При сем слове Алим переменился в лице, члены его затрепетали, и если бы не поддержали его Аскалон и жрец, то бы он, конечно, упал на землю. Аскалон, как возможно, старался скрывать пред жрецом сие подозрение; но тот, имея от природы проницательный разум, устремил глаза свои на Алима и не хотел отвратить от оного любопытного своего взора. Образ его показывал, что он весьма много удивляется Алимовой перемене и приключившемуся весьма чудному в природе его волнению. Сомнение его от часу больше умножалось, когда он приводил на память неисповедимые божеские ответы, которые они незадолго пред сим получали. Может быть, старался бы он и скрыть оное, но сердечное некоторое чувствование вылетало на важный его образ.
По приведении в чувство Алима не упустил он ни малейшей просьбы, чтоб пригласить их к себе в дом. Когда же пришли они в оный, то жрец, собрав своих товарищей, просил Алима, чтоб он сказал ему, какого он города житель и все принадлежащее до его жизни; но Аскалон и Алим просили его, чтобы он позволил им несколько успокоиться: ибо предприяли они, как возможно освободить Асклиаду от казни, и для того хотели несколько посоветовать между собою уединенно, что им и позволено. И сие умножило еще больше жреческое сомнение, ибо, нашед превеликое сходство в Алиме со своим государем, не знали они, как растолковать сие приключение. Божеские же ответы означали иногда, что владеет ими не действительный их государь. И так сделалось между ними превеликое волнение. Они хотели исследовать сию тайну, но не имели к тому ни малейшего следа. Все было сокрыто от их понятия, и самая истина казалася им неисследованным неведением.
Алим и Аскалон, находяся наедине, искали способов ко освобождению Асклиады; но к превеликой прискорбности страстного Алимова сердца, не находили ни одного; одна только храбрость оставалася избавлением оной. Алим предприял твердо поразить своею рукою неистового того самозванца, который похитил у него престол, и вознамерился лишить его любовницы и супруги самою поносною и презрительною смертию. И так не сыскав больше никакого способа, положили непременно принести ярости своей на жертву незаконного обладателя народом.
Действительный млаконский обладатель препроводил всю ночь в превеликом беспокойстве и не желал ни на минуту иметь "покоя". Он в сие время ходил осматривать в город места, которые ему возможность позволяла; между тем нашел приготовленный сруб на погубление Асклиады и, словом, высмотрел все к расположению предприятых им мыслей; потом ожидал с нетерпеливостию утра.
Млаконские небеса украшалися уже светлою синевою, тусклые облака, удаляяся от света, падали в западное море, горы и долины пили кровавую росу, чем предвещали в сей день ужасное стенание земли; солнце, взошед на горизонт, казалось, как будто бы отвращает свои лучи и не хочет глядеть в город, а особливо в то место, в котором опочивал тиран миролюбивого народа. Обыкновенные предвестники солнцева восхождения, приятные зефиры, которые на ясных водах подымают тихие волны, удаляяся от города, оставили поля и долины, ибо не хотели быть свидетелями варварского позорища; в отсутствии их горел воздух, и казалось, что все стихии воспламеняются от одной,- словом, вся природа на сем острове казалась в превеликом помешательстве.
Граждане, открывая глаза свои, наполняли их слезами, и везде слышно было сердечное стенание, всякий против желания своего готовился увидеть смерть законной своей государыни и неволею шел на назначенное ему место. Жрецы затворили храмы и, скрывшись в оных, просили богов, чтобы они отвратили свой гнев от народа за невинную Асклиаду.
Время уже приходило к совершению дела. Аскалон и Алим, пришед, стали на таком месте, которое весьма способно было к совершению их заговора и которое они прежде уже назначили.
Началась плачевная и ужасная сия церемония: в начале шли несколько телохранителей с обнаженными мечами, за ними следовали два жреца в печальных одеждах, которые должны были прочитать на срубе последние Асклиаде молитвы; за сими вели двух надзирательниц государыни, которых она весьма много любила и кои ей были всех вернее; пред Асклиадою шел крикун, который во весь голос говорил народу, чтобы они помнили свой долг и никогда не дерзали восставать против государя, видя, как преступники законов жестоко наказываются.
За сими ехала государыня на белом коне, которого вели два совершителя сего неистового дела; она была в белом одеянии, которое было весьма долго и волочилося позади коня; концы оного несли два комнатные отрока и плакали столь горько, что казалось, будто они похороняли родную свою мать. Волосы у нее были распущены и лежали беспорядочно, иные по плечам и на груди, а другие висели за спиною, на голове ее был венок из кипарисного дерева, которое означает печаль и погребение. Катящиеся по лицу ее слезы и не чувствительное сердце удобны были привести о ней в сожаление. В руках держала она большой золотой сосуд, в котором находились разные дорогие каменья и жемчуг, чем она обыкновенно украшалась в своей жизни. Оные сокровища и притом деньги раздавала она своими руками бедным людям, и притом можно было видеть, что каждый камень омочен был ее слезами.
