Да, это было сильнее ее, и она шла к нему! Шла, провожаемая всеобщим презрением, замирая от стыда и страха, опустив глаза. На висках у нее выступал пот, лицо пылало, и его не мог остудить даже свежий ветер с Луары. И все же она шла. Недаром говорят: в тихом омуте черти водятся!
Джек все это знал. Давно уже миновало то время, когда он вместе с маленьким Маду ломал себе голову, стараясь понять, что такое "курвочка". Завод быстро "просвещает" детей, он портит их. Рабочие, не стесняясь его присутствием, называли вещи своими именами: чтобы не путать двух братьев Рудик, одного именовали "Рудик-певец", а другого-"Рудик-рогач", и при этом все ухмылялись, ибо в народе не считают зазорным потешаться над такими вещами. Таков уж наш старинный галльский нрав!
Но Джек - Джек не смеялся. Ему было жаль злосчастного мужа, такого простодушного, любящего и слепого. Ему было жаль и ее, эту безвольную женщину, слабость которой проявлялась даже в том, как она причесывалась, как бессильно роняла руки; да, он жалел эту молчаливую мечтательницу - у нее был такой вид, точно она просила пощады. Ему хотелось подойти к ней и сказать: "Берегитесь!.. За вами шпионят… За вами следят". Эх, если бы он мог схватить за шиворот этого курчавого верзилу Нантца, оттащить в угол, встряхнуть как следует и крикнуть: "Как вам не стыдно! Ступайте прочь!.. Оставьте в покое эту женщину!"
Но особенно возмущало мальчика, что его друг Белизер был причастен к этой мерзкой истории. Странствуя по дорогам со своим товаром, бродячий торговец сделался хромоногим гонцом для двух любовников, щедрых, как все люди в их положении. Уже не раз ученик замечал, как Белизер незаметно засовывал письмо в карман фартука г-жи Рудик, за что тут же получал несколько монеток. Джека сильно коробило, что его приятель замешан в этой отвратительной измене, и с некоторых пор он старался избегать его, а случайно встретившись, уже не останавливался поболтать. Тщетно Белизер изображал на своем лице самую любезную улыбку, тщетно пытался вспоминать о красивой даме и о вкусной ветчине, - чары больше не действовали.
- Здравствуйте, здравствуйте! - бормотал Джек. - Потолкуем в другой раз… Мне сегодня некогда.
И убегал, а бродячий торговец раскрывал рот от изумления.
Белизеру и в голову не приходило, в чем причина этой холодности. Он до такой степени ничего не понимал, что в один прекрасный день, не застав Клариссу, которой должен был передать срочное послание, отправился к ваводским воротам, дождался выхода ученика и с таинственным видом сунул ему в руки письмо.
- Это для госпожи Рудик… Тсс!.. Ей лично.
Взглянув на синий конверт, запечатанный каплей воска, Джек сразу узнал почерк Нантца. Сидит, верно, на постоялом дворе и поджидает ee.
- Ну нет! - вспылил ученик и вернул письмо. - За такие поручения я не берусь, да и на вашем месте я бы лучше торговал шляпами, а в эти дела не совался.
Белизер растерянно уставился на него.
- Признайтесь, - продолжал Джек, - вам хорошо известно, о чем пишется в письмах, которые вы передаете! Вы это знаете не хуже меня, не хуже других. По - вашему, красиво обманывать такого славного человека?
Землистое лицо бродячего торговца стало багровым.
- Не заслужил я таких слов, господин Джек! Я в жизни никого не обманывал, вам это скажет всякий, кто знает Белизера. Мне вручают письма для передачи, и я их передаю. Что ж тут такого? Я на этом малость подрабатываю, а у нас такая громадная семья, что я не вправе отказываться… Посудите сами! Старик уже не работает, малышей надо воспитывать, а тут еще муж сестры захворал. Не так все это просто, доложу я вам! И деньги не легко даются… Сколько уж я занимаюсь торговлей, а все никак не могу справить себе пару башмаков по мерке, так вот и хожу по дорогам в этих, а они так жмут, что просто мочи нет! Если б я обманывал людей, то уж наверняка был бы куда богаче.
