- Почему же? - ответила я вопросом. Я почувствовала, что покраснела, потом, наверное, побледнела: я испытывала настоящий страх перед мадам и растерялась от ее неожиданных слов.
- Энн Уикстед утверждает, что есть призрак, - вот почему. Как же темно это место, и сколь многие из Руфинов похоронены здесь - не так ли? Какие высоки деревья крюгом, какие необхватни… и никого-никого поблизость…
Мадам жутко выкатила глаза, будто уже завидела нечто из потустороннего мира, мне же она сама показалась в этот момент исторгнутым оттуда чудовищем.
- Уйдемте, мадам, - сказала я, чувствуя, что если хоть на мгновение поддамся страху, обступавшему меня со всех сторон, то совсем утрачу власть над собой. - О, уйдемте! Пожалуйста, мадам… Мне страшно!
- Нет, напротив, ми не уйдем. Садитесь рядом со мной. Вам покажется это странно, ma chère, - un gout bizarre vraiment! - но я очень люблю быть поблизость с мертвыми… в уединенны места, как это. Я не боюсь ни мертвых людей, ни живых призраков. А ви виделись когда-нибудь с призраком, дорогая?
- Мадам, пожалуйста, умоляю вас, будем говорить о другом!
- Какая глюпышка! Да вам и не страшно. Я - я виделясь. С призраками. Например, прошли ночью один, видом схожий с обезьянь, сидель в углю, обхватив рюками колени, - такое гадкое, старого-старого старикашки лицо у него было… и билющи большущи гляза.
- Уйдемте, мадам! Вы хотите меня напугать! - вскричала я, по-детски загораясь яростью, сопутствующей страху.
Мадам рассмеялась отвратительным смехом.
- Eh bien, глюпышка! Не скажу обо всем остальном, если уж ви в самой дело напуганы. Давайте поговорим о дрюгом.
- Да, да! О, пожалуйста!
- У вас такой добри человек - отец.
- Добрейший… Но, не знаю почему, мадам, я ужасно боюсь его и не могу сказать ему, что очень его люблю.
Мои признания, как ни странно, вовсе не были вызваны доверием к мадам, скорее - страхом. Я пыталась умилостивить ее, вела себя с ней так, будто она умела сочувствовать, - в надежде, что каким-то образом пробужу в ней сострадание.
- А не приезжаль к нему доктор из Лондона несколько месяцев назад? Доктор Брайерли, кажется, имя…
- Да, доктор Брайерли. Он оставался дня три. Не пойдем ли к дому, мадам? Прошу вас, пойдемте!
- Немедленно идем, дьетка… А ваш отец тяжельо страдает?
- Нет, думаю, нет.
- И какова болезнь?
- Болезнь? Он не болен. Вы слышали, что у него расстроено здоровье, мадам? - встревожившись, спросила я.
- О нет, ma foi… ничего такого не слишаль. Но раз приезжает доктор, то не потому, что здоровье отменная.
- Тот был доктором теологии, как мне кажется. Он, я знаю, сведенборгианец. Мой папа не жалуется на здоровье, ему не требовался врач.
- Я безюдержно ряда, ma chère, разюзнать это. И все же ваш отец - стари человек при дьетке нежного возраста. О да, он стар, а жизнь не предскажете. Он составиль завещание, дорогая? Всяки человек, обремененный таким богатством и, особенно, такими летами, дольжен иметь завещание.
- Незачем торопиться, мадам, для этого будет время, когда его здоровье ухудшится.
- Но неужели же нет завещания?
- Я на самом деле не знаю, мадам.
- А, плютишка! Ви не хотите сказать! Но ви не так глюпы, как притворяетесь. Нет-нет, ви все знаете. Ну же, расскажите мне все - это в вашем интересе, ведь ви понимаете. Что там, в его завещании? Когда написалось?
- Мадам, я действительно ничего не знаю. Я не могу сказать, написано ли вообще завещание. Давайте говорить о другом.
- Дьетка, не погубит мосье Руфина завещание! Он не ляжет здесь днем раньше, если напишет его. Но если он не напишет, ви можете много из собственности потерять. Будет жаль!
