вечных постов под глазами его лежали синеватые тени, и порой казалось, что бедняга уже готов сию минуту освободиться от оков плоти - а именно испустить дух. Однако на самом деле он оказался вынослив на редкость, хотя на вид и "соплей перешибешь"; глаза Этьен держал по большей части опущенными, будто изо всех сил стараясь не изменить образу, уготованному для подобных ему пером великого проповедника - но… Господи, как же он умел смеяться.
Причем если Этьена разбирало, даже пришествие всадников Апокалипсиса не смогло бы его остановить. Он хохотал, закинув голову, из глаз катились крупные слезы, - а кончалось обычно тем, что он просто валился от смеха с ног прямо там, где стоял, и катался по земле, подметая ее волосами, выгибаясь прямо-таки в коликах радости. И против этой заразы не мог устоять никто. Более прилипчивый, чем чума, спустя некоторое время смех сотрясал уже всех вокруг - наверное, в радиусе мили… Самое прискорбное заключалось в том, что хотя подобные приступы постигали Этьена крайне редко, однако если уж постигали - время и место становилось ему совершенно безразлично. Пожалуй, если бы омраченного суровой думою беднягу обуял смех на королевском приеме, он и там бы не смог сдержать себя. Этой своей черты он стеснялся и старался не позволять себе проявляться подобным образом. Зато сияние - такая штука, которую не утаишь, вроде шила в мешке. Этьен сиял, и сиял ярко-прозрачной радостью - сквозь все свои "оковы плоти", несмотря на черные одежды или на прискорбный факт, что Божий мир - это, в сущности, очень печальное место, темница духа, царство Нечистого… Кретьен опять проснулся ночью от болезненного какого-то тонкого огня, разгоравшегося у него внутри, и лежал неподвижно, слушая шепоты леса и тихое дыхание спутника, завернувшегося в плащ. Ему хотелось плакать.
…Из Арраса выехали тем же утром; у Этьена не было коня, и Кретьен купил ему здесь же, в замке, тонконогого серого гасконца-полукровку. Этьен сначала мялся и отказывался, потом предлагал спутнику свои сбережения - тощенький кожаный кошель, который не сильно поправили полтора года письмоводительской службы. Наконец угомонился, когда Кретьен заявил, что коня купил для себя и просто одалживает его на дорогу до Ломбера. Итак, они выехали из Арраса тем же утром, и теперь им предстоял долгий, на месяц неспешного пути, маршрут - через всю страну, к югу. Этьен кое-как знал дорогу, и сначала двум пилигримам предстояло пересечь графство Вермандуа, родину донны Изабель, а потом - как Кретьену ни претило об этом думать - уголком срезать полную виноградников Шампань. Вот и ехали они - если дорога попадалась широкая, то рядом, а если узкая - то сменой, Этьен - впереди.
День был солнечный и очень жаркий, июнь выдался совершенно жуткий для того, кто успел за два года в сирийских песках возненавидеть жару лютой ненавистью. Даже под сенью дубов Кретьену то и дело приходилось протирать лоб рукавом, - это при том, что странствовал он в легкой шелковой одежде, и его, бело-голубого, пекло и вдвое не столь же сильно, как сплошь затянутого в черное спутника. Этьен даже рукавов не желал засучить - только капюшон откинул, и теперь Кретьен, отпустив поводья на медленном шаге, смотрел задумчиво на его худую черную фигурку впереди. На то, как пятна света и тени сквозь колеблющийся зеленый свод скользят и сменяются, золотя его русые, слегка волнистые волосы. На то, как он скованно поводит острым плечом, сгоняя привязчивого слепня. Кретьен смотрел, и снова жидкий огонь, это болезненно-непривычное чувство наполняло его жилы словно бы легкой болью. Он забыл, как оно бывает. За двадцать лет можно забыть что угодно.
Это была та самая - признайся, признайся себе, ведь ты узнал! - та самая острая нежность, которую он когда-то испытывал к маленькому брату.
Ты его знаешь меньше недели, остановись, христианин, - одернул трувор себя, подставляя лицо невесть откуда налетевшему ветерку. - Этот человек тебе никто, он твой спутник, и не более того. Скорее всего, вашему знакомству недолго продолжаться - ровно до Ломбера. Ты ничего не знаешь и не узнаешь о русоволосом молодом еретике, которого по странной случайности зовут так же, как твоего - умершего, давно умершего! - брата…
Ветер откинул и прядки Этьена, слегка надул его сброшенный капюшон. Словно почувствовав пристальный взгляд, юноша обернулся, натянув поводья, сказал через плечо, поднимая коричневые брови:
- Мессир Кретьен, дорога расширяется. Может, рядом поедем?..
Трувор поравнялся с ним, прислушиваясь к нарастающей и вибрирующей нотке внутри себя. Конечно, все это зря. Все это пустое. Но ощущение его - горячего, живого - присутствия было столь приятным, что ни за что на свете Кретьен не отказался бы от него раньше времени. Придет время, и все умрет само. А пока пусть будет, как есть.
(Не привязывайся ни к кому. Ты же помнишь, что случается с теми, к кому ты привязываешься слишком сильно. Ты свободен, и ты всегда должен быть свободен. Не позволяй этому овладеть тобой.)
- Слушай, Этьен…
- Да, мессир Кретьен?..
- Ну… какой же я мессир? Мы же договаривались…
- Ладно… хорошо. Так что… ты хотел спросить?
- Да так, пустяки… Или нет, вру - не пустяки. Помнишь, тогда ночью ты говорил, что тоже видел? А что видел - не сказал…
Этьен в легком замешательстве осадил коня; потом повел плечами, слегка покраснев, тронул снова.
- Ну, это… так, ерунда. Может, и не было ничего… Я… не хочу и рассказывать. Не бери в голову.
- Как хочешь. Прости, что спросил.
(Вот, видишь. Довольно с тебя? И с чего это он должен тебе доверять, рассуди здраво. Оставь в покое человека… у которого своя дорога и свои дела.)
После нескольких минут безмолвной езды Морель слегка споткнулся, Кретьен дернулся в седле. Этьен неловко посмотрел на него, закусив нижнюю губу, потом сказал, глядя в сторону:
- Ну… я просто думал, что вы примете меня за… За дурака. За мальчишку.
- А ты кто? Мудрец? Или прекрасная дама?.. - стараясь не дать идиотской улыбке расплыться до ушей, Кретьен потянулся с коня и слегка ткнул спутника в бок. Кулак наткнулся на твердые ребра, Этьен охнул и улыбнулся.
- В общем, я… думаю, что жил там. Тогда.
- Где? - спрашивая, Кретьен уже понял ответ, но слово успело сорваться с губ, и Этьен сдвинул брови домиком. Кажется, он отчаянно стеснялся - даже смотрел в сторону, по-видимому, ужасно интересуясь подлеском слева от дороги.