– Ох, – вздохнул Стрезер, – я и сам уже перестал оценивать или даже понимать, чего хочу.
Но она продолжала:
– Вы хотите ее… миссис Ньюсем… после того как она так с вами обошлась?
Мисс Гостри взяла более прямой курс в обсуждении этой леди, чем они до сих пор – она всегда держась высокого стиля – себе позволяли; но, видимо, не только поэтому он несколько помедлил с ответом.
– Смею сказать, иначе она себе и не представляет.
– А потому вы тем сильнее хотите.
– Я принес ей жестокое разочарование, – счел нужным напомнить Стрезер.
– Не спорю. Это известно, это ясно уже давно. Впрочем, разве менее ясно, – продолжала Мария, – что даже сейчас у вас есть средство исправиться. Тащите его решительно домой, – полагаю, это все еще в ваших силах, – и перестаньте казниться из-за ее разочарования.
– Ах, но тогда, – засмеялся Стрезер, – мне придется казниться из-за вашего. Но это очень мало ее задело.
– Интересно, что, в таком случае, вы вкладываете в понятие "казниться"? Вряд ли вы пришли к тому, к чему пришли, желая ублажить меня.
– О, и это, знаете ли, тоже, – возразил он. – Я не могу отделить одно от другого – здесь все слито воедино, и, возможно, именно по этой причине, признаюсь, я перестал что-либо понимать. – Он был готов вновь заявить, что все это не имеет ни малейшего значения, тем более что – как сам утверждал – он, собственно, ни к чему не "пришел". – В конце концов, раз дело дошло до крайней черты, она все же – в последний раз – меня прощает, дает еще один шанс. Видите ли, Пококи уезжают недель через пять-шесть, и они вовсе не рассчитывали – Сара сама сказала, – что Чэд поедет с ними путешествовать. Ему открыта возможность присоединиться к ним в последний момент в Ливерпуле.
– Открыта возможность? Разве только вы ее "откроете". Как может он присоединиться к ним в Ливерпуле, когда все глубже и глубже увязает здесь?
– Он дал ей слово – я уже говорил вам, она сама мне сообщила – слово чести поступить так, как я скажу.
Мария остановила на нем долгий взгляд.
– А если вы ничего не скажете?
Тут он, по обыкновению, вновь прошелся по комнате.
– Кое-что я нынче утром ей сказал. Дал ответ – ответ, который обещал, после того как услышу от Чэда, что он готов обещать. Вы помните, она потребовала вчера, чтобы я вырвал у него чуть ли не клятву.
– Стало быть, цель вашего визита, – проронила мисс Гостри, – сводилась к тому, чтобы ей отказать.
– Отнюдь нет. Напротив, попросить отсрочки, сколь ни странным вам это покажется.
– Какая слабость!
– Совершенно верно! – Она проявляла раздражение – и прекрасно: теперь, по крайней мере, он знает, на каком он свете. – Если я человек слабый, мне следует это для себя выяснить. А если это не так, смогу утешиться, даже гордиться тем, что я – человек сильный.
– Единственное утешение, полагаю, – заметила она, – которое вам остается.
– Во всяком случае, – возразил он, – это даст еще целый месяц. В Париже, как вы сказали, в ближайшие дни и в самом деле станет пыльно и жарко, но жара и пыль ведь не самое главное. Я не боюсь остаться; лето здесь сулит свои бурные – вернее, тихие – радости: город в это время еще живописнее. Думается, мне в нем понравится. Вдобавок, – и он благодушно ей улыбнулся, – здесь будете вы.
– Ох, – вздохнула она, – моя скромная персона не прибавит Парижу живописности: я буду самой незаметной фигурой в вашем окружении. Однако, вполне возможно, – предупредила она, – никого другого у вас не будет. Мадам де Вионе скорее всего уедет. И мистер Ньюсем отправится вслед за ней. Разве только они заверили вас в обратном. Так что как бы ваше намерение остаться здесь ради них, – она считала своим долгом его предостеречь, – вас не подвело. Конечно, если они останутся, – добавила она, – Париж только выиграет в живописности. Впрочем, вы можете составить им компанию и в другом месте.
В первое мгновение Стрезер счел это счастливой мыслью, но уже в следующее оценил более иронически:
– Вы хотите сказать – они, возможно, уедут вместе?
Она не отвергла такой возможности.
– По-моему, – рассудила она, – они поступили бы с вами крайне бесцеремонно. Хотя, откровенно говоря, теперь уже трудно определить, в какой мере они должны церемониться с вами.
– Конечно, – согласился Стрезер, – мои отношения с ними весьма необычны.