- Я не знаю, ничего не знаю о завещании. Если папа и написал его, то мне об этом не говорил. Я знаю, что он любит меня, - и с меня довольно.
- О, ви не такая простушка! Ви конечно же все знаете. Ну, говорите, маленьки упрямис, не то достанется вам! Скажите мне все!
- Я ничего не знаю о папином завещании. Вы не представляете, мадам, какую вы мне причиняете боль. Давайте говорить о другом.
- Ви знаете и обязаны мне сказать, petite dur-tête, - или я вам мизинчик сверну!
С этими словами она схватила мою руку и, злобно смеясь, неожиданно заломила мизинец. Я вскрикнула - она продолжала смеяться.
- Будете говорить?
- Да, да! Отпустите! - кричала я.
Она, однако, не сразу выпустила мою руку, но тянула пытку и, не замолкая, смеялась. Наконец отпустила.
- Она будет корошей дьеткой и все расскажет своей сердобольни gouvernante. Что это ви, глюпышка, расплакались?
- Вы сделали мне очень больно… вы сломали мне маленький пальчик, - всхлипывала я.
- Подуть на пальчик надо, глюпышка, поцельовать - только и всего! Противная девочка! Никогда больше не буду с вами играть, никогда. Пойдемте домой!
Всю дорогу домой мадам угрюмо молчала. Не отвечала мне, держалась с высокомерием, притворялась обиженной.
Впрочем, скоро она уже была прежней мадам и вернулась к вопросу о завещании, но теперь не допытывалась прямо, а прибегала к хитрости.
Почему все мысли этой ужасной женщины были сосредоточены на завещании моего отца? Какое ей до этого дело?
Глава VII
Церковь Скарздейл
Думаю, вся женская прислуга в нашем доме боялась эту коварную чужестранку - исключая миссис Раск, которая открыто враждовала С ней, хотя могла дать волю чувствам только в моей комнате:
- Откуда она явилась? Она француженка? Она из Швейцарии? Или, может быть, из Канады? Помню, еще девчонкой, видела я одну такую, вот уж было отродье! И с кем она жила? Где ее близкие? Никто из нас ничего про нее не знает… знаем не больше дитяти… разве что господину о ней известно, уж он наверняка справлялся… И все она секретничает с Энн Уикстед. Этой я скажу, чтобы делом занималась. Вечно сплетничают, шушукаются. Уж точно не свою подноготную она перед Энн открывает. Мадам Выуди да Обнаружь - так я ее называю. Умеет подольститься ко всем и каждому, умеет, старая лиса. Прошу прощения, мисс, но что она такое, я вам скажу: дьявол во плоти - и сомневаться нечего. Я ее первый раз поймала, когда она воровала джин, прописанный господину доктором, и подливала в графин воды, злодейка. Ее только лови… Все горничные ее боятся. Говорят, нечисть она… то ли ведьма, то ли привидение, - я и не удивляюсь. Кэтрин Джонс нашла ее наутро после того, как она на вас рассердилась, спящую в постели одетой, уж и не знаю почему… Она на вас страху нагнала, мисс, так я считаю, сделала вас нервной, как не поймай что…
Мои нервы в самом деле были расстроены, и, чем дальше, тем беспокойнее я становилась. Думаю, эта циничная женщина все понимала и только со злорадством усугубляла положение. Я постоянно опасалась, что она прячется где-нибудь в моей спальне, чтобы, выбравшись ночью, напугать меня. К тому же она начала появляться в моих снах - всегда в чудовищном облике, - что усиливало безотчетный страх, который она вызывала во мне в дневные часы.
