- Зато вы с честью исполнили свой долг, Фернандо, - сказал Брэнд с легкой укоризной. - Почту принесли?
- Да, сеньор. Она в ящике… Посыльный сказал, там письмо с сургучной печатью, из Мадрида… Я его не трогал!
- Правильно сделали, - кивнул Брэнд. - Если хотите, можете идти.
Он посторонился, пропуская Фернандо, а тот вскочил, схватил свою шляпу и с быстрым поклоном выбежал из комнаты, как школьник, которого оставили после уроков и наконец-то отпустили. Покачав головой, консул подошел к почтовому ящику и отпер секретный замок ключом, висящим на часовой цепочке. В ящике, запечатанное красным сургучом, лежало письмо из Мадрида.
Дрожь в крупных холеных пальцах, была необъяснимой и словно что-то предвещала. Перемена ли его настроения была тому причиной, но Брэнд вдруг ощутил, что держит в руке жизненно важную весть. Он быстро распечатал конверт. И действительно - его ждала новость первостепенной важности.
Письмо пришло от Лейтона Бейли - генерального консула в Мадриде. В нем коротко сообщалось, что Джордж Тенни серьезно болен, у него был эпилептический припадок, что, хоть и не смертельно, но не позволит ему продолжать службу. От Брэнда требовалось срочно явиться в посольство.
Консул застыл на месте, грудь его вздымалась, крупное тело, оставаясь внешне неподвижным, пульсировало. Он внимательно перечитал письмо. Это могло означать только одно - он займет место Тенни: вот оно, так долго откладываемое повышение.
Огромным усилием Харрингтон Брэнд удержался, чтобы не закричать от радости. Его чувство собственного достоинства этого не допускало. Наконец-то, наконец-то, его оценили! Он глубоко вдохнул, откинул голову, глаза заблестели - счастье охватило его.
Овладев собой, он собрался с мыслями и, выйдя в холл, стал взволнованно водить пальцем по расписанию поездов, висящему на стене рядом с телефоном. Как он и ожидал, железная дорога работала отвратительно. Но если Гарсиа вечером отвезет его в Барселону, он сможет доехать ночным поездом до Сарагосы, пересесть на пригородный до Алагона, а там, после часового ожидания, сесть на Центральный Кастильский экспресс, который прибудет в Мадрид около полудня в субботу. Поездка предстояла ужасная, но учитывая оказанную ему честь, Брэнд хотел во что бы то ни стало поразить Бейли своей оперативностью и пунктуальностью.
Приподнятое настроение не помешало ему как человеку методичному обдумать связанные с поездкой проблемы. Его, возможно, не будет дома больше трех дней. Как здорово иметь на хозяйстве такую надежную пару, как Магдалена и превосходный Гарсиа - о Николасе будет кому позаботиться. Естественно, он рассчитывал и на Деккера, как на официальный резерв. Он позвонит Элвину - это можно сделать из виллы - и попросит Деккеров присмотреть за мальчиком.
При мысли о Николасе глаза консула влажно заблестели. Какое счастье, что он может принести дорогому сыну эту новость, отметить какой большой шаг наверх им предстоит, подробно описать удовольствия и преимущества, которые сулит жизнь в испанской столице, рассказать, как прекрасно они будут устроены, какие общественные и интеллектуальные возможности откроются перед ними, он пообещает сыну посетить национальный музей Прадо, королевский дворец, павильоны парка Буэн-Ретиро… Но главное счастье - это восторг, который окрасит любящий детский взгляд!
Консул не мог больше сдерживаться. Его вдруг неудержимо потянуло к своему мальчику. Он спрятал письмо в бумажник, запер офис и выбежал на улицу.
Глава 9
Вечером, лежа в постели, Николас услышал шум отъезжающей машины и испуганно зарылся под одеяло. Лучи фар метнулись по потолку, подобно усикам гигантского насекомого, и исчезли. Комната погрузилась в кромешную темноту, и в наступившей тишине мальчик услышал биение собственного сердца. Он так редко разлучался с отцом, что даже кратковременные отлучки консула вгоняли его в тоску и уныние. Но в этот раз к его обычному беспокойству примешивался еще один страх, в котором он не мог бы признаться даже себе - он остается без всякой поддержки, один на один с Гарсиа.
Он долго не мог заснуть, но не метался по постели, как бывало с ним во время болезни, а лежал тихо, неподвижно, вперив взор в темноту, и слушал, слушал, когда же подъедет машина и вернется дворецкий. Скрип сухой доски, похожий на вздох облегчения после знойного дня; робкий мышиный топоток за деревянной панелью старого испанского дома, прерывистое постукивание ветки мимозы по окну - все эти тихие ночные звуки всегда успокаивали его, но сейчас ему было не до них. Часы в холле пробили полночь. А вдруг Гарсиа заглушил мотор и неслышно подкатил к конюшне? Может, он уже здесь, в доме, и в любой момент на лестнице раздастся звук его мягких крадущихся шагов. Николас поежился от инстинктивного недоверия к дворецкому, которое не поддавалось ни объяснению, ни контролю.
Должно быть, он всё же уснул, потому что проснулся при свете нового дня. На прикроватном столике стоял поднос, и Магдалина открывала ставни, весело приговаривая:
- А я тебе завтрак принесла, подкрепись немного.
Теперь он гораздо лучше понимал её и, улыбаясь ей в ответ, сел в кровати. Магдалина ему нравилась, несмотря на угрюмость, периодически овладевавшую ею после перебранок в кухне, из-за которых её выпуклый лоб обиженно собирался в складки.
- Папа успел на поезд? - спросил Николас, отпивая апельсиновый сок.
- Да, да, - кивнула она. - Я уверена.
- Я не слышал, как подъехала машина.
Она наклонилась, поднимая с пола что-то невидимое, и заговорила обычным тоном, но при этом искоса взглянула на него, как бы оценивая реакцию на свои слова.
- Гарсиа не возвращался. Было уже слишком поздно. Я думаю, он задержится в Барселоне до конца выходных. У него там друзья. Нужно уладить какое-то дело.
Николас недоверчиво смотрел на нее широко раскрытыми глазами, чувствуя облегчение и невыразимую радость.
- Это правда?..
Всё так же пристально глядя на него, Магдалина кивнула:
- Не нужно ничего говорить. Мы с тобой и сами не пропадем, верно?
- Да, да! - воскликнул он, не узнавая собственного голоса.
- Что тебе приготовить на обед?
- Да что угодно, Магдалина! Ты такая славная…
- Я приготовлю тебе что-то особенное. - Она удовлетворенно кивнула, от чего её серьги заплясали. С широкой, но печальной улыбкой Магдалина поправила ему одеяло и вышла из комнаты.
Оставшись один, Николас потянулся, застонав от удовольствия, и стал кататься по широкой кровати, радуясь неожиданному счастью и предвкушая чудесные часы в обществе Хосе без всякого присмотра…
- И завтра тоже! - крикнул он лохматой собачке. - А может, ещё и в понедельник!
Вскочив с кровати, он принялся одеваться, на ходу доедая завтрак и то и дело поглядывая в окно на заросли мирта, где Хосе уже приступил к работе. С заслуживающей похвалы сдержанностью Николас сел за свой письменный стол и набросал пару строк:
"Привет, Хосе!
Отец уехал в Мадрид дня на три. Гарсиа тоже нет дома. Правда, здорово? Я не нарушу обещания: ни разговаривать, ни работать не буду. Но я собираюсь провести с тобой весь день.
Ура!
Твой Нико"
Минуту спустя он, запыхавшись, протягивал записку Хосе, и улыбался, глядя на ответную радостную пантомиму друга.
Они были вместе целое утро. Большая часть камней уже была уложена, и заполнять грунтом расщелины этого основания было не слишком тяжело. Когда Хосе катил тачку, Николас бежал за ним следом. Пока садовник разбрасывал лопатой мягкую землю, мальчик сидел на камне и, подперев руками подбородок, смотрел на него, в ожидании неизменной теплой улыбки. Иногда Хосе заставлял его громко хохотать, энергично, но безмолвно, шевеля губами, после чего надувал щеки и имитировал громкий взрыв.
День разгорался, и лицо Хосе постепенно приобрело озабоченное выражение, словно он думал о чем-то важном и таинственном. Наконец он отложил лопату, сел и, вытащив огрызок карандаша, написал чудесные слова, которые Николас прочитал, жадно заглядывая ему через плечо:
"Пойдешь со мной завтра на рыбалку? Я договорюсь с Магдалиной".
Мальчик от восторга чуть не задохнулся, а Хосе встал и направился сквозь кусты лавра к задней двери. Николас слышал громкий разговор Магдалины и садовника, потом раздался смех, и голоса зазвучали более спокойно и дружелюбно. До чего же хорошо Хосе умеет ладить с людьми! Все его любят, думал Николас, кроме Гарсиа и папы, к сожалению. И, конечно же, он был любимцем Магдалины, которого она за опорожнение мусорного бака - что в общем-то входило в обязанности Гарсиа - награждала куском пирога, когда никто не видел. Но сможет ли он уговорить её сейчас? Николас прислушался. Дверь закрылась, Хосе не торопясь возвращался… Николасу достаточно было взглянуть на лицо друга, чтобы понять: да, всё в порядке!
Какая радость! Какой неизъяснимо счастливый солнечный день, предвещающий еще лучшее завтра! О, эта счастливая и незыблемая послеполуденная дрема. Солнце заставило краски сада заиграть по-новому, пропитав их своим светом и ароматом. Валериана, пионы и сирень сверкали даже в тени. Рой пчел жужжал вокруг раструбов сладких пурпурных цветков, свисающих с веток старой катальпы. Горы в прозрачной дали сверкали, как вороненая сталь. Душа ребенка была наполнена чувством, смысла которого он не мог постичь, но страстно желал раствориться в его теплом сиянии.
В восемь часов утра горсть гравия стукнула в ставень. Почти не сомкнувший глаз, мальчик вскочил с постели, накинул одежду, приготовленную на стуле, и вприпрыжку сбежал по лестнице. В полутемном холле под белой салфеткой его ждала корзина, упакованная Магдалиной накануне. Подхватив корзину, он открыл тяжелые засовы, выбежал в распахнутую дверь и, ослепленный ярким солнцем, чуть не упал в объятия друга.
В руках у Хосе были два бамбуковых прута, на плече самодельный рюкзак, одет он был в большие садовые сапоги и старое парусиновое пончо. Когда они вместе направились по аллее, ведущей к шоссе, Хосе подмигнул Николасу, намекая: надо спешить. Действительно, едва дойдя до угла, они услышали дребезжание старой развалюхи - и сразу же увидели местный автобус Торриды.
Хосе поднял руку, и автобус резко затормозил. Несмотря на давку, им освободили место в задней части, куда они протиснулись под хохот пассажиров. В этом воскресном автобусе собралась веселая компания. Многие ехали в маленькие фермы на склонах гор навестить родственников - рабочий люд в беретах и жестких черных куртках-болеро, их жены в бесчисленных юбках и с цветными платками на головах; у ног громоздилось множество свертков, завернутые в розовую бумагу бутылки манзанилы, корзины с яйцами, спелыми абрикосами и гранатами, свежеприготовленной кесадильей. Другие пассажиры, подобно Хосе, везли удочки и сумки для рыбы. У некоторых были маленькие клетки для ловли сверчков. У жадно евшего колбасу длинного худого парня, смахивающего на клоуна своей клетчатой накидкой с капюшоном, было ружье с огромным стволом. Старик с бурдюком вина уже приступил к фиесте.
Хосе моментально узнали, бурно приветствовали, и вокруг него сразу же завязался оживленный разговор. Обсуждали шансы на победу в следующем матче пелоты. Кто-то предположил, что ветерана Хайме пора заменить, но Хосе стоял за напарника горой. По кругу был пущен бурдюк. Каждый из мужчин поднимал его и, запрокинув голову, быстро и ловко направлял тонкую красную струю прямо себе в глотку. После этого веселье усилилось, посыпались шутки, особенно в сторону парня с длинным ружьем, у которого к тому же был длинный нос. Но насмешки были добродушными, и мальчик, которого никогда раньше не пускали в общество "простого народа", подумал, как сильно это всё отличается от того, что он себе представлял, какие они веселые и свободные. При этом его не покидала мысль, как изменилось бы всё, будь здесь его отец, как остудил бы консул дружескую теплоту своим важным чопорным видом.
К этому времени равнинные виноградники и тихие рощи со стройными рядами оливковых деревьев остались позади, и дорога повела их по буйно заросшим предгорьям Торриды. На первой скорости автобус начал не спеша взбираться по крутому склону, обгонял медленно бредущих ослов, позвякивающих бубенчиками, огибал холмы, расцвеченные желтым дроком. Время от времени останавливались у постоялого двора или маленькой фермы, выпуская пассажиров, что было, по мнению Николаса большой удачей, так как давало возможность старой машине перевести дух. Сидя на краешке сиденья, мальчик был захвачен видом реки, показавшейся в просвете между седыми буками и пробковыми дубами. Автобус поднимался все выше и выше в горы, и Николас то и дело озабоченно поглядывал на полдюжины оставшихся пассажиров - все без исключения рыболовы - прикидывая, хватит ли всем места на берегу. Поняв его взгляд, Хосе покачал головой, мол, не о чем беспокоиться. И действительно, на следующей остановке у деревенского трактира все, кроме них двоих, вышли, сердечно простившись и пожелав им удачи.
Когда автобус тронулся, Хосе посмотрел Николасу в глаза, и тот испуганно почувствовал, что он собирается нарушить разделяющий их обет молчания.
- Нико, - мальчик отпрянул, и Хосе ободряюще ему кивнул. - Да… Я говорю с тобой. Было бы ребячеством и дальше молчать. К тому же и небезопасно. Мы едем к реке. Я должен подсказывать тебе, как себя вести. - Он улыбнулся. - Не хотелось бы, чтобы ты свалился в воду. За это твой отец спросит с меня сильнее, чем за разговоры. Но ты… Тебе не нужно разговаривать.
Николас уставился на друга, широко раскрыв глаза. Острое чувство признательности охватило его, и он с жаром произнес:
- Я буду говорить, Хосе! Я тоже буду с тобой разговаривать!
- Вот и хорошо! - обрадовался Хосе. - Будем мужчинами, а не мальчишками. Так-то оно лучше. Поднимайся, нам пора выходить.
Он взял удочки и рюкзак и, пройдя вместе с Николасом вперед, постучал по надтреснутому стеклу перегородки. Когда автобус остановился, он выпрыгнул и, подхватив рукой друга, поставил его на землю. Они помахали водителю, высунувшемуся из своей деревянной кабины пожелать им удачи. Машина отъехала, а они свернули с пыльной дороги на луг, поросший бледным молодым папоротником.
Несмотря на яркое солнце, воздух, пахнущий тимьяном и смолой, был прохладен и свеж. Перед ними возвышались пики гор, которые с самого начала подъема, казалось, манили к себе, но теперь - ясные и отчетливые с серебряными нитями водопадов, с обласканными солнцем серыми боками и впалыми щеками - они отодвигались по мере приближения к ним, ничто и никого не подпуская к себе, кроме сосен, уединившихся на покое высоко, высоко среди голых валунов.
Свет был ослепительно чист. Оглядевшись, Николас увидел на горном хребте слева четкий рельеф деревушки, ниже - квадратики полей и виноградников, а дальше - далеко внизу - в дымке виднелось море, так далеко, что он почувствовал себя на вершине мира.
Продравшись сквозь переплетения папоротника, щекочущие его голые коленки, Николас полной грудью вдохнул восхитительную свежесть.
- Какой чудесный день, Хосе!
- Да, только боюсь, слишком светло для рыбалки. Ну, да там видно будет.
