Уже на следующее утро у трапа разыгралась привычная сцена. И, глядя на каменные лица офицеров, присутствующих при экзекуции во главе с командиром корабля, глядя на эти лица, накануне еще смотревшие столь весело и приветливо, один старый матрос дотронулся до моего плеча и промолвил:
- Видишь, Белый Бушлат, как они опять свои шканцевые рожи состроили. Ничего не поделаешь, так уж у них заведено.
Потом я узнал, что выражение это ходячее среди военных моряков и означает легкость, с какой морской офицер возвращается к положенной ему по чину суровости, на время от нее отказавшись.
XXIV
Служащая введением к мысу Горн
В измороси и тумане, под намокшими марселями в два рифа и непросыхающей палубой фрегат наш все ближе и ближе подходил к шквалистому мысу Горн.
Кто не слышал о нем? Мыс Горн, мыс Горн - недаром это название произошло от слова "рог" , ибо этим рогом он не раз подбрасывал в небо на своих бурных волнах проходящие корабли. Не труднее и не отважнее было для Орфея, Одиссея и Данте спуститься в ад , чем первому мореплавателю обогнуть этот страшный мыс. Немало идущих на запад кораблей настиг свирепый вест, повернул их на 180° и погнал через весь Антарктический океан к мысу Доброй Надежды - ищите, мол, путь в Тихий океан оттуда. А тот бурный мыс, верно, отправил немало их на дно и ни словом об этом не обмолвился. На краю света летописей не ведут. Что означают поломанный рангоут и обрывки вант, на которые что ни день наталкиваются более счастливые мореплаватели? Или высокие мачты, вмерзшие в проходящие мимо вас айсберги? Они лишь напоминают о древней как мир истории - о кораблях, ушедших в море и никогда уже более не вернувшихся.
Недоступный мыс! Как бы вы ни подходили к нему, с оста или с веста, в фордевинд, в галфвинд или в бакштаг - мыс Горн остается мысом Горн. Мыс Горн сбивает спесь с пресноводных пловцов, а просоленных просаливает еще пуще. Горе робкому новичку, но, боже, храни и безрассудного храбреца.
Какой-нибудь средиземноморский капитан, совершавший до сих пор лишь веселенькие рейсы через Атлантику с грузом апельсинов, не убирая даже брамселей, часто у мыса Горн получает урок, о котором будет помнить до гроба, хотя гроб слишком часто следует непосредственно за уроком, так что приобретенный опыт оказывается бесполезным.
Другие новички, подходящие к этой патагонской оконечности нашего материка, наслышавшись всяких ужасов и поэтому осторожно взявшие рифы на марселях и убравшие все лишние паруса, неожиданно наталкиваются на довольно спокойное море и опрометчиво заключают, что черт не так страшен, как его малюют, что их ввели в заблуждение россказнями о всяких крушениях и что все это чепуха.
- Отдать рифы, ребята; поставить брамсели, приготовиться ставить фор-марса-лисели!
Эх, капитан Скорохват, насколько было бы лучше, если бы паруса эти не покидали парусной мастерской! Ибо пока ничего не подозревающее судно прядает по волнам, черная туча вырастает над горизонтом, солнце клонится к закату, и над водой вширь и вдаль расползается зловещий туман.
- На фалы! Фалы отдать! Паруса на гитовы!
Поздно.
Ибо прежде чем с нагелей успеют отдать снасти, смерч нагрянет на судно и задует как сто тысяч чертей. Мачты изогнутся, словно ивы; паруса располосует на ленты; снасти распушит, как шерсть, и на судно навалятся такие пенные валы, будто его погрузили в чан бродящего пива.
А теперь, если первая же налетевшая на мостик зеленая громада не смыла нашего капитана за борт, забот у него окажется хоть отбавляй: вероятнее всего, что к этому времени он не досчитается трех своих мачт, а изодранные в клочья паруса его унесет ветром. А то еще судно рыскнет к ветру или ветром его увалит. И в том и в другом случае сжалься, господи, над моряками, женами их и малыми детьми и, о небо, не забудь и страховщиков!
Привычка к опасности прибавляет смелости храброму, но делает его менее отчаянным. Примером тому служат моряки: кто чаще всего ходил вокруг мыса Горн, делает это всего осмотрительней. Опытного мореходца не введут в заблуждение предательские бризы, иной раз ласково уносящие его к широтам рокового мыса. Едва приблизится он к нему на известное, заранее определенное расстояние, как он объявляет аврал и готовит судно к возможному шторму. Как бы легок ни был бриз, брамсели убирают, привязывают самые прочные штормовые паруса и все на палубе надежно принайтовливают. Теперь все меры приняты, и если на судно, когда оно обогнет мыс, внезапно с траверза налетит жестокий шквал, обычно с ним ничего не случается; ну а если уж случится, то все со спокойной совестью идут ко дну.