Однажды мне приснилось, будто она, безостановочно говоря что-то шепотом так быстро, что я не могла разобрать ни слова, вела меня за руку в библиотеку и при этом другой рукой держала свечу у себя над головой. Мы крались, точно грабители глухой ночью, и остановились у старого дубового шкафа, на который отец обратил мое внимание в том престранном разговоре. Я понимала, что мы совершаем нечто запретное. В дверце был ключ - ужасаясь греха, я отказывалась повернуть ключ, а она все шептала, шептала мне в ухо какую-то бессмыслицу. И я повернула ключ. Дверцы медленно растворились - там, внутри, с лицом белым и мрачным, стоял мой отец; он сурово взглянул на меня. Жутким голосом он возопил: "Смерть!" В тот же миг загасла свеча мадам, а я с криком проснулась в полной темноте, все еще воображая, что нахожусь в библиотеке. С час после этого меня била нервная дрожь.
Любое, даже самое незначительное происшествие, имевшее отношение к мадам, вызывало среди горничных бесконечные толки. Тайно или открыто, но почти все они ненавидели ее и боялись. Они решили, что она добивается особого расположения "господина" и что со временем потеснит миссис Раск, если вообще не займет ее место, а их всех прогонит. Думаю, честная домоправительница не пыталась разубеждать их.
Припоминаю, что именно тогда к нам в Ноул заглянул странный, похожий на цыгана разносчик. Я и Кэтрин Джонс прогуливались невдалеке от дома, когда он подошел ко входной двери и опустил свой сундучок на низенькие перила.
Чего только не было у него - ленты, бумажная материя и шелка, чулки, кружева, даже какие-то поддельные украшения. Едва он успел разложить товар - а для обитателей тихого деревенского дома это зрелище весьма привлекательно, - как на дворе появилась мадам. Рот разносчика растянулся в улыбке, и он приветствовал ее, выразив надежду, что "мадамзель" чудесно поживает, хотя он "никак не думал увидать ее здесь".
"Мадамзель" поблагодарила его:
- Спасибо, пожьиваю чьюдесно.
И в первый раз за все время выглядела необыкновенно взволнованной.
- Какая крясивость! - воскликнула она. - Кэтрин, бегите, скажите миссис Раск. Она хотель ноженцы, а еще крюжева… я слишаля от нее.
Кэтрин, окинув мадам долгим взглядом, ушла. Тогда мадам обратилась ко мне:
- Дьетка, дорогая, не будете ли так добры принести мой кошелек, я забыль его на столе в моей комнате. И вам советую принести ваший.
Кэтрин вернулась с миссис Раск. Наконец хоть кто-то расскажет им про эту француженку! Пустившись на хитрость, они перебирали и пересматривали товар, пока мадам не купила нужное и не удалилась вместе со мной. Но когда они, казалось, уже могли заглянуть в прошлое мадам, разносчик их обескуражил. Он ничего не помнил - он даже сомневался, что видел леди раньше хотя бы разок. Он всех француженок по всему свету кличет "мадамзель" уж такое им всем полагается имя. А эту где ж он мог встретить? Эту, помнится, не встречал. Но каждой обрадуется, ведь молоденькие при них нет-нет, да и купят чего-нибудь.
Его скрытность и забывчивость возмущали, но Кэтрин с миссис Раск не выспросили разносчика ни на пенни - он был глуп, а может, и того хуже.
Мадам, конечно, его подкупила. Однако всякое преступление бывает раскрыто, и правда все равно обнаруживается. Том Уильямс, конюх, видел мадам с разносчиком: притворяясь, что разглядывает товар, едва не зарывшись лицом в шелка и уэлльскую шерсть, она по обыкновению быстро говорила что-то и сунула деньги, уверял Том, под материи в сундучок.
Оставив разносчика, мы с мадам отправились на прогулку, мы шли по выгону на торфяниках, что простирался между Ноулом и церковью Скарздейл. После посещения гробницы мадам не изводила меня вопросами. Она была непривычно задумчива, не слишком разговорчива и почти не пыталась совершенствовать мой французский или углублять прочие знания. Прогулка входила в заведенный у нас распорядок дня. Я несла корзинку с сандвичами: мы планировали подкрепиться, достигнув одного местечка с прекрасным видом, примерно в двух милях от Ноула.
