Вернувшись домой, он сжег в печурке сберегательную книжку Мияко Мидзуки, а также носовой платок и другие мелкие вещицы, обнаруженные им в сумке. Переписать со сберкнижки адрес ее владелицы он не догадался и теперь не знал, как найти эту женщину. Правда, он уже и не собирался возвращать ей деньги.
Пока он сжигал сберегательную книжку, носовой платок и гребень, по комнате распространился неприятный запах. Гимпэй представил, какая же будет, вонь, когда он бросит в печурку кожаную сумку. Он разрезал ее на мелкие куски и понемногу сжигал их в течение нескольких дней. Оставшиеся металлические предметы - застежку, пудреницу, а также тюбик с помадой - он ночью выбросил в сточную канаву. Даже если их найдут, навряд ли они у кого-нибудь вызовут подозрение. Руки Гимпэя дрожали, когда он выдавливал из тюбика остатки помады.
В последующие дни он внимательно слушал радио и просматривал газеты, но нигде не сообщалось ни об ограблении, ни о потере кожаной сумки с двумястами тысячами иен и сберкнижкой.
- Так, - ни к кому не обращаясь, пробормотал Гимпэй. - Значит, она не сообщила о пропаже - что-то мешало ей это сделать.
От этой мысли темные глубины его души внезапно осветились таинственным светом. Должно быть, он шел тогда за этой женщиной, поскольку некие чары, таившиеся в ней, звали его. Возможно, оба они принадлежат к одному и тому же миру, где обитают духи зла. Прежний опыт подсказывал это Гимпэю. Мысль о том, что они одного племени, внушила ему радость, и он теперь горько сожалел, что не записал адрес Мияко.
Мияко, вне всякого сомнения, испугалась, заметив преследовавшего ее Гимпэя, но в то же время ее душа затрепетала от радости, хотя сама она не понимала почему. Человек испытывает наслаждение, когда присутствует объект наслаждения. Гимпэй избрал таким объектом именно Мияко, хотя в этот час по улицам прогуливалось немало других красивых женщин. Может, он действовал подобно. наркоману, узревшему себе подобного?..
Так было и с Хисако Тамаки - первой женщиной, которую он преследовал. Собственно, она была совсем еще девочка - моложе этой банщицы с приятным голоском - и училась в колледже, где преподавал Гимпэй. Когда об их отношениях стало известно, его из колледжа выгнали.
Гимпэй шел за Хисако до самого ее дома и остановился, потрясенный великолепием выстроенного в европейском стиле особняка и ворот с ажурной железной решеткой.
Ворота были полуоткрыты, и Хисако, войдя во двор, обернулась и сквозь решетку увидала Гимпэя.
- Как, это вы, господин учитель? - удивилась она.
Ее бледные щеки зарделись. Покраснел и Гимпэй.
- А это, значит, ваш дом, мисс Тамаки? - охрипшим голосом произнес он.
- Господин учитель, почему вы здесь оказались? Хотите зайти?
Но как мог Гимпэй объяснить, зачем он скрытно следовал за своей ученицей? Он поглядел сквозь решетку на особняк, словно любуясь им, и сказал:
- Просто чудо, что сохранился такой замечательный дом - не сгорел во время войны.
- Наш дом как раз сгорел, а этот мы купили уже после войны.
- После войны?.. А чем, собственно, занимается ваш отец, мисс Тамаки?
- Господин учитель, вы к нам по делу? - Хисако сердито уставилась на Гимпэя сквозь решетку ворот.
- Понимаете ли, у меня на ногах экзема… Я слышал, у вашего отца есть хорошее лекарство от экземы, - пробормотал Гимпэй, одновременно думая о том, с какой стати он заговорил об этой болезни, стоя перед воротами богатого особняка. Его лицо болезненно искривилось, и на глазах вот-вот готовы были выступить слезы.
- Вы говорите, от экземы? - холодно переспросила Хисако. Ее взгляд нисколько не смягчился.
- Да, лекарство от экземы. Я слышал, как вы рассказывали о нем вашей школьной подруге. - По ее глазам он видел, что Хисако пытается вспомнить, кому она говорила об этом. - Так болит, что вашему учителю трудно ходить. Узнайте у отца название лекарства, а я здесь подожду.
