- Ни пот девушек, ни пот замужних женщин не содержит в себе и следа аромата, а имеет такой же неприятный запах, как и пот мужчин. Тогда я решил установить причину дурного запаха пота. Правда, вы поручили мне заняться обратным, но я полагал, что если мне удастся разузнать кое что о дурном запахе - быть может, я нападу и на след аромата. Но и это исследование мне ничего не дало, так как я установил, что в состав женского пота входят нижеследующие элементы: зловонная жидкость, несколько ядовитых веществ, мочевина, мочевая кислота и хлористый натрий. А как известно, ни одно из этих веществ благоухать не может!
- Я ограблен! - закричал сетх Мохан Лал, ударяя себя кулаками в грудь. - Я уже вложил в это дело двадцать миллионов рупий! Я построил здание фабрики.
- Подождите, подождите, - взволнованно заговорила мисс Према, обращаясь к доктору Абдул Хафизу. - Если нельзя получить духов из женского пота, то ведь можно же получить соль из их слез?
- И в отношении этого вопроса я произвел необходимые исследования, - сказал доктор Хафиз. - Соль получить можно. Но я подсчитал, что это предприятие не принесет ни малейшей выгоды, потому что если сто тысяч женщин будут непрерывно плакать в течение года, то из их слез можно будет получить не более двух унций соли.
- О, я окончательно разорен! - причитал сетх. - Теперь уже не осталось никакой надежды. О проклятый Пандьяя, ты меня разорил вконец! И ты, мерзкий ученый. Сейчас же убирайтесь оба прочь!
В конторе остались только сетх Мохан Лал и мисс Према. Мисс Према сидела, положив локти на стол, и задумчиво улыбалась.
- Чему вы улыбаетесь? - взревел сетх.
- Так, ничему, своим мыслям.
- Каким?
- Я думаю о том, как хорошо, что природа не наделила женский пот ароматом, а то бы вы, капиталисты…
ГОРЫ
Он встал и подошел к краю поля. Солнце светило так ярко, что он невольно прикрыл рукой глаза. Перед ним раскинулось необозримое море цветов хлопка. Оно опускалось вниз по склону, заполняло все пространство между горами и снова, насколько хватало глаз, поднималось вверх, теряясь вдали. Посредине белые цветы хлопка, а по краям золотисто-желтый лен. Это море цветов волновалось. Причудливые валы, которые катились вверх по склонам, постепенно ослабевая, раскачивали золотистые головки цветов льна. На вершине горы он увидел пастуха, который гнал стадо к деревне, лежащей в живописной лощине, почти у самой вершины горы. Радж Сингх закрыл руками уши и громко крикнул:
- Эй, парень! Па-а-а-рень!
Далеко вверху пастух обернулся и посмотрел. Голос Радж Сингха все еще гудел в скалах и ущельях. Он положил руки на голову. Потом, как Радж Сингх, закрыл уши руками и крикнул:
- Э-э-э-й!
Коровы остановились, повернули головы и стали смотреть вниз, туда, где стоял Радж Сингх. Радж Сингх опять закричал:
- Э-э-й, парень! Скажи у меня дома, что приехал Радж Сингх!
- О, здравствуйте, дядя. Обязательно скажу! С огромной радостью!
Крик его разносился на две мили вокруг. И радостный звук его Голоса, казалось, наполнил всю долину песней счастья.
- Где Якуб? - немного погодя спросил пастух.
- Не знаю, где он сейчас. Но живет он неплохо и, наверное, скоро приедет. А ты, парень, передай нашим, что я уже здесь.
Радж Сингх задохнулся от крика. Лицо его покраснело, вены на шее вздулись.
С некоторых пор он привык к разговорам по телефону и совсем разучился пользоваться деревенским телефоном, без проводов и электричества, который может работать на расстоянии пяти-шести миль. Здесь разговаривали не так, как в городе. Этот язык имел свою особую грамматику, предложения произносились слитно, как очередь из пулемета, но раскатисто, так как они должны были греметь в долине. Иначе телефон не будет действовать. Кроме того, чтобы пользоваться им, нужна вся сила легких и большое напряжение голосовых связок. Радж Сингх вытер лицо платком и улыбнулся. Раньше он мог очень долго вести такой разговор с теми, кто стоял на вершине или внизу, у подножья горы. В детстве, когда крестьяне спускались вниз пахать поля, он в полдень кричал:
- Хле-е-еб иде-е-е-т!