Он был так глубоко убежден в своей порядочности, и при этом у него был такой обиженный вид, что подозревать его в неискренности было просто немыслимо. Джек все же попробовал объяснить Белизеру, в чем его вина. Напрасный труд! Он на этом малость подрабатывает… Малышей-то кормить надо… Старик уже не работает… Эти доводы казались Белизеру неопровержимыми, и других он не искал. Было очевидно, что он понимает порядочность совсем не так, как Джек. Он и впрямь был человеком порядочным, как бывают порядочными простые люди, не вдаваясь в разные тонкости и оттенки: среди простонародья утонченность натуры и излишняя щепетильность встречаются в виде исключения, подобно тому как по прихоти почвы или ветра среди полевых растений вырастает редкий цветок.
"Но ведь теперь я и сам принадлежу к простонародью", - подумал Джек, посмотрев на свою блузу. И при этой мысли слезы навернулись на его глаза. Он пожал руку Белизеру и ушел, не сказав ни слова.
В том, что папаша Рудик даже не подозревал, что творится в его доме, не было ничего удивительного: он целыми днями пропадал в цеху, его окружали славные люди, которые уважали его слепую доверчивость, сотканную из любви и простодушия. Но Зинаида? О чем думала Зинаида? Разве ее здесь уже не было? Или Аргус лишился зрения?
Зинаида была на месте, напротив, она проводила дома больше времени, чем прежде, ибо уже целый месяц не ходила на поденную работу. И ее зоркие, лукавые глава были широко раскрыты, в них появился какой-то особый блеск и необычайная живость, они говорили на своем языке, - когда человек счастлив, у него даже глаза как будто говорят: "Зинаида выходит замуж". Нет, они не просто говорили, они кричали: "Зинаида выходит замуж!.. У Зинаиды есть суженый!"
И, право же, он красив, этот бригадир с таможни! Как ловко сидит на нем зеленый мундир, усики у него воинственно топорщатся, а кепи с галуном лихо сдвинуто на ухо! Нантский порт велик, и таможенников там достаточно, но такого, как Манжен, больше не сыскать. Он единственный в своем роде, и достанется он в мужья Зинаиде. Правда, ей, а вернее - папаше Рудику, это обойдется недешево - в семь тысяч франков в звонкой монете и кредитных билетах; мастер по грошику скопил их за двадцать лет. Семь тысяч франков! Бригадир ни за что не соглашался взять меньше. Только при этом условии он готов был признать, что у Зинаиды правильные черты лица и осиная талия, готов был отдать ей предпочтение перед всеми гризетками Нанта и смазливыми работницами солеварен с острова Нуармутье и из Бур-де-Батца, которые, являясь с солью в таможню, наперебой строили ему глазки. Папаша Рудик считал, что жених запросил слишком много. Все его сбережения уйдут на это. А что будет с Клариссой, коли он помрет? А если у них родятся дети? В этих обстоятельствах жена его выказала необыкновенное благородство.
- О чем тут думать! - говорила она. - Ты еще не стар, сможешь работать долго. Успеем отложить на черный день. Пусть получает своего бригадира. Ты же видишь: она от него без ума.
Влюбленная Кларисса угадывала, понимала чувства других.
С тех пор как у Зинаиды появилась надежда стать г-жой Манжен, на всю жизнь соединить свою судьбу с неотразимым бригадиром, она не могла ни есть, ни пить. Всегда такая рассудительная, она вдруг стала задумчивой и мечтательной. По целым часам сидела она теперь перед зеркалом, разглядывая себя и прихорашиваясь, но потом вдруг показывала самой себе язык в комическом отчаянии. Бедная девушка не обманывалась на собственный счет.