Иные морские капитаны, видимо, считают дух мыса Горн своенравной и капризной бабой, за которой нужно поухаживать и которую необходимо улестить, прежде чем добьешься ее благосклонности. Сначала они осторожно приближаются к ней, не правят дерзко на мыс, а лавируют и так и эдак, чтобы подойти к нему бочком. То они вызывающе ставят брам-лиселя, то смиренно стараются отвратить гнев этой Иезавели двойными рифами на марселях. Но даже если она под конец порядком разъярится и вокруг потрепанного корабля шторм разведет на несколько дней свирепую свистопляску, они не оставляют своих намерений. Сначала они убирают малейший клочок парусов, ложатся в дрейф и там как бревно ожидают, куда заблагорассудится буре их погнать.
Если это не помогает, они ставят трисель и ложатся на другой галс. Но и это ни к чему не привело. Шторм воет все так же хрипло. Наконец ветер заходит и начинает дуть в корму; отдают фок, отбрасопливают реи и мчатся в фордевинд, а неутомимый враг преследует их вихревыми шквалами как бы для того, чтобы до конца показать им свою неумолимость.
Другие корабли, не наталкиваясь на столь жестокие штормы, тем не менее тратят целые недели в тщетных попытках обогнуть против незатихающего ветра в лоб этот неистовый край света. Ложась то на один, то на другой галс, они утюжат море, обивая порог постылого мыса.
Первые мореплаватели, прошедшие мыс Горн, несмотря на все препятствия, были голландцы Ле Мер и Схоутен . До них в Тихий океан проникали Магеллановым проливом; в те времена, очевидно, не было известно, что существует еще какой-то другой путь и что земля, носящая теперь название Огненной, представляет собой остров. Несколько миль южнее последней расположена кучка островов, именуемых Диего. Между ними и Огненной Землей пролегает пролив Ле Мера, названный так в честь первого мореходца, достигшего таким путем Тихого океана. Ле Мер и Схоутен на своих неуклюжих суденышках натолкнулись на целый ряд сильнейших штормов - прелюдию к долгой череде подобных испытаний, через которые пришлось пройти большинству их последователей. Знаменателен факт, что корабль Схоутена "Горн", давший название мысу, чуть не погиб, огибая его.
Следующим мореплавателем, обошедшим мыс, был сэр Фрэнсис Дрейк, который, участвуя в экспедиции Роли и увидев впервые с Дарьенского перешейка "славное южное море", как и следовало ожидать от истинного англичанина, дал обет с божьей помощью провести туда английский корабль, что он и выполнил к превеликому замешательству испанцев, обосновавшихся на побережьях Чили и Перу.
Но, быть может, самое жестокое испытание при плаванье вокруг знаменитого мыса выпало на долю эскадры лорда Энсона в 1736 году. Бедствия и страдания этой экспедиции увековечены в трех замечательных и в высшей степени интересных отчетах. Первый написан совместно плотником и артиллеристом "Уэйджера"; второй - юным Байроном, гардемарином, служившем на том же судне; и, наконец, третий - священником с "Центуриона". У Белого Бушлата все они есть; это самое подходящее чтение в бурную мартовскую ночь, когда ветер стучит оконными рамами, а дым из труб прибивает к мостовой, пузырящейся от дождя.
Впрочем, если вы хотите получить исчерпывающее представление о мысе Горн, достаньте несравненную книгу "Два года простым матросом" моего друга Даны . Но вы ведь умеете читать и, без сомнения, уже прочли ее. Главы, в которых он описывает мыс Горн, были, я уверен, начертаны ледяной сосулькой.
В настоящее время ужасы мыса Горн несколько поубавились. Объясняется это тем, что к нему в значительной мере привыкли, но более всего - всесторонним улучшением судов, а также мерами, принимаемыми повсеместно, чтобы сохранить здоровье команд при длительном воздействии на них неблагоприятных климатических условий.
XXV
Горячие денечки у мыса Горн
Все холоднее и холоднее; близимся к мысу Горн. Теперь настал черед грего, бушлатам, тужуркам, шерстяным курткам, штормовым курткам, непромокаемым курткам, малярным курткам, круглополым курткам, коротким курткам, длинным курткам, словом, всевозможным курткам, не исключая, разумеется, и бессмертного белого бушлата, который застегивают уже на все пуговицы и тщательно одергивают за полы, чтобы прикрыть ими чресла.