И его отец отвечал ему с поля:
- Неси скорей, сыно-о-ок!
Помнил он и о том, как перед войной здесь строилось шоссе. Он стоял на краю поля и, повернув голову назад, смотрел на канал, по берегу которого проходило шоссе. В его памяти ожило воспоминание о том времени, когда здесь был разбит лагерь, рабочие били камень и дробили щебень. Один красивый брахман взял это шоссе в аренду и приехал сюда из Равальпинди. Он тоже жил в большой палатке. С ним вместе ненадолго приехали жена и дети. Его жена была бирманкой и не знала языка горцев, а дочери знали и часто разговаривали на нем, когда не хотели посвящать мать в свои секреты. Обе сестры, Аджанта и Саджанта, были такими же дерзкими, бойкими и свободолюбивыми, как и все бирманские женщины. И Радж Сингх вспомнил о том, как он однажды пробрался на это поле и поймал Аджанту, ворующую трири. Внизу на берегу канала строилось шоссе, и по нему двигался паровой каток, измельчая камень и укатывая дорогу. Около большой палатки сидел в кресле и дремал отец Аджанты. Его управляющий - англичанин в ночной пижаме, с полотенцем, накинутым на голову, - шел к реке купаться. А в воздухе кружились сизые голуби, казавшиеся золотистыми в лучах солнца.
Радж Сингх, который нес хозяину еду, услышав в поле шелест, притаился и замер. Хотя было уже около двенадцати часов, в воздухе все еще чувствовалась ночная свежесть, роса на траве еще не высохла, и приятный запах трири ударил ему в ноздри. Снова послышался шорох, и Радж Сингх побежал в этом направлении. Аджанта испугалась и хотела бежать. В руках у нее были свежие, зеленые, гибкие, нежные и мягкие стебли трири. Он поймал ее на месте преступления, и ее лицо густо покраснело, глаза лихорадочно блестели, а маленький носик выглядел очень смешным. Ее маленькая полная фигурка показалась в тот момент Радж Сингху очень похожей на гибкую, нежную и теплую трири. Он схватил Аджанту за руку и сказал:
- Ешь, сама ешь.
Она выдернула руку, и трири рассыпались по земле. Потом побежала, прыгнула вниз на дорогу и спряталась в палатке. А Радж Сингх засмеялся и понес обед хозяину.
Аджанта долго еще чувствовала прикосновение его руки, и близость Радж Сингха, его сила, его молодость, его смех, его здоровый мужской запах подчинили себе ее женское сердце. И она захотела назавтра опять пойти воровать трири, хотела, чтобы руки Раджа опять схватили или даже побили ее. Отец бил ее несколько раз. Но это, наверное, совсем другое ощущение. Иначе почему же она хотела, чтобы Радж Сингх побил ее? В эту ночь она спала очень плохо. Какие-то удивительные запахи, тени, шумы волновали нежный мир ее снов и, превратившись в нежную сладостную песню, проникали к ней в душу. Когда она встала утром, все тело у нее болело, как побитое. И когда она, как и вчера, пошла в поле на то же место, в то же самое время, чтобы увидеть Раджа и сознательно воровать трири, хотя она и не признавалась себе в этом, ее мучила совесть.
Радж спросил:
- Саджанта - твоя старшая сестра или младшая?
- А как ты думаешь?
- Я слышал, что ты младшая.
- Да, - сказала Аджанта радостным голосом, - а у тебя есть старший брат?
- Нет, есть младшая сестра. Но она очень маленькая. Ей восемь лет.
- Чем ты занимаешься?
- Я учился в школе при Гардаи-колледже, в Раваль-пинди. Потом умер отец. Он был инспектором в этом районе. Дед занимается земледелием. Мы подали прошение в канцелярию.
- А почему ты сам не работаешь?