– Вот именно; так что как тут определишь, в каком стиле им с вами вести себя. Да и собственные их отношения, – если они хотят держаться на той же высоте, – несомненно, нужно еще строить и строить. Самое лучшее, что они, пожалуй, могли бы предпринять, – вдруг решительно заявила она, – это удалиться в какой-нибудь уединенный уголок, тут же предложив вам разделить его с ними. – При этих словах Стрезер взглянул на нее: ему показалось, словно легкое раздражение – на его счет – вновь овладело ею, и то, что последовало, частично это подтвердило: – Ах, пожалуйста, не бойтесь сказать, будто в Париже вас удерживает перспектива наслаждаться пустым городом, обилием свободных мест в тени, прохладительными напитками, безлюдными музеями, вечерними прогулками в Лес, не говоря уже об обществе нашей бесподобной дамы, которым вы будете пользоваться почти единолично. – И еще добавила: – И совсем распрекрасно было бы, смею думать, если бы Чэд на неделю-другую отправился куда-нибудь сам по себе. С этой точки зрения жаль, очень жаль, заключила она, – что ему не приходит на ум повидаться со своей матушкой. Вы, по крайней мере, получили бы передышку. – Эта мысль на мгновение завладела ею. – Право, почему он не едет повидаться с ней? Даже недели, в такой удобный момент, было бы достаточно.
– Ах, дорогая моя леди, – не замедлил Стрезер с ответом, который, – чему он и сам удивился – оказался у него наготове, – дорогая моя леди, матушка Чэда сама его навестила. И уже целый месяц не отпускает от себя и держит очень крепко, что он, без сомнения, ох как почувствовал. Он усердно ее развлекал, а она не скупилась на благодарности. Вы предлагаете ему отправиться домой за дополнительной порцией?
Не сразу, но все же она тоже нашлась с ответом.
– Понимаю. Вы этого отнюдь не предлагаете. И не предлагали. А уж вы знаете, что ему нужно.
– И вы знали бы, дорогая, – сказал он мягко, – если увидели бы ее хоть раз.
– Увидела бы миссис Ньюсем?
– Увидели бы Сару… И для меня и для Чэда с ее приездом все разрешилось.
– И разрешилось, – задумчиво проговорила Мария, – таким чрезвычайным образом.
– Все дело в том, видите ли, – сказал он, словно пытаясь оправдаться, – что она – воплощение холодной рассудочности, и поэтому изложила нам свою позицию трезво и холодно, ничего не упустив. Теперь мы знаем, что думает о нас миссис Ньюсем.
Тут Мария, внимательно слушавшая, внезапно его прервала.
– А ведь я так и не сумела – раз уж зашла об этом речь – понять до конца, что вы, лично вы, о ней думаете. Разве вы – будем уж откровенны – не увлечены ею чуть-чуть?
– Такой же вопрос, – не уступая ей в стремительности, сказал Стрезер, – задал мне вчера вечером Чэд. Он спросил, неужели меня не волнует, что я теряю роскошное будущее. Впрочем, – поспешил он добавить, – естественный вопрос.
– Естественный? Только я хочу обратить ваше внимание, – сказала мисс Гостри, – что я такого вопроса вам не задаю. Меня интересует другое: неужели вам безразлично, что вы лишитесь вашего права на миссис Ньюсем как таковую.
– Отнюдь не безразлично, – произнес он очень веско. – Как раз наоборот. Меня с первого момента заботило, какое впечатление мои наблюдения произведут на нее, – подавляло, беспокоило, даже терзало. И хотелось лишь одного, чтобы она увидела то, что я здесь увидел. Я был очень расстроен, разочарован, удручен ее нежеланием это видеть – так же, как она тем, что сочла моим неистовым упрямством.
– Вы хотите сказать, она возмущалась вами, а вы ею?
Стрезер замялся.
– Я, право, не из тех, кто легко возмущается. Но, с другой стороны, я сделал много шагов ей навстречу, она же не сдвинулась и на дюйм.
– Стало быть, сейчас, – сделала £вои выводы мисс Гостри, – вы находитесь на стадии взаимных обид.
– Нет… я только вам об этом рассказал. С Сарой я кроток, как ягненок. Ягненок, припертый к стене. Куда же деваться, если вас туда отчаянно толкают.
Она внимательно посмотрела на него.
– Да еще сбивают с ног?
– Пожалуй. У меня такое ощущение, будто я сильно грохнулся об пол – стало быть, меня и вправду сбили с ног.
Она мысленно перебрала его реплики – скорее в надежде в них разобраться, чем логически выстроить.
– Дело в том, мне кажется, что вы обманули ее ожидания…
– Сразу же по приезде? Возможно. Признаюсь, я открыл в себе много неожиданного.