Как скоро народ увидел ее в сем образе, то ужасно восстенал, и началось везде рыдание. Женщины и девицы, не убоявшись тирановой власти, отчаянно вопили голосами; некоторые рвали на себе волосы и хотели последовать государыне своей в неутолимую стихию.
Сие народное смятение нимало не уменьшало ярости повелителевой. Он появился народу в великолепной колеснице, в которой ехал на определенное им место, чтобы утолить свою злобу и насытиться казнию невинной Асклиады.
Как только поравнялся он с Алимом и с Аскалоном, то два сии раздраженные ироя хотели броситься на колесницу и положить его на оной мертва; но самозванец предупредил их намерение и, скочив весьма поспешно с колесницы, бросился пред ними на колена, несмотря ни на свой сан, ни на великое собрание народа.
- Я не знаю, кто ты таков,- говорил он Аскалону, весьма оробевши,- только ведаю то, что ты пришел сюда наказать меня за мои предерзости. Я, припадая ко стопам твоим, винюсь перед тобою и подвергаю себя всякому жестокому наказанию.
Аскалон и Алим весьма удивились чудному сему приключению и, будучи от того в великом смятении, не знали, как растолковать им такое привидение; чего ради тиран просил их во дворец, где обещал объяснить вину свою подробно, и потом, оборотясь к Алиму, говорил:
- Твой народ- твоя и воля, повелевай им с сей минуты до конца твоей жизни, ибо боги сделались к тебе милостивы и меня отдали в твои руки.
Асклиада возвращена была от казни, и с превеликою честию проводили ее в покои. Вместо плача сделалась превеликая радость, но народная молва превосходила еще оную. Всякий видел перемену своего государя, но никто не знал тому причины; итак, объяснение оной весьма было потребно к открытию их судьбины.
Алим бросился прежде всего успокоить возмущенную Асклиаду, вывести ее из отчаяния и уверить, что во образе его неистовый дух, о котором еще и сам он был не известен, приключил ей все печали и мучения; но он нашел ее еще без памяти, и не надеялись, чтобы скоро возвратила она потерянные свои чувства, чего ради приказал всем придворным врачам весьма прилежно стараться о ее здоровье, а сам следовал к Аскалону и желал с ним вместе уведомиться о своей судьбине.
Когда он вошел в свои покои, то извиняющийся пред Аскалоном тиран стал опять пред ними на колена и говорил следующее:
- Я волшебник, брат Аропы, твоей любовницы,- говорил он Алиму,- она, влюбяся в тебя, приняла на себя образ богини и показалась тебе во славе на колеснице, чтоб тронуть твое сердце сколь красотою, столь и великолепием, и еще, что мне ужасно вспомнить и за что боги сделались к нам немилосерды, очаровала она истукан Провов, который произносил против желания своего голос. Я по ее велению принимал на себя образ провозвестника Перуновых повелений и толковал в роще тебе ответ Провов; потом ее же научением царствовал год на твоем престоле и в твоем образе притеснял, сколько возможно мне было, Асклиаду, и наконец по повелению Аропину хотел преселить ее в царство мертвых; и действительно бы сие сделалось сего дня, ежели бы боги не подали вам руку помощи, а ей избавление в вас.
Сей чудный камень, который ты имеешь,- продолжал он, говоря Аскалону,- отделен от престола адского бога. В то время, когда мы принимаем власть над духами, клянемся пред адским судиею сим камнем, ибо по преступлении нашей должности бываем мы оным мучимы и в винах наших теряем пред оным всю нашу власть и могущество; теперь я в вашей воле, и когда кончилось на мне терпение богов, то вы можете со мною сделать все, что вы хотите. Впрочем, преступлению сему виновна моя сестра и она обо всем уведомит вас обстоятельнее. Позвольте мне сделать некоторые заклинания, по которым она весьма скоро явится здесь, а вы тем временем старайтесь успокоить Асклиаду, ибо власть наша над нею уже кончилась.
Народ нетерпеливо желал уведомиться о сем приключении, ибо видел он государя своего в двух подобных друг другу лицах; чего ради Алим за благо рассудил появиться оному вместе с волшебником и публичным его признанием вывести подданных своих из сомнения. Итак, немедля возвратились они на народную площадь, где волшебник при всем народе признавал себя виновным и неправильным похитителем как престола, так и счастия Алимова.