Удостоверившись, что Хисако скрылась за дверью особняка, Гимпэй поспешно ретировался. Он бежал так, словно его подгоняли собственные безобразные ноги.
Навряд ли Хисако пожалуется родителям или школьному начальству, что он специально шел за ней по пятам, думал Гимпэй, и все же в ту ночь у него страшно разболелась голова, потом стали дергаться веки, и он никак не мог уснуть. Временами он забывался тревожным сном и сразу же просыпался в холодном, липком поту. Ему казалось, будто какие-то ядовитые вещества скапливались в затылке, потом поднимались к макушке и вызывали адскую головную боль.
Голова у него разболелась еще раньше, когда, убегая от дома Хисако, он оказался в квартале увеселительных заведений. Не в силах вынести эту боль, он обхватил голову руками и опустился на землю прямо посреди улицы, не обращая внимания на праздношатающуюся публику. В мозгу будто все время звенел колокольчик, каким извещают о крупном выигрыше в лотерею. И еще так звонит колокол мчащейся пожарной машины.
- Что с тобой? - услышал он и одновременно почувствовал, как его легонько ткнули коленкой в плечо.
Он обернулся и поднял глаза. Позади него стояла уличная женщина - должно быть, из тех, какие во множестве появились в "веселых" кварталах после войны. Чтобы не привлекать внимания прохожих, Гимпэй, превозмогая боль, с трудом добрался до тротуара и опять сел, прислонившись лбом к стеклянной витрине цветочного магазина.
- Ты шла за мной, что ли? - спросил он у женщины.
- Не то чтобы за тобой, но…
- Но ведь не я за тобой…
- Да, это так, но…
Ответ женщины прозвучал уклончиво. Собственно, она не утверждала, будто пошла за ним, хотя и не отрицала этого. Если воспринять ее ответ утвердительно, что-то за этим должно было последовать. Но женщина молчала, и Гимпэй, не выдержав, заговорил первым:
- Если не я шел за тобой, значит, пошла за мной ты. Разве не так?
- Думай как знаешь. Мне-то что…
Фигура женщины отражалась в витрине. Казалось, будто она стоит посреди цветов за стеклом.
- Что же ты? Вставай поскорее - люди оглядываются. Случилось что-нибудь?
- Экзема у меня. - Гимпэй сам удивился, отчего он вдруг произнес эти слова. - Так болят ноги, что не могу шагу ступить.
- Дурачок! Я знаю поблизости один приятный дом, где ты мог бы спокойно отдохнуть. А пока сними ботинки и носки - тебе сразу полегчает.
- Не хочу, чтобы кто-то увидел мои ноги.
- А я и не собираюсь на них глядеть, на ноги-то!
- Учти, ты можешь заразиться.
- Не заражусь. - Женщина просунула руки ему под мышки и приподняла его: - Ну вставай же!
Прижимая левую руку ко лбу, Гимпэй глядел на отражение женщины в витрине. Внезапно он заметил там еще одно женское лицо. По-видимому, это была владелица цветочной лавки. Гимпэй оперся ладонью правой руки о стекло, словно хотел схватить букет белых георгинов за витриной, и с трудом встал на ноги. Хозяйка цветочной лавки, нахмурив тонкие бровки, наблюдала за ним. Опасаясь разбить ненароком эту большую витрину и раскровенить руки, Гимпэй отшатнулся от нее и всей тяжестью оперся о женщину. Она едва удержала равновесие.
- Не вздумай удрать! - предупредила она и ткнула его рукой в грудь.
Гимпэй вскрикнул от боли. Он не мог понять, каким образом попал сюда, в этот "веселый" квартал, после того как убежал от Хисако. В тот самый момент, когда женщина ткнула его в грудь, он ощутил внезапное облегчение. В голове прояснилось. Словно он оказался на берегу озера и на него повеяло прохладным ветерком с гор. Такой свежий ветер бывает там, когда распускаются листья, но перед глазами Гимпэя возникло озеро, еще затянутое льдом. Должно быть, гладкое стекло витрины напомнило ему озеро - то озеро, на берегу которого раскинулась деревня матери.