- Я знаю, что я дурнушка, - шептала она, - и что господин Манжен женится на мне не ради моих прекрасных глаз. Но это пустяки. Пусть только женится! А уж там я добьюсь, чтобы он меня полюбил.
Милая толстушка вскидывала голову с самоуверенной улыбкой, ибо только она одна знала, сколько нежности, терпения и беззаветной любви найдет в ней тот, кому она отдаст свое сердце. Неотступная мысль об этом браке, страх, как бы что не помешало свадьбе, радостная уверенность, появившаяся у нее, когда дело было наконец решено и день назначен, - все это притупило ее настороженность и подозрительность. Притом Нантец не жил больше в Эндре. Да и Кларисса выказала столько доброты по отношению к ней, что Зинаида мало-помалу забыла о своих опасениях. Что с нее взять! Даже самая преданная дочь - прежде всего женщина. Нередко, когда она была занята шитьем своего приданого, - она собственными руками шила подвенечное платье, - она вдруг поддавалась порыву благодарности, оставляла наперсток и ножницы и, отодвигая куски белой ткани, кидалась на шею мачехе:
- Матушка!.. Матушка!.
Зинаида целовала ее, прижимала к своей груди, что было отнюдь не безопасно, так как в корсаже девушки появлялось все больше и больше иголок и булавок по мере того, как пышным цветом расцветало ее швейное искусство. Она не замечала ни бледности Клариссы, ни ее смятения. Она не чувствовала, как лихорадочно пылают белые руки молодой женщины в ее прохладных девичьих руках. Не замечала она также, что Кларисса часто и надолго отлучается из дому, не слышала разговоров, которые велись на главной улице Эндре. Она видела и слышала только то, что касалось ее собственного счастья, она жила в радостном возбуждении, в опьяняющем ожидании.
Первое оглашение уже состоялось, свадьба была назначена через две недели, в доме Рудиков весь день царили радостное оживление и суматоха, предшествующие венчанию. Люди приходили и уходили, двери не закрывались. Зинаида с ловкостью молодого бегемота по десять раз на дню взбегала и спускалась по деревянной лесенке. Болтовня с подругами, с кумушками, примерка платьев, обсуждение подарков!.. А невеста получала их видимо-невидимо - эта толстушка, несмотря на то, что казалась сердитой, умудрилась расположить к себе все сердца. Джек тоже собирался сделать ей небольшой свадебный подарок. Мать прислала ему сто франков, она не без труда скопила их, откладывая из тех скудных сумм, которые ей выдавались на наряды: это было не просто, потому что поэт самолично проверял расходы.
"…Это твои деньги, милый Джек, - писала Шарлотта. - Я собрала их для твоих нужд. Ты купишь на них подарочек мадемуазель Рудик, а себе - новое платье. Мне хочется, чтобы ты был как следует одет на этом торжестве, а гардероб твой, как видно, в самом жалком состоянии, раз уж, как ты пишешь, английский костюм на тебя не налезает. Принарядись немного и постарайся хорошенько повеселиться. Главное, не упоминай в своих письмах, что я прислала тебе деньги. Ничего не говори и Рудикам. Они, пожалуй, станут благодарить меня, а это доставит мне много неприятностей. В последнее время он необыкновенно вспыльчив и раздражителен. Наш бедный друг очень много работает. А потом его так преследуют!
Все на него ополчились, хотят помешать его успеху… Итак, мы условились. Не говори, что ты получил сто франков от меня. Пусть думают, что это твои сбережения".