- Дед не разрешает. Говорит, что устроит меня чиновником. Как отец. Дед очень крутой человек. Я ничего не могу сделать против его воли.
- И заниматься земледелием тоже не можешь?
- Не могу.
- Так иди к нам работать. Есть место секретаря.
- Дед говорит, что позволит мне поступить только на государственную службу. После уборки урожая поедем к помощнику комиссара.
- Мой отец тоже знает помощника комиссара, Каялат-сахиба.
- Мой отец умер. А когда он был жив, мы приглашали Каялат-сахиба сюда на охоту.
- На охоту?
- Да. Я очень хорошо стреляю из ружья. И дед мой тоже. А отец стрелял без промаха.
Они замолчали и долго смотрели друг на друга, не опуская глаз. Аджанта, казалось, говорила: "Я женщина, я девушка, я полна силы жизни, ее аромата, ее нетронутой красоты. Мой отец богат, он арендует шоссе. На него работает управляющий-англичанин. Моя мать свободная бирманская женщина. А ты кто? Дикий, некультурный, бедный, безработный. Но мое сердце тянется к тебе". А сердце Раджа говорило: "Во мне тоже есть силы жизни, ее аромат, бездонное море молодости. Иди, я возьму тебя в глубины этого моря. Ты девушка, я тоже девственен, и чувство мое такое же чистое, как спящие цветы хлопка на рассвете".
У Раджа было такое чувство, как будто само молчание тоже говорит: "Пойдем разбудим их, пойдем разбудим их". И Радж схватил ее, поднял на руки и начал целовать ее губы. Это мгновение ожидало их. Оно ожидало их вечно, с тех пор как родилась земля и появилось небо, как возникла вселенная. Ожидало, затаив дыхание, зачарованное, затерянное в таинственной тишине. Со дня сотворения мира оно ожидало, что они придут и их губы встретятся. Тогда оно проснется, мир зацветет и улыбнется, небо наполнится песнями, и это тихое мгновение ожидания, как цветной шарик, полетит и растает в воздухе.
Радж удивленно сказал:
- Почему я… целую… твои губы?
В ответ Аджанта закрыла глаза и вздохнула. Вздохнула так, как будто она чувствовала не счастье, а боль, только боль, боль всей жизни женщины, боль материнской любви, трепет созидания, муки рождения новой жизни. Она вздохнула так же, как вздыхает почка, выпуская только что народившийся листочек, который подставляет свое нежное пушистое личико навстречу капле дождя. Глаза Аджанты были закрыты, а губы открыты, и между ними были видны жемчужины зубов. Ее волосы рассыпались. Радж спросил:
- Почему сверкают эти молнии? Куда падают эти девственные семена? И почему они так же, как острие плуга, глубоко проникают в землю?
Дыхание у него начало замирать, и он с силой прижал Аджанту к своей груди. В этот момент послышался громкий голос деда:
- Сыно-о-к, неси скорей хлее-е-е-б!
Голос гремел, звенел и разносился далеко вокруг, врывался и проникал в глубину чувства Раджа. Он осторожно отстранил Аджанту и, схватив обед, побежал.
Аджанта долго стояла, глядя ему вслед, потом в изнеможении упала на траву. Сердце у нее замирало, голова кружилась, небо и земля перемешались, и в центре этого круговорота звенела песня флейты, которая поднималась все выше и выше. Она сорвала трири и, откусив, начала жевать. Радж, нагнувшись, увидел ее. Она сидела на том же месте. Он прошел вперед и вновь нагнулся. Она сидела на том же месте, и когда он, накормив деда, вернулся, она была там же.
И снова Радж Сингх вспомнил те три красивых месяца, которые почти стерлись в его памяти и превратились в одно счастливое мгновение, когда они с Аджантой, переживая чувство первой любви, бродили по полям, купались в лунном свете, встречались в укромных местах в горах. Они встречались и в дождь, когда быть близко друг к другу было так хорошо, когда дыхание одного казалось другому ароматом духов, когда чувство не цветет, а только расцветает, и при встречах в воздухе раскрываются почки и бутоны цветов, раскрываются и охватывают всю вселенную, и в центре ее бьются только два сердца, когда мир можно охватить одним взором, когда этот взгляд превращается в целую вселенную, и ни впереди, ни сзади, ни выше, ни ниже ничего нет. Только любовь. Она властвовала над миром, и все тонуло в безбрежном океане ее красоты.