Вышли мы чуть позже обычного и не одолели еще половину пути, как мадам ощутила крайнее "изнурение" и присела у изгороди отдохнуть. Заунывным голосом, в нос, она затянула причудливую старинную бретонскую балладу о леди со свиной головой:
Знали леди одну - не свинью и не деву,
Не из людской породы,
Не из смертных и не из мертвых.
Левые рюка с ногой у нее были на ощупь теплы,
А правые, как у покойницы, холодны.
Ее песня звучали как погребальни звон - дон-дон, -
Свиньи пугались и разбегались,
Женщины, в страхе, не приближались.
Она могля глаз не сомкнуть год и еще день.
Она могля дольше месяца сном спать мертвецким.
Никто не зналь, чем сыта она, -
Желюдями или жарким.
Говорили, она из тех бесами одержимых свиней,
Что кинулись в озеро Геннисарет.
Телом ублюдок - дюшой сатана.
А еще говорили, она Вечному жиду жена,
И нарушиля заповедь, соблазнившись свининой,
И свиное рило вместо лица - это знак
Павшего на нее позора и предстоящего наказания…
Ну и так далее и так далее - звонкий вздор. Чем больше я проявляла нетерпения, порываясь продолжить путь, тем упорнее мадам медлила. И я решила не обнаруживать беспокойства, но отмечала, как она, не прерывая своей безобразной декламации, поглядывает на часы и украдкой бросает взгляды в ту сторону, куда лежал наш путь, - будто ожидает чего-то.
Натешившись пением, мадам встала и в молчании зашагала вперед. Изредка она все так же украдкой посматривала в сторону деревушки Триллсворт, которая показалась вдалеке по правую руку. Поднимавшийся над деревушкой дымок прикрыл горный склон тонкой вуалью. Наверное, она догадалась, что я за ней наблюдаю, потому что спросила:
- Что за дым там?
- Это Триллсворт, мадам, там железнодорожная станция.
О, le chemin de fer! Так близко! Я и не представляль! И куда она едет?
Я разъяснила. Вновь наступило молчание.
Церковь Скарздейл - живописнейшее и вместе с тем престранное место. Холмистый овечий выгон вдруг уходит вниз, в долину, на дне которой у живого, излучистого ручья выступают из высоких трав руины небольшого монастыря, окруженные купой величавых деревьев. Вороньи гнезда на ветвях пусты - разоренные, они давно оставлены птицами. Даже скот здесь не пасется. Заброшенность - вот имя этому месту.
Мадам глубоко вздохнула и улыбнулась.
- Спустимся, спустимся, дьетка, давайте же спустимся на погост!
Мы спускались по склону, закрывавшему от нас окрестности, вид делался все печальнее, уединеннее, а мадам, казалось, воспряла духом.
- О, сколько могильных камней - раз, два… три сотни! Неужели ви, дьетка, не любите мертвых? Я научу вас любить их. Ви увидите, я сегодня упокоюсь тут на половин часа и пребуду с ними. Вот что я обожаю!
Мы уже были на берегу ручья - оставалось шагнуть по двум плоским камешкам, чтобы перейти на ту сторону и очутиться у низкой, со встроенными ступенями, кладбищенской стены.
Идемте же! вскричала мадам и подняла лицо, будто учуяла что-то в воздухе. - Ми совсем близко к ним. Скоро ви их полюбите, как и я. Ви увидите целих пять. Ah, ça ira, ça ira, ça ira! Через рючей - немедленно! Я мадам Морг, то есть миссис Гробб! Я вам представлю моих дрюзей: тут мосье Трупэ и мосье Скелетт… Идемте, идемте, смертненькая моя, идемте играть! О-а-а-а-а! - Жуткий вопль вырвался из ее огромного рта. Она смахнула с головы шляпку вместе с париком, обнажив громадный, без единого волоска череп. Она хохотала, она вела себя как безумная.
- Нет, мадам, я не пойду с вами! - возразила я, едва вырвав из ее руки свою и отступив на два-три шага.
- Не пойти на погост? Ma foi, это же mauvais gout! Но смотрите, ми уже в тени, сольнце уже почиет. Где останетесь, дьетка, ви? Я задержусь там на время.