Услышав сие, все бросились с великим стремлением на волшебника и хотели разрубить его на части, но Алим удержал их стремление и приказал до времени успокоиться. Потом проводили волшебника для заклинаний, чтобы он призвал свою сестру, а Алим и Аскалон пошли успокоить Асклиаду.
Как они вошли к ней, то уже получила она несколько прежней памяти и была мало предуведомлена как о своем, так и о народном счастии. Увидев Алима, возвела она утомленные от слез глаза свои на него и, опять облившись слезами, говорила ему так:
- Я страшусь тебя, государь, и имею к тому справедливую причину, ты мне кажешься ужасным тираном или таким чудовищем, которое столь яростно, что не щадит терзать и самого себя. Я ненавижу тебя и мысленно презираю; но не знаю,- продолжала она, вздохнувши весьма прискорбно,- для чего сердце мое не соглашается с моими мнениями. Оно тебя извиняет и советует уменьшить мою ненависть. Что за приключение, которое вторично возмутило смущенные мои мысли? Какое не слыханное доселе приключение последовало в вашем городе? Начало его я слышала несколько смущенно, но действительного и ясного доказательства еще не могла узнать ни от кого. Скажи мне, государь, тот ли ты Алим, которой был при вступлении твоем на престол, или тот неистовый обладатель, который терзал меня до сей минуты и наконец неповинную определил казнить, чем осрамил мое поколение и обесславил всех владетелей моих предков?
- Успокойся, прекрасная Асклиада,- отвечал ей Алим,- несчастие твое продолжалося до сего часа, и боги были к тебе не милостивы столько же, сколько ко мне. Они предприяли наказать меня, но чтоб больше усугубить мое мучение, определили и тебе быть несчастливою. Я бы хотел во весь мой век пребывать заключен под несносною мне карою, лишь только бы тебя видеть благополучною.
По сих словах уведомил он ее обо всех обстоятельствах и также о всех приключениях, случившихся ему во время отсутствия. Потом сказал ей, что царствовал вместо него волшебник, брат той неистовой тиранки, которая приключила ему все несчастия. Представил также и избавителя своего Аскалона, которого благодарила Асклиада от искреннего сердца и самыми чувствительными словами. Ибо выслушав все приключения, в одну минуту забыла она все претерпенные ею досады и огорчения и вместо превеликой ненависти к Алиму наполнилась она еще больше прежнего к нему страстию.
Аскалон казался тогда в превеликом смущении; на лице его написано было неистовое его желание. Все бывшие тут примечали его движения; но Алим и Асклиада, будучи наполнены великою радостию, совсем не старались предузнавать грозящей им новой беды, еще злее прежних. Человек, имеющий испорченный нрав, весьма склонен к поползновению. Склонности переменяются поминутно и прилепляются больше к худому, нежели к хорошему: ибо добродетель не присутствует в таком сердце, которое наполнено злобою, и разум нимало не советует о истинном пути; ибо он сам живет в таком человеке под властию пристрастий негодных. Пороки царствуют тут, откуда удаляется добродетель, и на все привести его в состоянии.
Аскалон как скоро увидел Асклиаду, то, забыв непристойную страсть свою к сестре, столь сильно влюбился в Асклиаду, что желал лучше потерять жизнь, нежели не получить удовольствия порочному своему желанию. Досадовал он и почти выходил сам из себя, когда видел, что Асклиада чувствовала к Алиму неизъясненную страсть. Глаза его тогда наполнены были яростным огнем, и лицо покрыто было зверскою злостию. Он трепетал, и казалось, как фурии трогают неистовое его сердце.
Алим не преминул вскоре опросить Бейгама, как первого своего друга; и когда уведомили его, что он находится в темнице, то приказал, немедленно освободив его, представить пред себя и на пути еще уведомить его обо всем происшедшем. Бейгам как скоро вошел, то бросился к ногам законного своего обладателя, трепещущими устами целовать его руку и от необычайного восторга едва мог произносить слова.
- Успокойся, любезный мой друг,- говорил ему Алим,- несчастия наши миновались, и ты должен благодарить в начале богов, а по них великодушного и храброго чужестранца Аскалона.
Бейгам, отдав ему должную честь, благодарил его весьма пристойными словами; а Алим в этот час обещал поставить статую на площади народной избавителю своему и его подданных из-под ига мерзостного обладателя. Одним словом, если бы Аскалон потребовал престола, то Алим, имев добродетельное и благодарное сердце, конечно бы, не отказал ему в сем требовании, ибо согласился бы он лучше владеть одною Асклиадою, нежели всею землею пространной вселенной.