Над озером, скрадывая очертания берега, клубится туман. Гимпэй пытается заманить на лед свою кузину Яёи, лелея надежду, что лед проломится и она утонет. Он по-мальчишески ненавидит кузину. Яёи старше его на два года, но Гимпэй хитрее и коварней.
Когда ему исполнилось десять лет, его отец погиб при довольно странных обстоятельствах. После смерти отца родственники настаивали, чтобы мать вернулась в родную деревню. Гимпэя же преследовал страх: если мать уйдет из отцовского дома, он ее навсегда потеряет. И чтобы не допустить этого, он с детства научился прибегать к всяческим хитростям. Яёи же росла, окруженная весенним теплом родительской ласки. Именно Яёи - племянница матери - стала первой любовью Гимпэя, и, может быть, не последнюю роль в этом сыграла тайная надежда: эта любовь поможет ему каким-то образом добиться, чтобы мать осталась с ним. Для Гимпэя было огромным счастьем гулять с Яёи по берегу озера, глядя, как их тени отражаются в воде. И такие минуты ему казалось, что они никогда не разлучатся, вечно будут вместе.
Но счастье Гимпэя длилось недолго. Когда Яёи исполнилось пятнадцать, она перестала проявлять к нему интерес. К тому же после смерти отца родственники по материнской линии стали чураться отцовской родни. Охладев к Гимпэю, Яёи уже и относилась к нему с откровенным пренебрежением. Именно тогда у Гимпэя возникло желание, чтобы лед проломился под ногами Яёи и она утонула в озере. Она вышла замуж за морского офицера и теперь, должно быть, овдовела.
Стеклянная витрина цветочной лавки напомнила Гимпэю покрытое льдом озеро.
- Как ты посмела ударить меня! - возмутился он, поглаживая грудь. - Наверно, на коже синяк.
- Покажи жене, когда вернешься домой.
- Нет у меня жены.
- Ври больше.
- В самом деле нет. Я одинокий школьный учитель, - холодно ответил Гимпэй.
- А я одинокая школьница, - пошутила проститутка.
Гимпэй даже не удостоил ее взглядом, но слово "школьница" вызвало у него новый приступ головной боли.
- Опять ноги болят? Я ведь говорила тебе: лучше отдохнуть, чем болтаться по городу. - Женщина поглядела на его ноги.
Что бы сказала Хисако, если бы увидела его в обществе этой женщины? - подумал Гимпэй, в страхе озираясь на прохожих. Он почему-то был уверен: если Хисако и не вернулась к воротам после того, как ушла в дом, сердцем она сейчас с ним.
На следующий день у Гимпэя был урок родного языка в группе, где училась Хисако. Она ожидала его у входа в класс.
- Господин учитель, вот лекарство. - Она поспешно сунула ему в карман маленький сверток.
Измученный головной болью и недосыпанием, Гимпэй не подготовился к занятиям и поэтому решил задать сочинение на свободную тему. Один из мальчиков поднял руку и спросил:
- Господин учитель, а можно написать про болезнь?
- Пишите о чем угодно - ведь сочинение на свободную тему.
- А про экзему можно?.. Хотя это и противная болезнь…
В классе послышался смех. Все повернулись в сторону мальчика. Учителя же никто не удостоил любопытным взглядом. По-видимому, смеялись над мальчишкой, а не над ним, Гимпэем.
- Можно и про экзему. Лично мне о ней ничего не известно, и ваше сочинение поможет восполнить этот пробел в моих знаниях, - ответил Гимпэй и мельком взглянул на Хисако.
Школьники снова дружно рассмеялись - на этот раз в знак солидарности с его неведением. Хисако продолжала что-то писать, низко склонив голову. Но Гимпэй заметил, как у нее зарделись уши.
Когда Хисако положила ему на стол свое сочинение, Гимпэй поглядел на заглавие: "О моем учителе". Значит, девушка написала о нем.
- Мисс Тамаки, прошу вас остаться после занятий, - сказал он.
Хисако едва заметно кивнула. Не поднимая головы, она посмотрела на него снизу вверх. Гимпэй почувствовал ее пристальный взгляд.
Хисако отошла к окну и некоторое время глядела в сад. Когда все сдали свои работы и покинули класс, она подошла к столу. Гимпэй не спеша сложил сочинения в стопку и встал. Они молча вышли в коридор. Хисако следовала чуть позади.
- Спасибо за лекарство, - сказал Гимпэй, обернувшись. - Ты никому не говорила о том, что я просил лекарство от экземы?
- Никому.
- Хорошо.
- Только Онде сказала. Она ведь моя подруга…
- Значит, Онде?..
- Только ей одной.
- Достаточно рассказать одной, чтобы узнали все.
- Ошибаетесь, никто, кроме Онды, об этом не знает. А у нас с ней нет секретов. Мы поклялись рассказывать друг другу все без утайки.
- Вот, значит, какая у тебя подруга!
- Да. И про то, что у отца экзема, я тоже ей призналась. Наверно, вы как раз этот наш разговор и подслушали.
- Может быть, может быть… Так ты говоришь, будто у тебя нет секретов от Онды? Это ложь. Подумай хорошенько. Разве ты рассказываешь ей все, о чем думаешь в течение с уток? Тебе тогда не хватило бы двадцати четырех часов. Ведь это невозможно! Представь себе: ночью ты видела сон, а наутро, когда проснулась, забыла его. Как же ты расскажешь о нем подруге? А если ты поссорилась с Ондой во сне и решила убить ее?
- Такие сны мне не снятся.
- Видишь ли, желание быть абсолютно откровенной с подругой - не что иное, как прихоть больной фантазии. Лишь на небе или в аду не может быть секретов от других. Но не в обычной земной жизни. Если у тебя нет никаких секретов от Онды, значит, ты как самостоятельная личность просто не существуешь, не живешь своей собственной жизнью. Положа руку на сердце, подумай, о чем я тебе говорю. Честно подумай.
Хисако не сразу поняла, куда клонит Гимпэй, зачем пытается внушить ей эти мысли.
- Вы считаете, что в дружбу верить нельзя? - попыталась она возразить.
- Не может существовать истинной дружбы, когда нет друг от друга секретов. И не только дружбы, но и всяких иных человеческих чувств.
- Что вы говорите?! - Хисако никак не могла понять его. - Я делюсь с Ондой всем, что считаю важным.
- Так ли это?.. Думаю, о самом важном, как и о самой мелочи - вроде малюсенькой песчинки в дюнах, - ты ей не рассказываешь. К примеру, насколько важной ты считаешь экзему, от которой страдают твой отец и я? Наверно, по важности она стоит у тебя где-то посредине?
Слова Гимпэя прозвучали столь язвительно, что Хисако побледнела и готова была вот-вот расплакаться. Он заметил это и продолжил в более мягком тоне:
- Неужели ты сообщаешь Онде все подробности о вашей семье? Наверное, нет. И о секретах, связанных со службой твоего отца, тоже не рассказываешь. Или, к примеру, ты написала сочинение об учителе - обо мне, должно быть. Думаю, не обо всем, что там написано, ты говорила Онде.
Хисако поглядела на Гимпэя полными слез глазами. Но не произнесла ни слова.
- Кстати, чем занимался твой отец после войны? Каким образом удалось ему так преуспеть? Хоть я и не Онда, но хочу, чтобы ты мне когда-нибудь подробно о нем рассказала.
Гимпэй говорил равнодушно, как бы не придавая этому особого значения, но в его словах прозвучала явная угроза. Он подозревал, что отец Хисако сколотил состояние незаконными операциями на черном рынке, - как иначе смог бы он сразу после войны приобрести такой роскошный особняк? Он решил на всякий случай припугнуть Хисако, рассчитывая, что теперь уж она будет держать язык за зубами и не проговорится, как он тайно следовал за ней до самого дома, хотя верил, что Хисако и так никому о нем не рассказала, иначе навряд ли пришла бы сегодня на занятия, да еще принесла лекарство и написала сочинение "О моем учителе".
Он пошел следом за Хисако бессознательно, словно во сне или в опьянении, влекомый ее женскими чарами. По-видимому, она уже тогда поняла это, осознала силу своей привлекательности, и это внушало ей самой тайную радость. Что до Гимпэя, то он почувствовал, что его околдовала необыкновенная девушка.
Припугнув Хисако и решив, что цель достигнута, Гимпэй огляделся по сторонам и заметил Нобуко Онду. Она стояла в конце коридора и наблюдала за ними.
- Ну, пока… Вон твоя близкая подруга заждалась. Наверно, беспокоится за тебя, - сказал Гимпэй.
Хисако не бросилась вперед, опережая учителя, как поступила бы обыкновенная девочка. Потупившись, она медленно шла по коридору за ним следом, все более отставая.
Спустя несколько дней Гимпэй поблагодарил ее за лекарство.
- Спасибо тебе, оно прекрасно подействовало. Теперь я совершенно здоров.
- Я рада. - Щеки Хисако порозовели, на них появились симпатичные ямочки.
Однако радость Хисако была недолгой. Не посчитавшись с подругой, Онда донесла на нее и Гимпэя, и дело кончилось тем, что его выгнали из колледжа.
С той поры минуло много лет, и вот теперь в турецкой бане Гимпэй вдруг представил, как в том роскошном особняке отец Хисако, восседая в кресле, сдирает кожу на зараженных экземой ногах…
- Человеку, больному экземой, турецкая баня категорически противопоказана. Влажный пар вызывает невыносимый зуд, - пробормотал Гимпэй. - Среди твоих клиентов попадались больные экземой?
- Как вам сказать… - уклончиво ответила девушка.
- Таким, как я, экзема не угрожает. Она - привилегия богачей, у которых на ногах мягкая, нежная кожа. Микробы вульгарной болезни поселяются на благородных ногах - такова жизнь. А на ногах вроде моих, похожих на обезьяньи, с грубой, жесткой кожей, бактерии просто не выживают, - произнес Гимпэй, наблюдая, как девушка своими белыми пальцами массирует подошвы его уродливых ног. - К ним даже экзема не захочет пристать, - повторил он опять и нахмурился.
Зачем именно сейчас, когда он испытывает настоящее блаженство, понадобилось ему затевать с этой симпатичной банщицей разговор об экземе? Может быть, чтобы повторить ту ложь, которую он сказал Хисако?
Тогда, у ворот ее дома, он неожиданно солгал, будто у него на ногах экзема и нужно лекарство. Потом он солгал снова, когда спустя несколько дней поблагодарил ее за лекарство, от которого якобы ему стало лучше. На самом деле никакой экземы у него не было. Он не соврал тогда на уроке, что об экземе ему ничего не известно. А лекарство, принесенное Хисако, он выбросил. Он и уличной женщине говорил, будто не может ходить из-за экземы. Одна ложь порождала другую и, раз высказанная, уже неотступно следовала за ним по пятам. Ложь преследовала Гимпэя подобно тому, как Гимпэй преследовал женщин. То же и преступление: единожды совершенное, оно преследует человека, порождая новые преступления. А плохие привычки? Однажды увязавшись за женщиной, Гимпэй уже не мог совладать с желанием преследовать других. Привычка столь же прилипчива, как экзема. От нее невозможно избавиться. Казалось бы, вылечился от экземы - глядь, на будущий год в летнюю пору она появляется снова.
- У меня нет экземы. Я вообще не знаю, что это такое, - пробормотал Гимпэй, словно упрекая себя за ложь. Как это могло ему прийти в голову: сравнивать удивительное, восторженное ощущение, какое он испытывал, следуя за женщиной, с отвратительной болезнью? Неужели впервые произнесенные им слова лжи были способны вызвать подобную ассоциацию?
Внезапная догадка возникла у него в голове: не от того ли, что у него безобразные ноги, не от ощущения ли своей неполноценности солгал он тогда Хисако, будто у него экзема? И не потому ли, что у него безобразные ноги, он следует по пятам за женщинами - ведь передвигается-то он за ними на этих ногах! Гимпэй был поражен этой внезапно озарившей его мыслью. Неужели уродливая часть его тела жаждет красоты, стремится к ней? Так, может, это закон небес, может, так предопределено свыше, что уродливые ноги должны следовать за красивыми женщинами?
Дедушка начала массировать колени и икры. Теперь его ноги были прямо перед ее глазами.
- Ногти постричь? - услышал он приятный голосок банщицы.