Вот уже два дня, как Джек носил деньги в кармане и испытывал гордость. Золотые монеты придали его походке степенность, а его самого наполняли радостным ощущением уверенности в себе. Как приятно будет надеть, наконец, новое чистое платье, сбросить стиранную и перестиранную отвратительную блузу! Для этого надо было съездить в Нант, и Джек с нетерпением ждал ближайшего воскресенья. Поездка в Нант! Ведь это уже праздник. Особенно ему было приятно, что всеми будущими удовольствиями он обязан матери. Одного только он не знал: какой подарок сделать Зинаиде. Что можно купить девушке, которая выходит замуж? Чем бы ее порадовать? Как угадать, чего ей недостает, когда безделушки и украшения лавиной низвергаются в корзину невесты, точно прощальный привет ее ветреной и беззаботной юности? Хорошо бы поглядеть, что ей уже подарили.
Именно об этом и думал Джек, возвращаясь зимним вечером домой, к Рудикам. Было уже совсем темно. Около дома он чуть было не наткнулся на какого-то человека, который поспешно уходил, скользя вдоль самых стен.
- Это вы, Белизер?
Никто не ответил, но, толкнув дверь, ученик сразу понял, что не ошибся и что тут побывал Белизер. В коридоре стояла Кларисса с растрепавшимися на ветру волосами, слегка посиневшая от холода. Не замечая Джека, она продолжала с крайне озабоченным видом читать письмо в узком лучике света, падавшем из комнаты. Как видно, в письме заключалось необычайное известие. И тут мальчик вспомнил, что днем в цеху говорили, будто Нантец проиграл в Сен-Назере большую сумму механикам с английского парохода, недавно прибывшего из Калькутты. Всем было любопытно, как ему удастся уплатить на сей раз карточный долг и не сломает ли он себе, наконец, шею. Об этом, конечно, и говорилось в письме - стоило только посмотреть на встревоженную Клариссу.
В "зале" были только Зинаида и Манжен. Папаша Рудик еще утром уехал в Шатобриан за бумагами дочери; он должен был вернуться только на следующий день. Это, однако, не помешало красавцу бригадиру приехать в Эндре пообедать и провести время с невестой, что в присутствии г-жи Рудик не могло показаться предосудительным. Впрочем, вид у бригадира был спокойный и не внушал опасений. Как раз в эту минуту, удобно устроившись в уютном кресле старого мастера и поставив ноги на решетку камина, он с важным видом рассказывал Зинаиде о таможенном тарифе, о том, сколько платят пошлины, ввозя в нантский порт семена масличных культур, индиго и тресковую икру, а девушка, разодетая и причесанная своей мачехой, затянутая, пунцовая, накрывала на стол.
Тема разговора не слишком-то занимательная, не правда ли? Но любовь - это такая кудесница, что Зинаида млела от восторга при каждой цифре и временами даже застывала с прибором в руке, потрясенная до глубины души подробными сведениями о таможенных складах и стоимости провоза, как будто это была ласкающая слух музыка. Приход ученика помешал влюбленным, - тихо беседуя, они предвкушали мирные радости своей будущей семейной жизни.
- Ах, боже мой, вот и Джек! Значит, уже так поздно? А суп v меня еще не готов. Скорее в погреб, дружочек Джек!.. Куда это матушка делась?.. Матушка!..
Кларисса вошла, все еще очень бледная. Но она уже несколько успокоилась, пригладила волосы и стряхнула снежинки с платья.
"Несчастная женщина!" - думал Джек, глядя на нее. А Кларисса принуждала себя есть, разговаривать, улыбаться, но при атом жадно - стакан за стаканом - пила воду, словно хотела погасить волнение, от которого у нее пересыхало горло. Зинаида ничего не замечала. От радостного возбуждения у девушки пропал аппетит, она не сводила глаз с тарелки бригадира и зачарованно смотрела на то, с каким невозмутимым спокойствием он уничтожал все, что ему подавали, ни на минуту не прерывая при этом лекции о сравнительных тарифах на натуральное и на топленое свиное сало. Этот Манжен представлял собой воплощенную таможню. Говорун, старательно подбиравший выражения, он произносил слова медленно, методически, но ел еще медленнее: он не отправлял в рот ни одного кусочка хлеба, не оглядев его перед тем, не изучив, не ощупав со всех сторон. Так же поступал он и с вином: всякий раз поднимал бокал, разглядывал на свет, пробовал и только после этого выпивал, словно боялся какого-нибудь подвоха и был готов задержать на границе своих уст любой контрабандный напиток или запрещенное для провоза кушанье. Вот почему трапезы с его участием тянулись без конца. Но в тот вечер Кларисса явно этим тяготилась. Ей не сиделось на месте, она несколько раз подходила к окну, прислушиваясь к тому, как снежная крупа постукивает о стекла, потом опять возвращалась к столу.