– И конечно, – вставила Мария, – я тут сыграла не последнюю роль.
– В том, что я открыл в себе?…
– Назовем это так, – рассмеялась она, – раз уж вы из деликатности избегаете сказать, что и я тоже. Естественно, – добавила она, – вы ведь и приехали сюда, чтобы наслаждаться неожиданным – более или менее.
– Естественно! – Он оценил намек.
– Но все неожиданное досталось вам, – продолжала анализировать она, – а ей – ничего.
Он снова остановился перед мисс Гостри: кажется, она попала в самую точку.
– В этом ее беда – она не признает никаких неожиданностей. Позиция, которая ее полностью описывает и представляет; к тому же соответствует уже сказанному – она, как я назвал это, идеальное воплощение холодной рассудочности. Она считает, что все заранее расчислила и для меня, и для себя. Программа составлена, и в ней нет свободного места, никаких полей для корректив. Миссис Ньюсем заполнена до отказа, предельно плотно упакована, а если вам желательно еще что-то вместить или заменить, изъяв и внеся…
– Придется всю ее саму переворошить?
– А это приведет к тому, – сказал Стрезер, – что придется от нее – в нравственном и интеллектуальном смысле – освобождаться.
– Что вы, по всей очевидности, – не удержалась Мария, – в сущности, уже сделали.
Ее собеседник только вскинул голову:
– Я не сумел тронуть ее сердце. Ее ничто не трогает. Сейчас я увидел это, как никогда прежде; она – цельная натура и по-своему совершенна, – продолжал он, – а из этого следует, что любое изменение воспринимается ею как нечто себе во вред. Во всяком случае, – закончил он, – Сара предъявила мне миссис Ньюсем, как таковую, – так вы изволили выразиться? – со всем ее нравственным и интеллектуальным комплексом или наоборот, которому я должен сказать "да" или "нет".
Это откровение заставило мисс Гостри еще глубже задуматься.
– Заставлять насильно принимать целый нравственно-интеллектуальный комплекс или набор! Ну знаете!
– В сущности, в Вулете я его принимал, – сказал он. – Правда, там – дома – я не совсем понимал это.
– В таких случаях редко кто способен, – поддержала его мисс Гостри, – охватить весь объем, как вы, наверное, сказали бы, подобного набора. Но мало-помалу он вырисовывается, все время маяча перед вами, пока наконец вы не видите его целиком.
– Я вижу его целиком, – как-то рассеянно отозвался он, меж тем как глаза его словно были прикованы к гигантскому айсбергу в ледяных синих водах северного моря. – И он прекрасен! – вдруг, как-то не к месту, воскликнул он.
Но мисс Гостри, уже привыкшая к его скачкам, крепко держалась нити разговора.
– Да уж! Что может быть прекраснее, – когда тщишься забрать в свои руки других, – чем отсутствие воображения!
Это сразу повернуло его мысли в иное русло.
– Совершенно верно! То же самое я вчера вечером сказал Чэду. То есть сказал, что у него начисто отсутствует воображение.
– Стало быть, нечто общее у него со своей матушкой есть, – проговорила Мария.
– Общее то, что он умеет "забирать в руки" других, как вы выразились. И все же забирать в руки других, – добавил он: эта тема была ему явно интересна, – можно и при богатом воображении.
– Вы говорите о мадам де Вионе? – высказала догадку мисс Гостри.
– О, у нее бездна воображения.
– Не спорю… и с давних пор. Впрочем, есть разные способы забирать в свои руки других.
– Без сомнения… У вас, например!..
И он в самом благодушном тоне хотел было продолжать, но она не дала:
– Положим, я этим не занимаюсь, так что нет смысла устанавливать, богатое ли у меня воображение. А вот у вас его чудовищно много. Больше, чем у кого бы то ни было.
Это его поразило.
– Чэд то же самое мне заявил.
– Вот видите… Хотя не ему на это жаловаться.
– А он и не жалуется, – возразил Стрезер.
– Еще бы! Вот уж чего недоставало! А в какой связи возник этот вопрос? – поинтересовалась Мария.
– Он спросил меня, что это мне дает.
Последовала пауза.
– Ну, поскольку я спросила вас о том же, я уже получила ответ. Вы обладаете сокровищами!
Но его мысли уже ушли в сторону, и он заговорил о другом:
– Все же миссис Ньюсем не лишена воображения. Вот вообразила же она – чего никак нельзя забывать! – то есть тогда воображала и, очевидно, воображает и сейчас – всякие ужасы, которые мне надлежало здесь обнаружить. Я и был законтрактован, по ее мнению – совершенно непоколебимому, – их обнаружить. И то, что я их не обнаружил, не сумел или, как ей видится, не захотел, является в ее глазах постыдным нарушением контракта. Этого она не в состоянии вынести. Отсюда и разочарование.
