Причем у меня и в мыслях не было, что Клитеро нашел другой способ попасть сюда, а значит, и я тоже смогу пройти этим маршрутом. Я полагал, что моя судьба зависит от того, насколько быстро мне удастся преодолеть пропасть, отделяющую меня от спасения. Промедление становилось опасным, я с ужасом обнаружил, что дерево удерживают не более двух волокон, да и те, того и гляди, оборвутся.
Идти по стволу, скользкому от дождя и шаткому от ветра, было невероятно опасно. Чтобы удержаться, мне понадобятся исключительная ловкость и предельное внимание. Прежде всего, следует освободиться от плаща и лежащей в его кармане рукописи. Вряд ли они пострадают, если я оставлю их на несколько часов или на день в надежном укрытии. Можно спрятать их за камнем, под нависающим утесом, а когда прекратится буря, я сразу вернусь за ними – после полудня либо завтра.
Взвесив все эти соображения, я поднялся на ноги и тут заметил какое-то движение на противоположном выступе, куда мне так хотелось скорее добраться, – будто тень промелькнула среди кустов и камней. Сначала я решил, что это, возможно, енот или опоссум, но потом разглядел пуму. Серая, с огромными острыми когтями и сверкающими глазами, она издавала крики, похожие на человеческий голос, и определенно принадлежала к наиболее свирепой разновидности этих хищных кошек.
Наши охотники почти изгнали пум из ареала их первоначального обитания. Однако в диких районах Норуолка отдельные особи еще встречались, хотя в последнее время так редко, что я обычно не думал о предосторожности и забредал в самые глухие и безлюдные места, лишь изредка захватывая с собой ружье.
Вид кровавой бойни никогда не привлекал меня. Что за удовольствие преодолевать опасные топи и бешеные течения, продираться сквозь непроходимые заросли только ради того, чтобы подстрелить вальдшнепа или белку? Куда приятнее, блуждая по лесам и скалам, наблюдать, как пернатые и мохнатые лесные жители прыгают с ветки на ветку, а если удавалось приманить какого-нибудь зверька к себе на руку – это доставляло мне особую радость, Но, конечно, змеи и пумы – другое дело. В их истреблении я не усматривал ничего противоречащего моему миролюбивому нраву. Эти хитрые кровожадные хищники одинаково враждебны и человеку, и безобидным птицам и грызунам. Я до сих пор храню дома юношеские трофеи – шкуры кугуаров и змеиную кожу.
Поскольку я никогда не промышлял охотой – ни с целью наживы, ни из спортивного интереса, – то и ружье мне было не особо нужно. Зато благодаря усердной тренировке я овладел другим оружием, на умеренных расстояниях более надежным и сокрушительным. Это томагавк, Бросая его с шестидесяти футов, я мог перерубить дубовую ветвь или сухожилия пумы.
В последнее время мне редко приходилось встречаться с хищниками, к тому же у меня была конкретная цель – принести еду Клитеро, поэтому я даже не подумал о том, чтобы взять с собой оружие. Зверь находился в непосредственной близости и, подстрекаемый голодом, мог напасть на меня, устроив себе кровавый пир. На человека и на оленя он бросался с одинаковой, неукротимой свирепостью, Сообразительность кугуара вполне соответствовала его силе, он умел определять, вооружен ли противник и способен ли оказать ему сопротивление.
Опыт прежних встреч с дикими кошками сразу дал мне понять, сколь опасно мое положение. Пума сидела на каменном выступе, не сводила глаз с моста и, вероятно, примеривалась, как перебраться по нему на другую сторону, Возможно, она учуяла мои следы еще издалека, и если ей удастся преодолеть пропасть, то вряд ли я сумею обмануть ее бдительность. На небольшом отдалении виднелась впадина, в которой скрылся в прошлый раз Клитеро. Охваченный страхом, я больше всего хотел последовать его примеру, но не мог этого сделать так, чтобы не привлечь к себе внимания пумы, и потому горько сожалел, что не успел найти другое убежище, когда еще была такая возможность.
Если пума сейчас даже не двинется с места, все равно мое положение не станет менее угрожающим. Преодолев мост, я сразу попаду в пасть к изголодавшемуся зверю. Минуту назад я боялся, что дерево рухнет в бездну, а теперь страстно желал этого, надеясь, что под порывами ветра связующие волокна окончательно порвутся, благодаря чему я обрету спасение.
Но, похоже, мои надежды были тщетными. Корни еще достаточно крепко держали поваленное над пропастью дерево, а зверь точил когти о камни и явно собирался перебраться по стволу ко мне.