- Я останусь здесь, - ответила я с раздражением, поскольку была и вправду рассержена. К страху примешивалось негодование, ведь, изображая безумие, она, как я догадывалась, замыслила меня напугать.
Подняв юбки и открыв длинные худые ноги, она запрыгала по камням через ручей, будто ведьма в предвкушении вальпургиевой ночи. Потом перескочила через забор - и я увидела, как, дергая головой и распевая какие-то зловещие куплеты, она с приветственными улыбками и реверансами двинулась в жутком танце мимо могил и надгробий к развалинам церкви.
Глава VIII
Курильщик
Три года спустя я узнала (такую возможность она, вероятно, не учитывала и не особенно беспокоилась на сей счет), что на самом деле там произошло. Я даже узнала, что было сказано, - ведь передал это человек, который все слышал. Отважусь описать то, о чем тогда и не подозревала. Взбудораженная, я сидела на камне возле ручья; мадам же, кинув взгляд через плечо и убедившись, что скрылась с моих глаз, сбавила шаг и резко свернула влево к развалинам. Она не знала места, она шла наугад, но теперь уверенно обогнула угол разрушенной церкви - и вот он: перед ней на краю надгробия сидел довольно полный, с громадными светлыми бакенбардами, броско одетый молодой человек - круглая фетровая шляпа, зеленая, украшенная золочеными пуговицами визитка, жилет и панталоны покроя скорее замысловатого, нежели элегантного. Он курил короткую трубку и кивнул мадам, не вынув трубки изо рта, не изволив встать; он лишь поднял лицо, очень смуглое, пожалуй, красивое, и оглядел ее с угрюмым и дерзким видом.
- Ага, Дольебила, ви тут! Какой же крясавец! И я тут как тут, совсем одинокая. Но она, моя спутница, ждет за стеной кладбища у рючушки. Она не дольжна догадаться, что я знаю вас, и вот я оставиля ее, пришля одинокая.
- Вы, подружка, еще как опоздали, - сказал развязный молодой человек, сплюнув на землю. - И не называйте-ка меня Долбила. Не то буду говорить вам "старуха".
- Eh bien! Дад… А она прехорошенькая - на ваший вкус. Тонкая талия, бели зюбки, гляза - такие темные, как ви говорите, висшего сорта и ножка, лодыжка - крёхотни.
Мадам хихикнула.
Дад курил.
- Дальше! - приказным тоном потребовал Дад и кивнул.
- Я учу ее петь и играть на фортепьяно, у нее такой славненьки голосок.
Опять наступило молчание.
- Чего ж тут хорошего? Не выношу женского писка про мотылечки, цветочки. К черту ее! Пускай над табачной лавкой этакую бледную немочь повесят - вместо вывески. Была на нее охота! Лучше я этакую из своей двустволки прихлопну!
Трубка Дада потухла, он мог и поговорить.
- Поглядите на нее, потом решайте. Пойдете через рючушку - не минуете ее.
- Может, и не миную… Но нечего мне свинью подкладывать. Вдруг она мне, в конце концов, не понравится?
Мадам насмешливо фыркнула:
- Прекрасно! Тогда кто-то будет не такой привередливи - скоро ви убедитесь!
- Кто-то глаз на нее положил, хотите сказать? - Молодой человек злобно смотрел в хитрое лицо француженки.
- Именно. Что хочу, то говорю, - ответила мадам, поддразнивая его.
- Эй, старуха, ну-ка без этих ваших долбанутых шуточек, ежели позвали, чтоб я тут вас слушал. Говорите прямо - за ней кто-нибудь волочится, а?
- Eh bien, думаю - да.
- Вы думаете, я размышляю - мы будем себе голову мыслями забивать, да только не найдется то, что потеряно… ежели потеряно. А еще толкуете, будто девчонку под замком держат, пока вы не отшлифуете ее, эту драгоценную штучку! - И он, поднеся трость с набалдашником из слоновой кости к губам, лениво рассмеялся: он глядел на мадам с легким презрением.
Мадам тоже засмеялась, но вид у нее был зловещий.