– Вы имеете в виду, что вам надлежало найти ужасным самого Чэда.
– Нет, женщину.
– Ужасную?
– Такую, какой миссис Ньюсем себе ее упорно воображала.
Стрезер замолчал, словно любые слова, которые он мог употребить, ничего не добавили бы к этой картине. Его собеседница тоже молчала, размышляя.
– Она вообразила вздор – что, впрочем, ничего не меняет.
– Вздор? О! – только и произнес Стрезер.
– Она вообразила пошлость. И это свидетельство низких мыслей.
Он, однако, не стал судить так строго:
– Всего лишь неосведомленности.
– Непоколебимость плюс неосведомленность – что может быть хуже? После такого вопроса Стрезер мог бы воздержаться от дальнейших обсуждений, но он предпочел не придавать ему значения.
– Сара уже обо всем осведомлена – сейчас, но она по-прежнему придерживается версии ужасов.
– О да. Она ведь тоже из непоколебимых, на чем иногда очень удобно сыграть. Если в данном случае невозможно отрицать, что Мари прелестна, можно, по крайней мере, отрицать, что она хороший человек.
– Я, напротив, утверждаю, что ее общество хорошо для Чэда.
– Однако не утверждаете, – она, видимо, добивалась тут полной ясности, – что оно хорошо для вас.
Но он продолжал, оставив ее слова без внимания:
– И к этому выводу я хотел бы, чтобы они сами пришли, увидели собственными глазами: ничего, кроме хорошего, в дружбе с ней для него нет.
– И теперь, когда они увидели, они все равно упорствуют, утверждая, что ничего хорошего в ней вообще нет.
– Увы, по их мнению, – вдруг признался Стрезер, – ее общество дурно даже для меня. Но они упорствуют, потому что закоснели в своих представлениях, что для нас обоих хорошо, а что плохо.
– Вам, для начала, – Мария, с готовностью принимая в нем участие, ограничилась одним вопросом, – хорошо бы изгнать из вашей жизни и, по возможности, из вашей памяти ужасного коварного трутня, на которого мне придется, как ни неприятно, все же им намекнуть, и, что даже важнее, избавиться от более явного, а потому чуть менее страшного зла – от некой особы, чьим союзником вы тут заделались. Правда, последнее сравнительно просто. В конце концов, вам ничего не стоит в крайнем случае отказаться от такого ничтожного существа, как я.
– В конце концов, мне ничего не стоит в крайнем случае отказаться от такого ничтожного существа, как вы. – Ирония была столь очевидна, что не требовала усилий. – В конце концов, мне ничего не стоит в крайнем случае забыть это существо.
– И прекрасно. Будем считать это выполнимым. Но мистеру Ньюсему придется забыть нечто более ценное. Как он с этим справится?
– Да, тяжкое дело. Именно к этому я должен был его склонить, именно тут мне предлагалось обработать его и оказать ему помощь.
Она выслушала его молча и приняла, ничего не смягчая, – возможно, потому, что ничего нового он ей не открыл, и она мысленно соединила все факты, не показывая, какими нитями их связала.
– А вы помните наши беседы в Честере и Лондоне о том, как я стану вас направлять?
Она упомянула об этих давно ушедших в прошлое разговорах, словно в названных городах они вели их неделями.
– Вы и сейчас меня направляете.
– Пожалуй. И все же, худшее – вы оставили для него достаточно места – возможно, еще впереди. Вы еще можете рухнуть.
– Да, вполне. Но вы не отступитесь…
Он замялся, она молчала.
– Не отступлюсь от вас?…
– Пока я смогу выдержать.
Теперь она, в свой черед, уклонилась в сторону.
– Мистер Ньюсем и мадам де Вионе скорее всего, как мы уже говорили, уедут за город. Сколько, вы полагаете, вам удастся выдержать без них?
Стрезер ответил вопросом на вопрос:
– Вы хотите сказать – уедут, чтобы избавиться от меня?
Ее ответ прозвучал напряженно:
– Не сочтите за грубость, если я скажу, мне кажется, они не прочь побыть без вас.
Он вновь бросил на нее жесткий взгляд, словно в мыслях у него промелькнуло что-то сильно его задевшее, он даже побледнел. Но заставил себя улыбнуться.
– Вы хотите сказать, после того что они со мной сделали?
– После того, что Мари с вами сделала.
Он только рассмеялся в ответ; он уже владел собой.
– Но она еще ничего не сделала.