Но Аскалон наполнялся тогда совсем противными сему мыслями. Он предприял лишить Алима Асклиады, то есть отравить его ядом; а если после не получит от нее склонности, то определил умертвить и ее своею рукою.
В сие время объявили им, что прибыла волшебница. Они немедленно пошли все в залу (выключая Асклиады, которая не хотела больше видеть неистового того тирана), где увидели волшебницу: она была в черном флеровом платье и с обыкновенными своими признаками. Увидев Алима, переменилась в лице. Стыд, отчаяние и досада изобразилися на оном. Ежели бы не была она прекрасна, то, конечно, показалася бы фуриею, изверженною из ада.
- Благополучный Алим,- говорила она,- несчастливая тобою волшебница желает тебе отныне всякого благоденствия; наслаждайся счастием вместе с моею соперницею; она осталась непобежденною, а я подвержена теперь стыду и отчаянию. Когда же я не получила твоей склонности, то не желаю больше и жить на свете.
По сих словах отдала она брату своему волшебную трость, зодиак, которой находился на ней вместо перевязи, и талисман, висящий на ее груди, сказав сие:
- Возьми мое могущество и будь столь силен, сколь была я, но не будь так несчастлив.
Потом выняла она кинжал и проколола свою грудь, сказав последние слова к Алиму:
- Прости, Алим, которого я больше себя любила в жизни!
Алим приказал вынести ее тело, а волшебника заключить в темницу до действительного определения, которое вознамерился он сделать по совету народному.
Во время несчастия прошедшие благополучные дни всегда пребывают в нашей памяти, и с превеликим сожалением всякую минуту мы оные воображаем; а по претерпении великих бедствий, когда вступаем мы в благополучное пребывание, то все прошедшие несчастия как дым исчезают из нашего понятия и никогда уже не возвращаются в нашу память.
Как только появилося солнце на млаконских небесах, то началось во граде великое торжество, и везде видны были восходящие благодарственные к богам жертвы. Алим, Асклиада и Аскалон были в Перуновом храме и своими руками приносили богу жертву по обыкновению тех жителей, где Алим в присутствии всего духовенства и знатных своих господ обручился с Асклиадою и клялись друг другу вечною верностию. Никто не предвещал тогда никакого больше препятствия сим двум пылающим сердцам, а всякий думал, что по претерпении ими толиких бедствий будут они вести дни жизни своей весьма благополучно, и никакой уже разлуки последовать им не может; но несчастия их еще не кончились, и им определено было увидеть самое свирепое злополучие.
Аскалон с сих пор сделался задумчив и беспокоен, и вместо дружества к Алиму за его всегдашнюю благодарность и за беспримерное угощение начинал чувствовать неописанную ненависть, и злость его тем больше возрастала, чем больше видел он Асклиадино ласкание к своему сопернику. Неистовое его сердце тотчас согласовалось со зверским его разумом. Какого нрава человек, такие и предприятия бывают по его рассуждению.
Случился в то время на острове том индиец. Аскалон, уведомившись о сем, послал за ним и приказал привести к себе, обещал ему множество сокровищей и тем склонил, чтобы он изготовил яд, какие выдуманы в их государстве; но чтобы сей состав не менее как через неделю начал действовать во утробе. Индиец весьма в скорое время составил его или, может быть, имел уже он и готовый, принес к Аскалону и сказал ему так:
- Когда ты будешь сидеть за столом с тем, которого намерен умертвить, то, выняв сей состав, осторожно намажь оным одну сторону своего ножа, разрезывай им пищу и подавай ему те части, которые будут от стороны, намазанной ядом. Сим способом без всякого подозрения останешься ты невредим, а неприятель твой умрет злою смертию.
Аскалон с превеликою радостию и с успехом произвел предприятие свое в действо и во время вечернего стола кончил свое намерение. С этих пор сделался он весел и показывал всем, что весьма охотно обитает в их городе. Всякий день посещал он Асклиаду без запрещения и без всякого подозрения от других; начинал он некоторыми околичностями открывать ей свою страсть; но, впрочем, та, не имея ни малой к тому дороги, совсем не примечала неистового его желания и почитала его превеликим себе другом.
Бейгам, имея проницательный разум, к превеликому волнению своего сердца, предусмотрел вторичное падение своего государя, ибо поступки и намерения Аскалоновы, которые хотя и были скрыты, ясно оное показывали. Он предприял открыть сомнение свое государю, но не знал, как приступить к оному, ибо ведал, что Алим столь много чувствует дружбы и преданности к Аскалону, что никогда не согласится тому поверить. Однако усердие Бейгамово к своему государю преодолело сию невозможность, и он в некоторое удобное к тому время выговорил Алиму сие: