Вследствие такого рассуждения все домы и домики, все мезонины и чердаки занимаются дачниками; мелочные лавочники закупают припасов втрое против обыкновенного; Клавикордная улица, ведущая к Крестовскому перевозу, гремит от дрожек и заселяется бесчисленным множеством всяких торговцев и промышленников; каждый вечер улицы и переулки оживляются гуляющими, толпами разноцветных дам и кавалеров… Идите по не очень ровному и немного шаткому дощатому тротуару, и вы увидите в подвальных этажах, почти у ног своих, разные трогательные семейные картины: то мужа, играющего на скрипке в то время, как жена кормит кашей грудного ребенка, то строгого отца, дерущего за уши сына, то семейство за чаем, то семейство, встречающее или провожающее гостя, то лицо, бессмысленно смотрящее на улицу; в среднем этаже часто играет фортепьяно и шаркают чьи-то ноги в кадриле или галопаде. Если на беду сторы спущены, вы можете, от нечего делать, задуматься: кто там танцует? молодая ли пансионерка, думающая, что вся жизнь человека есть один непрерывный веселый танец? или старая дева, пишущая хитрые вензеля ногами вокруг человека, которого она хочет во что бы то ни стало очаровать и сделать своим мужем? или толстая барыня, мать огромного семейства, прыгающая до поту, так, сдуру? или шаркает молодой человек в кадриле перед гадкой разрумяненной старухой, женой своего начальника? может быть, это первый опыт его… как бы назвать?.. ну, положим, его уменья жить в свете, с которым он пойдет очень далеко, и вы со временем встретитесь с ним уже с человеком важным и значительным… а если вы не любите мечтать перед опущенными сторами - идите далее; вы можете услышать на мезонине тихие звуки гитары и песню:
Ты не поверишь, ты не поверишь,
Ты не поверишь, как ты мила!..
Иногда высоко на чердаке чихнет кто-нибудь очень громко, а с улицы ему скажут: "Желаю здравствовать".
Везде жизнь!
Зато как замирает Петербургская сторона на зиму! С появлением первых желтых листьев на деревьях дачники, словно перелетные птицы, перебираются в центр города; народонаселение уменьшается, сторона видимо пустеет, становится день ото дня тише, мрачнее, печальнее, улицы покрываются грязью… И что это за улицы!.. Кто проезжал Петербургскую сторону от Троицкого моста на острова по Каменноостровскому проспекту, тот и не подозревает существования подобных улиц; сверните с этого проспекта или с Большого хоть направо, хоть налево - и вы откроете бездну улиц разной ширины, длины и разного достоинства, улиц с самыми разнообразными и непонятными названиями, увидите несколько улиц Гребенских, Дворянских, Разночинных, Зеленых, Теряеву, Подрезову, Плуталову, Одностороннюю, Бармалееву, Гулярную; там есть даже Дунькин Переулок и множество других с престранными кличками, есть даже улица с именем и отчеством: Андрей Петрович! иные из них вымощены камнем превосходно, другие тонут в грязи, и извозчик осенью и весной ни за какие деньги не поедет по ним; по некоторым будто для потехи разбросаны булыжники, которые, будучи втоптаны в грязь и перемешаны с ней, дают пренеприятные толчки экипажам; еще некоторые выстланы поперек досками, и езда по ним очень потешна - едешь будто по клавикордным клавишам.
На Большом проспекте Петербургской стороны часу в пятом утра, весной, очень дружно разговаривали два приятеля, вышедшие из одного дома, в котором еще горели огни, хотя на дворе было уже довольно светло.
Приятели были молодые люди, опрятно одетые в фраки с какими-то светлыми пуговицами.
- Ну прощайте! - говорил один другому.
- Нет, не хочу, не хочу… А ведь мы славно покутили? а? Хозяин предобрый человек, и шампанского было вволю.
- Ой ли? а вы думаете, это шампанское?
- А вы как думаете?
- Я думаю, так себе.
- Да и я почти то же… право!.. а заметили вы, как на меня посматривала эта брюнеточка? а?
- Заметил… А мне все кажется, что это было просто шабли мусо…
- Да, да, именно шабли. Знаете, мне чрезвычайно приятно, что я так нечаянно познакомился с таким прекрасным человеком.
- И мне также, прощайте…
- Нет, погодите, куда вы? Не хочу!..
- Чего вы не хотите?
- Не хочу "прощайте", лучше "до свидания"! Не правда ли, лучше "до свидания"? а? Лучше "до свидания"? а?
- Лучше: ну, до свидания!
- Значит, вы меня навестите? а? Навестите?
- Навещу, до свидания!
- Погодите, куда вы?., до свидания!!. а куда вы ко мне придете?..
- К вам на дом, в ваш дом.