- В скверную погоду вам предстоит добираться домой, любезный Манжен! Я хотела бы, чтобы вы уже были у себя.
- А я нет! - воскликнула Зинаида с такой подкупающей непосредственностью, что все рассмеялись, а она сама громче других.
Но все же замечание Клариссы возымело действие, и бригадир, прервав длинную тираду о правилах ввоза продовольствия, поднялся, собираясь уходить. Но он еще не ушел: всякий раз приготовления и проводы занимали по крайней мере четверть часа - толстушка Зинаида изо всех сил стремилась еще немного пробыть в обществе жениха. Надо было засветить фонарь, застегнуть дождевой плащ с капюшоном. Славная девушка все хотела сделать своими руками, но если бы только знали, как долго не зажигаются спички и как трудно застегнуть кожаные перчатки!
Но вот жених упакован на славу. Капюшон надвинут на самые глаза, шарф несколько раз обмотан вокруг шеи и крепко завязан, поверьте, довольно сильными руками - ни дать ни взять водолаз в скафандре! Но и в таком виде он кажется Зинаиде неотразимым, и, стоя на пороге, опечаленная разлукой, она с беспокойством следит, как по окутанной мраком главной улице Эндре удаляется фигура очаровательного эскимоса с мерно раскачивающимся фонарем в руке. Мачеха окликает ее:
- Зинаида, иди в комнату!
В голосе Клариссы звучат нетерпеливые нотки-вряд ли это вызвано нежной заботой о девушке. Лихорадочная тревога молодой женщины все растет, и это не ускользает от нашего приятеля Джека. Убирая в комнате, Кларисса и Зинаида переговариваются. Г-жа Рудик то и дело поглядывает на стенные часы и вдруг говорит:
- Как поздно, однако!
- Только бы он не опоздал на поезд… - откликается Зинаида, все мысли которой заняты женихом.
В своем воображении она вместе с ним проделывает весь путь… Вот он уже на пристани… Зовет перевозчика… Усаживается в лодку…
- Ох, и холодно же, наверное, на Луаре! - вскрикивает она, пробуждаясь от грез.
- Да, холод страшный… - отзывается мачеха, вздрогнув.
Но беспокоится она вовсе не о красавце бригадире. Часы отбивают десять ударов. Кларисса вскакивает и говорит отрывисто, словно выпроваживая опостылевших гостей:
- Пора ложиться!
Видя, что ученик идет к входной двери, чтобы запереть ее, как он это делает каждый вечер, она останавливает его:
- Не надо, не надо! Я заперла. Идемте наверх.
Но Зинаида как нарочно не прекращает разговора о своем Манжене:
- Как ты находишь, Джек, ему идут светлые усики? Да, сколько, он сказал, платят пошлины за ввоз семян масличных куль…культур?
Джек успел позабыть. Придется ей спросить у Манжена. Занимательная штука эти тарифы!
- Ляжете вы сегодня спать или нет? - спрашивает г-жа Рудик с деланной улыбкой, хотя у нее дрожит каждая жилка.
Ну, кажется, угомонились! Все трое поднимаются по узкой лесенке.
- Покойной ночи! - произносит мачеха, входя к себе. - Я падаю - так хочу спать.
Глаза ее, однако, блестят. Джек карабкается на свои антресоли. Но в этот вечер комната Зинаиды так загромождена свадебными подарками, что он поддается соблазну поглядеть на них.