До чего красиво было это мгновение! И сейчас, при воспоминании о нем, у Раджа замирало сердце.
Когда они вдвоем вдали от деревни купались в пруду, они с удивлением подолгу рассматривали друг друга. Сколько чистоты было в этих телах! Какой изумительно смелый полет красоты! Как ветки сгибаются под тяжестью плодов, так и взгляды Аджанты не могли сдержать переполнявшей ее любви. Но в них не было бесстыдства, не было чувства вины, не было и оправданья своей красоты. В них была и глубокая чистота, и целомудрие, и надежда, чего он никогда не видел в девушках. Он часто купался на морском побережье с красивыми женщинами. Он часто вспоминал их в Иране, в Багдаде, в Египте, в Палестине, в Италии. Но почему он не вспоминал о них сейчас? Они значили для него не более чем пылинки, летающие в воздухе. Ему совсем не хотелось вспоминать их.
А она стояла среди хлопковых полей, полная той чистоты, которая была в ней несколько лет назад. Она улыбалась ему. Она нашла его.
Над долиной пронесся крик:
- Эй-й! Парень, иди домой!
На вершине стояла девушка и махала ему рукой.
Потом она начала спускаться. Она бежала очень быстро и была уже у подножья. Вот она уже прыгает по полю, вот совсем близко - вот она бросилась к нему на шею.
- Брат!
Радж Сингх крепко обнял свою сестренку и поцеловал ее в лоб. Он был дома.
- Моя маленькая сестра, - сказал он грустно. - Дорогая Каммо. Как ты выросла. Тебя не узнать.
- Сынок, иди скорей домой, - звал дед.
Вся деревня собралась на вершине. Они стояли на фоне голубого неба. Над их головами проплывали облака, и все вокруг было залито нежным теплом солнца. Сама земля, казалось, звала его к себе.
- Иди домой, сынок. Иди домой! - кричали ему.
Он взял Каммо за руку, и они побежали по полю, поднимаясь по склону. И когда они достигли вершины, жители деревни бросились к Раджу. Загремел барабан, и крестьяне начали танцевать. Здесь, на вершине, люди казались легкими, тонкими, как куклы. А над ними светило улыбающееся солнце. Земля, видя радость своих детей, расцветала от счастья. Поля превратились в море цветов хлопка. Золотистый лен был берегом этого моря.
Со станции Сихаса доносился лязг буферов подошедшего поезда, и его навевающий дремоту ленивый гудок прозвучал над горами, как чужая, незнакомая песня.
ГОСТИНИЦА В АЛААБАДЕ
Добравшись до Пир Панджала, я почувствовал, что смертельно устал. Подъем был крут, да и дорога - неровной. В шесть часов пополудни солнце уже светило тускло, как будто оно тоже устало. Ложившиеся на дорогу тени ореховых деревьев спустились и стали длиннее. В воздухе повеяло вечерней прохладой. Мои ноги в стременах давно уже онемели и сейчас давали о себе знать легким покалыванием в ступнях. Это покалывание усиливалось и, поднимаясь вверх, добралось до икр. Я соскочил с мула. Мой слуга, ехавший за мной на другом муле, тоже спрыгнул на землю. Теперь мы оба молча пешком поднимались на гору Пир Панджала. Вот уже и вершина, где находится могила Пира. Неподалеку стояло безлистое дерево, на ветвях которого висели сотни узелков. Их вешали сюда паломники, приходящие на могилу Пира. К мулам подошел погонщик и расседлал их. Потом, почтительно поклонившись могиле, направился в лавочку напротив пить чай. Другой погонщик снял мои вещи с третьего мула и повалил его на землю. Он, наверное, так же устал, как и я. Слуга налил мне чаю из бутылки. Положил в рис масло и патоку, полил все фруктовым соком и накормил меня. Потом он долго растирал мне ноги, и сон начал смыкать мои веки. Я повернулся спиной к могиле и задремал.
Ко мне подошел погонщик и разбудил меня, сказав:
- Господин, это могила Пир-сахиба, нельзя спать к ней спиной.
Мой слуга тоже вмешался:
- Послушайтесь меня. Не надо спать. Уже вечер наступает, а нам еще нужно добраться до алаабадской гостиницы. Дорога туда идет через густой лес…
Я взглянул вниз. Мы находились на высоте тринадцати тысяч футов. Вокруг нас тянулись высокие горные цепи. На фоне голубого неба их холодные, снежные вершины сверкали в лучах заходящего солнца, как золотые кубки. А на шесть тысяч футов вниз уходила, ужасающая пропасть. Дальше начинался Алаабадский лес, где была прекрасная охота на леопардов, медведей и оленей. Там, в лесу, на небольшой поляне стояла Алаабадская гостиница. Одинокий лес мерцал, как драгоценный голубой камень, среди бархатистой зелени лугов.
- Алаабадская гостиница недалеко, - сказал я, - вон она внизу, и потом почему мы должны бояться леса? Ведь у нас есть ружья.
- Мулы испугаются, - ответил другой погонщик. - Кто сможет пойти в этот лес ночью, сахиб? Это опасно для жизни.
- Не надо спать, господин, - сказал мой слуга, - отдохните еще минут пятнадцать - двадцать, и поедем.
- Хорошо, - сказал я спокойно и, встав, чтобы скрыть свое недовольство, направился к склону, по которому мы поднялись сюда.
- Я сейчас вернусь, только схожу к роднику.
В тени деревьев маленькой лощинки, в трехстах - четырехстах футах от вершины, тихо журчал этот красивый родник. Вода в нем была холодной и сладкой, а берега густо поросли кустами ягод. Я срывал ягоды и ел их. Вдруг где-то неподалеку в кустах раздался шорох. Я насторожился. Эти серые и темнокоричневые ягоды были любимым лакомством медведей. Может, и сейчас медведь лакомится ими или лесным медом. Я внимательно посмотрел в чащу кустов. Там двигалось что-то черное. Медленно, стараясь не шуметь, я начал отступать назад. Вдруг это черное выпрямилось, и я решил, что пришел мой конец.
Но это был не медведь. Это была красивая девушка гуджератка в черной одежде. У нее был белый, как снег, подбородок, румяные, как яблоко, щеки, и глаза нежные, как цветы нарцисса.
Удивительно, почему на высоте в двенадцать тысяч футов каждый предмет становится таким красивым. Возьмите тех же женщин. Женщина - это домашнее животное. Крик, ссоры день и ночь. Увидишь ее и сразу вспоминаешь жир на лице, пот, ее запах, кухню. Вероятно, на высоте в двенадцать тысяч футов земля находится очень близко от неба. Поэтому и вода в роднике такая прозрачная и сладкая, и воздух так чист и напоен ароматом цветов, и даже эта гуджератка, которая внизу бывает смуглой до черноты, толстой, как буйволица, и некрасивой, здесь такая тонкая и изящная, и все краски такие нежные и золотистые, как будто лучи солнца купаются в утренней дымке и сверкают на капельках росы.
- Ты меня испугала, - сказал я девушке, - я подумал, что это медведь.
Она рассмеялась:
- Вы не здешний и поэтому так говорите. Вы же знаете, здесь могила Пира, и сюда не забредет ни один зверь.
- Почему?
- Им нельзя сюда ходить.
- А гуриям можно?
Она была польщена и спросила:
- Будете молоко пить?
Я не расслышал и хотел подойти ближе, но девушка побежала к кустам. Когда я подошел к ним, ее уже не было видно. Я вошел в кусты и увидел, что она доставала кувшин с молоком, который обычно весь знойный день лежал в земле под кустами и который только вечером вынимали оттуда. Земля на такой высоте служила холодильником. Девушка подняла крышку кувшина. Молоко было белое как снег и настолько густое, что на стенках кувшина даже образовалось масло. От него исходил тонкий запах лесных цветов.