Из всех возможных смертей я должен был принять самую ненавистную. Умереть от болезни или от руки какого-нибудь человека казалось счастьем по сравнению с грозящей мне участью быть разорванным на куски клыками этой жестокой твари. Погибнуть во время бессмысленной попытки сбежать, зная, что, кроме пары обглоданных косточек, от тебя ничего не останется и друзья будут ломать голову, силясь понять, что с тобой произошло, – можно ли представить себе более ужасный исход? Я горько раскаивался в том, что, стремясь побыстрее добраться сюда, не предвидел подобной встречи и не принял никаких мер предосторожности. Самое большое зло таилось для меня в неопределенности ожидания. Смерть была неизбежна, но время, остававшееся до этого рокового момента, позволяло мне воображать чудовищные подробности моей предстоящей кончины. Пума встала на мост передними лапами и начала подбирать задние. Когти так глубоко впивались в дерево, что она с трудом их вытаскивала. И вот мост уже пройден, и дикий зверь ступил на выступ скалы, в тени которой прятался я. Нас разделяло теперь футов восемь, не более. Бежать было некуда. Позади и по бокам – отвесные скалы, а передо мной – эта голодная хищная тварь. Я приник к земле и закрыл глаза.
Из оцепенения ужаса меня вывел глухой шум, донесшийся до моих ушей. Я понял, что пума скрылась в той самой впадине, в которой я сам хотел найти убежище, сожалея, что не успел этого сделать. Спасение оказалось столь внезапным и неправдоподобно чудесным, что я подумал, уж не обманывают ли меня мои чувства. Нельзя было упустить такую возможность для бегства. Я сорвался с места и, цепляясь за ствол, пополз над роковой бездной. Дерево стонало и тряслось, ветер свирепствовал с невероятной силой, и когда я добрался до другого края пропасти, волокна, связывающие его с корнями, оборвались, и оно с грохотом рухнуло вниз.
Дрожь и волнение улеглись не сразу. Я с изумлением окидывал мысленным взором путь к моему спасению – от момента, как попал в столь чудовищный водоворот событий, и до того, как, спустя короткое время, выбрался из этой передряги невредимым. Упади дерево минутой раньше, и я был бы отрезан от мира или сорвался бы в пропасть. А случись падение чуть позже, и мне также не миновать бы гибели, поскольку пума уже вылезла из впадины и выражала свое удивленное разочарование столь яростно, что я похолодел.
Она увидела меня и метнулась к краю пропасти. Потом присела на задние лапы и приготовилась к прыжку. Мной снова овладел леденящий страх. Поначалу мне казалось, что ей не хватит сил, чтобы преодолеть такое расстояние, но я знал невероятную ловкость этого зверя, который лучше, чем я, мог рассчитать, насколько оправдан риск.
И все же надежда, что пума не осмелится прыгнуть, еще теплилась. Впрочем, недолго. В решительном броске огромная дикая кошка взлетела над пропастью и уже коснулась лапами выступа скалы, на котором я стоял… но, на мое счастье, камни были скользкими, и пума, не сумев удержаться, рухнула в бездну. Пронзительный душераздирающий крик откуда-то снизу свидетельствовал, что она насмерть разбилась о дно пропасти.
Вновь я чудом избежал гибели. Только муки голода могли сподвигнуть эту расчетливую хищницу на такой отчаянный прыжок, и теперь мне не нужно было опасаться встречи с ней, когда я вновь отправлюсь сюда. Клитеро теперь тоже ничего не угрожало. Ведь он постоянно бродил в этих местах, и рано или поздно пума непременно напала бы на него. Останься она в живых, первой моей заботой было бы вооружиться томагавком, выследить ее и убить, Но это очень трудно и опасно. Притаившись в траве или за ветками деревьев, она, скорее всего, заметила бы меня раньше, чем я ее, а в таком случае сомневаюсь, что мне удалось бы воспользоваться оружием.
Сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди, я спустился с утеса по подземному лабиринту пещеры и вернулся в имение Хантли насквозь вымокший, продрогший и совершенно разбитый.
За ночь буря стихла; однако я так устал, что не чувствовал в себе сил для еще одной вылазки в горы. В урочный час я удалился в свою комнату. Мои мысли без конца возвращались к вчерашним приключениям. Кроме того, необходимо было понять, что делать дальше.
Поскольку моста больше нет, прежний путь теперь недоступен для меня. Новый мост мне не соорудить. Срубленное дерево издалека я притащить не смогу, а поблизости подходящих деревьев не растет. Должен быть какой-то иной способ преодолеть пропасть.
Я восстановил в памяти подробности моих подземных передвижений. Конечно, нужно получше изучить пещеру, Возможно, ее ходы имеют многочисленные ответвления. Маршрут, которому я все это время отдавал предпочтение, вел к уступу скалы высоко над пропастью. Но мог существовать и другой путь, ведущий к подножию горы, а оттуда – к вершине внутреннего утеса.
Опасность блуждания впотьмах по неизвестным тропам и уже проверенный вполне надежный проход, который мне сразу же удалось обнаружить, до сих пор удерживали меня от более тщательного обследования лабиринта пещеры. Однако теперь прежний путь стал тупиковым, и нужно было попытаться найти новый маршрут. Кроме того, мне непременно понадобится фонарь, чтобы не заплутать во всех этих закоулках. План был намечен, и я решил на следующий день взяться за его осуществление.
В памяти у меня неожиданно всплыли события, которые, если бы я вспомнил о них своевременно, послужили бы мне предостережением, и я не был бы столь безрассудным. Несколько месяцев назад один фермер, живший на окраине Норуолка, обнаружил в своих угодьях двух хищников, как ему показалось, это были пумы – самец и самка. Они задрали у него несколько овец, и он упорно, но тщетно за ними охотился. В других местах также случались нападения на скот, однако остальные фермеры полагали, что в гибели овец виноваты собаки – некоторые из них даже несправедливо поплатились за это жизнью, Рассказ соседа о том, что он видел пум, доверия ни у кого не вызывал, поскольку считалось, что хищников в Норуолке давно нет, да и никто больше уже много лет их не встречал. И вот теперь я воочию убедился, что фермер говорил правду, а значит, сородичи чуть не убившего меня кугуара все еще могут обитать в глухих уголках этой дикой местности и необходимо принять против них какие-то меры. Я решил, что отныне, отправляясь в путь, обязательно буду брать с собой томагавк.
Реальное прошлое и воображаемое будущее перемешались в моих мыслях, какое-то время не давая мне спать, но потом сон все же сморил меня.
Глава XIII
По возвращении домой я постоянно думал о Клитеро, План, которым я поделился с вами и которому предполагал посвятить свой досуг, был предан забвению и всплывал в памяти лишь изредка и то на краткие мгновения. Но помыслы, изгнанные из сознания в часы бодрствования, то и дело напоминали о себе, когда я пребывал в объятиях Морфея. Периодически мне снился Уолдгрейв, Причем казалось, что его присутствие в моих грезах вызвано не привязанностью и дружеским расположением, а беспокойством и гневом. За мной остался долг, я преступно пренебрег им, на что и намекал сей эфемерный гонец, призванный вдохновить меня, пробудить мою память, заставить выполнить взятые на себя обязательства.
Обычно я просыпался с утренней зарей. Но тут, возможно, из-за тревожных сновидений, поднялся, когда еще не погасли звезды. Все те фантомы, что до сих пор не давали покоя рассудку, неожиданно отступили, и мне открылось решение проблемы. Образ моего погибшего друга вытеснил все остальное. Наши последние беседы, письма, которые он мне посылал за время своей недолгой, но наполненной делами жизни, – все эти драгоценные свидетельства его глубочайшей духовности и высокой нравственности всколыхнули мой разум, призвав меня к действию.
Мной вновь овладело желание взяться за решение главной задачи. Долг милосердия по отношению к Клитеро не отменялся. Оказать ему помощь, а заодно удовлетворить свое любопытство я тоже сумею. Но почему все внимание и все силы нужно сосредоточивать только на нем? Время, проведенное дома, лучше употребить на то, чтобы снять копии с писем Уолдгрейва.
Спустя несколько часов после восхода солнца можно будет вновь отправиться в горы. А пока я решил пересчитать и разобрать эти письма, отделить их от моих собственных и подготовить для копирования – невероятно ответственное и печальное занятие!
Однако меня смущало одно сновидение, вспомнив о котором я впал в уныние. Обратившись к письмам, я нарушу запрет Уолдгрейва, пренебрегу его неоднократно повторявшимися пламенно-патетичными просьбами. Как связано его появление в моих грезах с тем, что я собирался сделать? Возможно, таким образом мне было ниспослано напоминание о запрете?
Полагаю, Вы мало знаете о духовной жизни моего друга. Наверное, необходимо пояснить кое-что, чтобы Вы поняли, почему меня одолевали сомнения, и чтобы развеять Ваше былое недоумение.
Уолдгрейв, подобно многим людям, с ранних лет посвятившим себя размышлениям и чтению книг, с возрастом менял свои религиозные и моральные принципы. Его юношеские воззрения имели тенденцию к отрицанию общепринятых взглядов, к обожествлению необходимости и универсальной материи, к неприятию взаимосвязанности и различия души и тела, к утверждению, что нет никакой зависимости между нравственным поведением человека и тем, что ждет его после смерти.
Он был вполне убежден в этом и проповедовал свои взгляды с необыкновенной горячностью. Вскоре после нашего знакомства судьба забросила нас в разные части света, и отношения можно было поддерживать только благодаря почтовой переписке. Мы писали друг другу регулярно, подробно и оставляли себе копии всех отправленных писем. Уолдгрейв много места уделял защите своих излюбленных доктрин.
О том, что впоследствии его мировоззрение радикально изменилось, Вам известно. Попав в атмосферу религиозности, прислушиваясь каждодневно к доводам и увещеваниям мистера С, чей кроткий нрав и безупречные манеры служили безусловным и наглядным уроком, мой друг раскаялся в своем отступничестве и вновь обратился к вере, став решительным противником того, что прежде отстаивал. И с тех пор, как взгляды его трансформировались, он, казалось, более всего заботился о том, чтобы искоренить из моей души семена, которые сам туда и заронил.
Между тем обстоятельства снова свели нас вместе под одной крышей, и общение посредством писем сменилось жаркими беседами, только теперь он защищал и проповедовал религию так же рьяно и аргументированно, как еще недавно нападал на нее. Решительно отвергая свои прежние убеждения, он стремился устранить их влияние на меня и даже требовал, чтобы я уничтожил все рукописи и письма, в которых его ошибочное кредо было изложено На мой счет он вряд ли уже опасался – верил, что я покончил с прошлым, проникшись противоположными воззрениями; но письма могли попасть в чужие руки, и он боялся, что будет не в силах исправить причиненное ими зло Мне он вовремя дал противоядие, а другим отравленным этими письмами противоядие могло и не помочь.
Однако я не готов был согласиться с необходимостью подобной жертвы. Многое из прежних его красноречивых рассуждений казалось мне весьма интересным. К тому же, помимо абстрактных материй, письма содержали бесценные фрагменты, отражающие историю жизни и характер моего друга. Как можно предать забвению такое сокровище? А отдельные записи, вырванные из общего контекста, лишь все исказят и испортят. Много раз он тщетно просил меня уничтожить эти письма. Чистый душой и помыслами, он убеждал, настаивал, но, несмотря на мое упрямство, никогда не давал воли гневу. Однако страх непоправимого вреда, который могут причинить его юношеские заблуждения, был так силен, что противодействие с моей стороны стоило ему немалых душевных мук.
Теперь, когда его больше нет, я решил не только сохранить эти письма, но и снять с них копии, чтобы передать их Вам, его сестре, о чьем процветании и благополучии он неустанно заботился. Подобно большинству женщин, Вам чужды абстрактные умозрения. Религия базируется не на аргументах и доводах, а на чувствах. Неужели чужие сомнения относительно бытия и могущества Бога могут поколебать Вашу веру? Если так, то я подтолкну Вас к погружению в источник греха? И сделаю орудием Вашего отступничества, виновником Вашего падения того, кто был Вам братом и все последние дни своей жизни только о том и думал, чтобы взрастить в Вашей душе святость?
Эти мысли вдруг нахлынули на меня с такой беспощадностью, как никогда прежде. Я обещал, хоть и не без колебаний, предоставить Вам копии его писем, но теперь предпочел бы взять назад свое обещание. В конце концов, я решил выбрать для копирования лишь те страницы, которые носили повествовательный или описательный характер. Откладывать не имело смысла. Было еще темно, однако сон все равно улетучился, я зажег свечу у кровати, а когда свет разгорелся, прошел к шкафу, в котором хранил бумаги и книги.
Этот шкаф по совету Сарсфилда, не имевшего склонности к ремеслам, я смастерил сам, ибо в вашем покорном слуге способности к такого рода занятиям проявились рано и в полной мере. И шкаф, и ключ от его замка были моей собственной оригинальной конструкции. А для большей надежности шкаф находился в небольшом чуланчике, также запиравшемся на замок.
Взяв ключи, я отворил дверцу шкафа. Письма, сложенные плотной стопкой, были обернуты пергаментом и спрятаны в потайном ящике. Обнаружить его просто на взгляд было невозможно, и открывался он при помощи механизма, устройство которого знал только я. Перед тем как лечь спать, я, как обычно, убрал письма в этот мой "секретный сейф".
Как же я был удивлен и растерян, когда наутро, вскрыв ящик, увидел, что писем нет. Разум отказывался верить, и я просунул пальцы глубже. Пусто. Куда подевались письма, кому понадобилось их красть? Кроме меня, о потайном ящике никто не знал. Может, я положил их в другое место и забыл об этом? Сколько я ни размышлял, как ни напрягал память – все безрезультатно. Я не мог придумать ни одной причины, по которой вдруг решил бы так поступить, а главное – абсолютно не помнил, чтобы делал нечто подобное.
И что теперь? Бесценное сокровище исчезло. Все мои мысли и душевные силы необходимо было направить на то, чтобы вернуть утрату. Нельзя поддаваться отчаянию, Я обыскал все отделения, какие имелись в шкафу, не желая верить, что письма действительно пропали. Но даже это не убедило меня в реальности произошедшего. Видимо, мои чувства притупились. Ведь не могла же стопка писем выбраться из деревянного ящика сама по себе. Однако, раз ее нет на месте, значит, она исчезла.