Но увы! полы эти были прискорбно куцы; и хотя на груди он был нафарширован всякой всячиной не хуже рождественской индейки и в сухой холодный день грел эту часть тела вполне исправно, однако в области поясницы был короче балетных пачек, так что в то время, как моя грудь пребывала в умеренной зоне, там, где она переходит в тропическую, мои злополучные ляжки находились на Новой Земле, откуда ничего не стоит сосулькой дошвырнуть до полюса.
Опять же повторные промокания и высушивания, которым подвергался мой бушлат, существеннейшим образом сократили его размеры, особенно сели рукава, так что обшлага неприметно доползли чуть ли не до локтей, и, надевая его, приходилось прилагать известные усилия, чтобы протиснуть руку в эту деталь моего обмундирования.
Я попытался пособить горю, обшив полы неким парусиновым рюшем или оборкой в качестве дополнения или продолжения первоначального замысла, и повторил эту операцию на рукавах.
Теперь самое время для всякой непромокаемой одежды, кастора просмоленных брюк и рабочего платья, морских сапог, шарфов, рукавиц, шерстяных носков, вязаных фуфаек, теплых рубашек, телогреек из буйволовой и подштанников из лосевой шкур.
Команде по части обмундирования предоставлена нынче полная свобода. Матросы напяливают на себя все то, что могут наскрести, пеленаясь в старые паруса и натягивая на голову вместо ночных колпаков изношенные носки. Сейчас самая пора бить кулаком себя в грудь и говорить как можно громче, чтобы поддержать кровообращение.
Холод становится все сильнее и сильнее. Наконец мы встретились с флотилией айсбергов, двигавшихся на север. После этого начались непрерывные морозы, так что мы едва не отморозили пальцы на руках и на ногах. Брр! Холодно было так, что впору огню замерзнуть.
Добравшись до широт мыса Горн, мы прошли несколько южнее его, чтобы было где маневрировать, но пока были заняты этим, угодили в штиль. Заштилеть у мыса Горн! Это хуже, много хуже, чем заштилеть у экватора.
Так мы простояли двое суток, мороз все это время стоял жестокий. Мне казалось диким, что море при такой температуре никак не хочет замерзнуть. Ясное морозное небо над головой выглядело как голубой кимвал, который зазвенел бы, если бы в него ударили. Дыханье вырывалось изо рта клубами, точно дым из трубки. Сначала была какая-то дурацкая долгая зыбь, заставившая нас убрать почти все паруса и даже спустить брам-реи.
Вне видимости берегов на этом краю обитаемого и необитаемого света наш перенаселенный фрегат, с которого доносились голоса людей, блеянье ягнят, кудахтанье кур и хрюканье свиней, казался Ноевым ковчегом, застрявшим в штиль в разгар всемирного потопа.
Ничего не оставалось делать, как терпеливо ожидать благоволения стихий и "высвистывать ветер" - обычное занятие в тихие дни. На корабле не разрешалось разводить огонь, кроме случаев крайней надобности, когда готовили пищу и кипятили воду для грелок, коими поджаривали подошвы Шкимушки. Тот, у кого был больший запас жизненных сил, имел больше всего шансов не замерзнуть. Было просто ужасно. В такую погоду любой бы с легкостью перенес ампутацию и сам помог перевязать себе артерии.
В самом деле, продлись это положение вещей еще хотя бы сутки, крайнее охлаждение воздуха и все возрастающая у нас вялость подвели бы многих из нас под нож хирурга и его помощников, но тут командиру корабля пришла гуманная мысль понудить нас к энергичному моциону.
Да будет вам известно, что когда у грот-люка на батарейной палубе появляется боцман с приложенной к губам серебряной дудкой, он неизменно возбуждает в команде живейший интерес, ибо является предвестником какого-то общего распоряжения по кораблю. "Что там еще выдумали?" - вот вопрос, которым перебрасываются матросы. Короткий предварительный свист служит для того, чтобы вызвать с постов и собрать вокруг "Старого Травилы", как зовут боцмана матросы, четырех его помощников. Затем "Травила" или "Дудка" в качестве концертмейстера высвистывает особый призыв, которому вторят его товарищи. И лишь после этого выкрикивается приказ, какой бы он ни был, и повторяется до тех пор, пока самый отдаленный угол не откликнется на него эхом. Боцман со своими помощниками играет здесь роль городского глашатая.
Штиль наступил после полудня, а на следующее утро команда была взбудоражена приказом, сформулированным и провозглашенным в следующих выражениях: "Эй, слышите там! Всей команде забавляться!".