Они спускались по лесистому склону среди высоких раскидистых буков, росших в стороне от неровного луга, на котором паслись козы, никак не реагирующие на их появление. Лес вдруг закончился, прямо у их ног расстилалась зеленая долина, где у старой каменной мельницы бурлила и пенилась река, разливаясь за плотиной в широкую запруду.
- Это здесь, - в небрежном тоне Хосе сквозила затаенная гордость.
- Какая красота! - воскликнул Николас. - Почему же остальные сюда не пошли?
- Слишком далеко от трактира, - засмеялся Хосе. - Им хочется пить, а не только рыбачить.
Радостно ускорив шаг, он стал спускаться по тропинке, ведущей к мельнице; Николас вприпрыжку бежал рядом. В долине было теплее, травянистый склон пестрел дикими синими ирисами и масляно-желтой медуницей. Николас увидел, что мельница разрушена, над несколькими толстыми балками нет крыши, а неподвижное колесо покрылось мхом, но это только усилило чудесное ощущение окутавшего долину покоя.
Хосе разложил снасти на каменных ступенях мельницы, ведущих к реке, и стал продевать тонкую леску сквозь стебли бамбука. Это были самые простые удочки с деревянными катушками, но Хосе обращался с ними очень бережно, хотя его пальцы подрагивали от нетерпения, когда он привязывал наживку на длинную жилу.
- Ты любишь рыбачить? - спросил Николас.
- Очень люблю, амиго, - радостно кивнул Хосе. - А ты?
- И я тоже, - ответил Николас. - Только я никогда не пробовал…
- Сейчас попробуешь, - улыбнулся Хосе. - Послушай, Нико, дружище, ты пока недостаточно большой, чтобы забросить муху, поэтому будешь ловить на приманку… Сейчас я покажу тебе, от чего форель без ума.
Он вынул из рюкзака круглую жестянку, снял крышку, вытряхнул на ладонь жирную личинку и бережно насадил ее на крючок. Затем, держа Николаса за руку, он вывел его на каменную дамбу, помог удобно сесть, свесив ноги, закинул леску с наживкой в запруду и дал удочку мальчику.
- Вот, - сказал Хосе. - Почувствуешь, что клюет, - тащи!
- А ты не уйдешь далеко?
- Нет, нет, амиго! - Он указал на перекатывающуюся через плотину воду. - Я буду вон там.
Поначалу Николас сидел напряженно, крепко сжимая удочку обеими руками, от игры воды и света на плотине кружилась голова, и он побаивался свалиться в реку. Постепенно он стал чувствовать себя увереннее. До чего же приятно, когда с тобой обращаются, как с мальчиком, обыкновенным мальчиком, а не как с заморышем! Стараясь не потерять равновесие, он осторожно повернулся и посмотрел туда, где стоя по колено в пенящемся потоке, Хосе забрасывал свою длинную удочку, и леска изящно извивалась, взлетая и падая в прозрачном воздухе. Николасу даже показалось, что он видел, как высоко над стремниной выпрыгнула форель. Но он не был уверен. Сквозь трещины теплой бетонной стены, на которой он сидел, пробивались ростки папоротника, старые камни покрывала корка серого лишайника.
Вдруг он вздрогнул. Он не почувствовал, как рыба клюнула, но его удочка внезапно ожила, завибрировала, изогнувшись подвижной дугой, и он ощутил бешеное движение чего-то тяжелого там, под поверхностью воды.
- Попалась, - прошептал он побелевшими губами. В панике он повернулся туда, где спиной к нему на расстоянии ста ярдов стоял Хосе, отделенный от него ревущим потоком. Звать на помощь бесполезно. Он должен справиться сам. Николас отчаянно вцепился в удилище, громоздкая деревянная катушка, жужжа, била его в грудь. Форель бешено металась, то бросаясь в пенящийся поток, то резко опускаясь к песчаному дну, и могла сорваться в любой момент. Вдруг она полностью взлетела над водой и тут же шлепнулась обратно, а у мальчика чуть сердце не выпрыгнуло.