- В мой дом?.. хорошо, а где же мой дом? а? где он, мой дом, где?
- В улице… извините, забыл, такая мудреная улица, а у меня плохая память. Забыл улицу, виноват, простите, забыл.
- То-то забыли: в Полозовой улице. Понимаете? а? Теперь до свидания! приходите же! придете?
- Приду, до свидания!
- До свидания! А куда вы ко мне придете?
- В ваш дом, в Подрезову улицу.
- Так и есть! опять забыли. У вас гадкая память. Трудно было бы вам, если б вас теперь опять в школу, а?.. Трудно?
- Трудновато.
- Да, трудновато. Погодите, вот теперь не забудете моей улицы: слышите: Полозова, Полозова, Полозова. Смотрите.
И один приятель пополз по проспекту на четвереньках.
- Теперь не забудете?
- Нет, не забуду…
Приятели разошлись в разные стороны. Я думал, что ползающий приятель мистифировал другого, пошел нарочно искать и нашел Полозову улицу, но сколько ни расспрашивал у жителей, отчего такое странное название у этой улицы; все, будто сговорясь, отвечали: "А так, обыкновенно, название такое, какой же ей быть, коли не Полозовой?"
Насчет улицы Андрея Петровича, или Андрей Петровой, я был немного счастливее.
Говорят, в этой улице жила когда-то счастливая чета, словно взятая живьем из романов Лафонтена; муж, Андрей Петрович, так любил жену, что и представить себе невозможно, а жена, Аксинья Ивановна, так любила мужа, что и вообразить невозможно (так выражалась рассказчица Андрея Петровой улицы); вдруг, ни с того ни с другого муж помер, а жена осталась и тоже выкинула штуку: съехала с ума с печали и вообразила, что она не Аксинья Ивановна, а Андрей Петрович и что Андрей Петрович не умер, а только обратился в нее, Аксинью, а в существе остался Андрей Петровичем.
На свою прежнюю кличку она не откликалась, а когда ей говорили: "Андрей Петрович!" - она всегда отвечала: "Ась?" - и ходила в мужском платье.
Народ сходился смотреть на нового Андрея Петровича и прозвал улицу Андрея Петрова.
(NB. Это одна из улиц, куда извозчики ни весной, ни осенью не везут, боясь грязи.)
Еще замечательна на Петербургской стороне одна из Зеленых улиц; она широка, обсажена большими деревьями и имеет ворота при въезде и при выезде, так что целую улицу можно запереть на замок, будто один двор.
А прочие, несмотря на свое разное название, носят один родственный отпечаток: везде одинаковые или почти одинаковые домики с мезонинами и без мезонинов, палисадники в два куста сирени или желтой акации, везде мелочные лавочки № 1 и в лавке бороды, продающие чай и шелк не на золотники и лоты, а на четвертаки, пятаки и другую монету… принимая их за вес, чему туземцы нимало не удивляются.
Жители Петербургской стороны обыкновенно обедают дома; так называемой трактирной жизни здесь нет. Всякий женатый человек держит кухарку, которая кормит его, закупая припасы на Сытном рынке, вероятно, названном так потому, что на нем, кроме говядины, мучного товара и зелени, ничего другого не отыщете.
- А мед, а грибы, а прочее? - кричит обитатель Петербургской стороны.
- Медом и грибами можно быть сыту. Что же прочее?
- Например: стекло, ведра, всякая деревянная посуда, гвозди - это все есть на Сытном рынке.
Об этом я спрашивал известного корнеслова, и он вот что отвечал мне: "Я знал одного храброго человека, который, выпив рюмку водки, съедал самую рюмку, т. е. стекло, иначе, говоря риторическим слогом, выпив содержимое, съедал содержащее и оставался невредим. У меня была лошадь, которая имела привычку грызть ведра и всякую деревянную посуду. Итак, одни только гвозди кажутся материалом немного несъедомым, ну, да нет правила без исключения!"
Так точно и я считаю исключением немногих холостяков, державших на Петербургской стороне кухарок, следовательно, имеющих у себя дома свой стол, а вообще холостяки нанимают у женатых комнату с прислугой и столом за 30 руб., а иногда и за 25 руб. ассигнациями в месяц. Вам дадут за эту цену низенькую комнатку в 1-м этаже с ходом через кухню; или на мезонине, куда вы подымаетесь по крутой, темной, деревянной лестнице со скрипом; утром девка или баба принесет вам воды умыться, поставит самовар, иногда почистит сапоги, иногда выметет комнату и почти всегда в урочное время поставит перед вами щи, еще что-нибудь и еще что-нибудь.
Но по большей части жильцы обедают вместе с хозяевами, свыкаются с ними и составляют одно мирное семейство. Обед вообще состоит из трех кушаньев. Комната обыкновенно бывает оклеена обоями фиолетового или буро-зеленого цвета с разными сценами из мифологии.
(NB. Это самые дешевые обои; их покупают домохозяева в лавочке на Садовой, недалеко от Щукина Двора; платят по 2 1/2, иногда и по 2 копейки серебром за кусок и украшают ими комнаты своих жильцов.)
Иногда еще в щелях под обоями бывают своего рода неприхотливые жильцы; иногда от окон сильно дует; иногда стены ли промерзают или от какой другой тайной причины, бывает просто холодно в комнате, но это случайности, правда, частые, а все-таки случайности.
Жители Петербургской стороны редко принимают к себе жильцов с чаем. "Чай - дело дорогое, - обыкновенно говорят отдающие квартиру, - к вам пожалуют, милостивый государь, гости, гости чай любят, а взять с вас дорого не приходится, да вы и не дадите. Да и вам: то нальем не сладко, то сладко, возникнут неудовольствия… Боже мой! а у меня такая натура, что мне это нож вострый в сердце; я люблю обходиться с благородными людьми дружественно. А вот вам самовар поставит Авдотья на мой счет и за уголья ничего не положу… хоть нониче, правду сказать, уголья стали дороги, редкостны… Да-с, вот вам комната, ею останетесь довольны, добрая комната… Не на улицу окнами, я не стану скрывать, зато прямо на солнце, для цветов очень полезно, да и птичка, если у вас есть, станет петь целый день; пожалуй, и нахлебником я вас возьму, обед пристойный, без этих французских бульонов, безе да всяких артишоков, а пристойный штаб-офицерский обед, смею сказать; я сам люблю пообедать, у меня, что я ем, то и нахлебникам, а чай уже свой имейте, и для вас выгоднее и для меня спокойнее".
Недалеко от корпусов живут унтер-офицерши, держащие коров, и пускают к себе жильцов, или так называемых нахлебников, рублей за пятнадцать или за семнадцать с полтиной на ассигнации в месяц. Здесь дают человеку место для кровати в общей комнате с хозяевами и кормят его ежедневно обедом и ужином большею частию молочным. Подобные квартиры почти всегда занимают юноши.
Люди пожилые, с проседью, с цветом лица красноватым презирают молочную пищу, говорят, что они давно вышли из пеленок, и, платя где-нибудь за угол рубль серебром, обедают постоянно у мелочного лавочника, за гривенник в день. Странно, что ни один лавочник не возьмется кормить вас обедом помесячно и всегда на подобное предложение отвечает:
- Статочное ли дело; у нас не растеряция, - где у нас обед! Мы и сами обедаем что бог послал.
А приходите к нему каждый день, и он с удовольствием даст покушать своих щей или пирога и студню с хреном и квасом и возьмет за обед гривенник.
Люди, недавно переехавшие на Петербургскую с той стороны или из провинции, пока еще не опознаются на месте и не поймут нравов жителей, берут обеды у единственного какого-то кухмистера и платят по рублю ассигнациями за обед из четырех кушаньев. Кушаньев, правда, дается четыре, как ни считай, хоть с супа до пирожного, хоть с пирожного до супа включительно, но человек не больной, съевший все четыре кушанья, если не заболеет, то по какому-то странному закону природы получает позыв на еду и начинает думать: как бы мне или где бы мне сегодня еще раз пообедать?
Проезжая по одной из довольно больших улиц Петербургской стороны, вы увидите на углу этой улицы и перпендикулярного к ней переулка большой шест с прибитой к нему доской темно-сине-зеленовато-серого цвета; на доске большими желтыми буквами написано: "Кухмистер…ов приуготовляет" - и более ничего. Величина ли доски не позволила окончить надпись, или старик Сатурн, пролетая над Петербургской стороной, задел косой за эту вывеску и отбил любопытное пояснение: что "приуготовляет кухмистер"? - во всяком случае, вещь или снадобье, которое приуготовляет…ов, остается загадкой для публики. Впрочем, человек, одаренный способностью мышления и соображения, особливо голодный, может легко сообразить, что хотя кухмистеру и не запрещено "приуготовлять" лак, ваксу, фейерверки и что-нибудь подобное, однако всего ближе ему "приуготовлять" кушанье. На этом основании догадливый читатель может своротить с улицы в узкий переулок и более помощию обоняния, нежели зрения, отыскать жилище кухмистера. Это жилище - деревянный бревенчатый домик в два этажа. Хозяин, т. е. кухмистер, встретит вас в приемной комнате в два окна на двор; над окнами висят клетки, в клетках чиликает чижик и поет датский жаворонок; между окнами стоит стол, накрытый скатертью не в первой чистоте; подле стола два стула, обтянутые кожей; против - кожаный диван, над ним - зеркало. Здесь кухмистер принимает своих посетителей, уверяет их, что на Петербургской стороне только и можно кушать именно у него, что он за пояс заткнет французов, что французы только хвастают, а русский их всегда осилит, и очень ловко приводит в пример этому войну 12-го года. Язык и выражения кухмистера тихи, гибки, убедительны, как человека, который хочет понаведаться о здоровье вашего кармана. Получа плату на обед за месяц вперед, кухмистер уже выражается резче, как русский человек, у которого некоторым образом вы в руках. Если человек, получающий обед, поймает в супе таракана и представит его кухмистеру с замечанием, что, дескать, это лишнее, я за это и денег не платил, тогда кухмистер отвечает:
- Это так себе.
- Как так себе? просто гадость!
- Что вы? как гадость! благодаря бога, мы за гадость денег не берем!
- Это таракан!
- Какой таракан! таракана мы бы увидели и сами, это просто побегушечка…
Если еще продолжают спорить, то кухмистер начинает грубить, замечает, что он невинен, если на кухне завелись тараканы, и для всякого не намерен переменять квартиры. "А впрочем, коли случится что такое в кушанье, то, пожалуй, пришлите, я переменю", - прибавит он под конец немного мягче.
- На что же оно вам?
- В хозяйстве сдается; вот на печке в другой комнате сидит слепой старик, мой отец, все съест! - только подавай.
При конце месяца кухмистер дает кушанья лучше, порции больше; иногда изумляет неожиданно курицей, или вычурным пирожным, или майонезом из дичи, который он называет галантиром. Сейчас видно, что кухмистеру хочется завербовать вас на другой месяц.
На Петербургской стороне, как в бедной части города, нет ни театров, ни фокусников, ни зверинцев, словом, никаких удовольствий, способствующих убить праздное время за деньги; да и вообще замечают, что жители Петербургской стороны не охотники до сценических представлений и даже редко посещают Александринский театр. Мне кажется, это обвинение несправедливо, а вернее, что простынет хоть какая горячая охота от путешествия с Петербургской стороны в Александринский театр по осенней сырости и слякоти или зимней вьюге и морозу; но что петербургцы в свободные часы, как и все люди, любят посмеяться и поплакать от чужого горя, этому служит доказательством жажда, с какою, говорят, они старались во время оно достать билет на представления в домашнем театре - куда пускали и за деньги, - какого-то старого весельчака, который устроил было театр на Петербургской стороне.
Жил-был, говорят, некогда в Петербурге, на Петербургской стороне старик с состоянием и чинами, старик превеселого характера и предоброй души. Его бог не благословил законными детьми, зато старик держал у себя полон дом воспитанниц, любил их, как родных, любовался ими и не мог на них насмотреться.
Как-то в день именин старика воспитанницы ему сделали сюрприз, оделись не то пастушками, не то богинями, словом, драпировались как-то вроде женщин на картинках древней греческой мифологии, надели на голову венки, в руки взяли поднос и поднесли на нем в подарок имениннику своей работы кошелек… При этом хором запели стихи, написанные по случаю именин каким-то старым учителем:
Твое к тебе обратно притекает,
Прими к душе, пылая, пыл сердец!
От Пинда дар к тебе здесь привлекает
Сонм дев, прими их труд ты, как отец!Хоть богинями одеты,
Любим мы тебя, как дети,
Нам подобных сыщешь где ты?..
Старику очень понравились и кошелек, и песня, и костюмировка воспитанниц; эта новость приятно расшевелила засыпающие чувства; он расцеловал богинь и тут же дал себе слово устроить театр. Театр был устроен очень недалеко от Малого проспекта и улицы, ведущей к Крестовскому перевозу. Для этого очистили обширный мучной амбар, возвысили сцену, сделали углубление для оркестра из дешевых обоев, состроили декорации, занавес был из белого холста, подымался и опускался, как стора; на нем была изображена огромная одинокая лира; вокруг лиры не было ни обычных облаков, ни лаврового венка, ни даже цветочной гирлянды. В театре были поставлены простые белые длинные скамьи из досок, места на скамейках не были разделены ничем, но на них были написаны нумера, так что каждый посетитель садился на нумер: нумеров было до ста; прямо против сцены красовалась ложа учредителя театра, обклеенная дешевыми обоями; над партером висела деревянная звезда; в нее ставили обыкновенно шесть свечек, это называлось люстрой. Кроме этого, в оркестре горело четыре свечки. Оркестр состоял из двух скрипок и баса; иногда баса заменяла флейта или кларнет. Музыканты были аматеры; на сцене, кроме воспитанниц учредителя, играли знакомые чиновники и старый учитель, говорят, неподражаемый комик. Этот театр, разумеется, сначала был домашним, но впоследствии, говорят, можно было получать билеты и за деньги.