- Кто видел, тот видел, а нашли вы первый. Все должно быть по порядку, а ежели завтра в Лишки за вами посылать да второй раз сюда таскать, так вам же хуже, чем сейчас подождать.
Староста двинулся к деревне, а за ним стали постепенно расходиться и другие. Салинский уселся под акацией.
- Ишь ты, гляди, сколько тут камней!
- Кто-то набросал.
- Камней тоже не трогайте. Кто его знает, как оно было.
- Сдается, что вроде так, а не иначе.
- А ты не болтай языком, когда не знаешь! Ты видел? Не видел! А узнают, что говоришь, так еще и с тобой то же случится! - ополчилась на мужа толстая лавочница.
- А я сказал что-нибудь? Чего орешь? Ничего я не сказал…
- Недоставало, чтобы ты сказал! Придет полиция, пусть она и узнает. А твое дело сторона!
- Может, сторона, а может, и нет.
Зелинская сидела съежившись, глухая и слепая ко всему происходящему. Мерно раскачивалась взад и вперед. Люди приходили и уходили, в ужасе перешептывались, пытались приподнять рядно, но Салинский строго запрещал:
- Не трогать! Староста приказал, чтобы все оставалось, как было!
- Да никто и не трогает. Что вы так заважничали?
- Староста приказал, а не я.
- Подумаешь, староста!
В деревне весь день бурлило. Все взгляды невольно устремлялись в две стороны: к видимой как на ладони лесной сторожке, белым пятном выделяющейся в роще за лугами, и в другую сторону - туда, где возвышался остшеньский дворец.
- Раз свидетелей нет, никому ничего не сделают.
- А свидетелей нет. Откуда им взяться?
- Э, случалось, и свидетели были. А сделали когда что-нибудь тем? Как были, так и есть, так и будут…
- Ну, уж так вечно не будут.
- Небось они посильней тебя.
- Это еще видно будет.
- Либо будет, либо и нет.
Франек Стоковский, услышав крик и увидя бегущих к воде людей, сперва почувствовал облегчение, а потом - новый приступ страха. Сточковы мальчики звали его посмотреть - не решился. Он ходил, как помешанный, а ночью его терзали кошмары. Отец с трудом добудился его. В избе горела лампа.
- Франек, проснулся ты, наконец?
- Проснулся.
- Слушай да хорошенько! Дело серьезное. Ну, рассказывай, только всю правду, слышишь?
- Слышу.
- Да оставь ты мальчонку, - заступилась за сына Стоковская. - При чем тут он?
- Тихо! Слушай, Франек, только говори, как на духу, слышишь? Где ты был во вторник?
Мальчик затрясся всем телом. Жесткая отцовская рука тяжело легла на его дрожащие пальцы.
- Где ты был?
- В… в лю…пине…
- В каком люпине?
- В яшаковом.
- Повыше прудов?
- Да… да-а…
- Стефана видел?
- Ви…дел…
В избе стало смертельно тихо. Викта остановившимися глазами смотрела на брата.
- Господи Исусе! Господи Исусе! - тяжело дышала Стоковская.
- Кто еще там был?
Франек молчал.
- Глухой, что ли? Я тебя спрашиваю, кто там еще был?
- Лесники.
- Которые?
- Валер, Совяк и этот третий… не наш.
- Что они делали?
- Били…
- Стефана?
- Да-а.
- А почему ты раньше не говорил?
- Собаки…
- Господи Исусе, господи Исусе, - причитала Стоковская. - Вот уж угораздило тебя идти к пруду! Вот уж покарал нас господь!
- Молчи, глупая! - сурово прервал ее Стоковский. - Понимаешь ли ты, что это значит, когда свидетель есть? Кабы мальчонка раньше сказал, уже бы все по-иному было! Ну, видно, ему совесть покою не давала. Хоть во сне, да сказал.
- Испугался ребенок.
- А чего ж он людей не созвал? Они бы не дали.
- Да не кричи ты на него, еще заболеет! И то уж со вторника едва живой ходит. И удивляться нечему, дитя еще, а тут, не приведи господь… Господи Исусе, господи Исусе, так убить человека!
Стоковский торопливо приводил себя в порядок. За окном ночь уже белела.
- Вставай, Франек. Пойдем к старосте. Сташек, а ты беги на деревню. Пусть народ собирается.
- Да что ты затеял? Ох, Николай, Николай, смотри, как бы беды не вышло.
- Тихо! Ты бы лучше тоже побежала по избам, чтобы люди к старосте шли.
Дверь скрипнула. Звезды уже таяли в бледнеющем небе, темно-красная полоса запекшейся кровью залила восток. Где-то загоготали разбуженные гуси.
Староста сам открыл им двери. Выслушал.
- Подожду полицию. С самого утра должна быть.
- Нечего ждать. Полиция полицией, а пусть и люди все узнают.
- Беспорядки получатся.
- Пусть получатся. Не всякий день графские люди человека камнями убивают.
Староста трясущимися руками застегивал пояс штанов. В голове у него мутилось, не хватало сил протестовать, когда Стоковский вышел во двор и ударил в висящий перед крыльцом металлический круг. Раздался звучный гул, как на пожар, и понесся далеко над спящей деревней. Стоковский ударил еще и еще раз. Заскрипели двери, зазвучали голоса. Полуодетые, с соломой в растрепанных волосах люди сходились к старостовой избе, толпились все гуще. Слышался приглушенный ропот. Весть, сообщенная Виктой и старой Стоковской, уже разнеслась по деревне. Все понимали, к чему идет.
Стоковский, держа за руку побелевшего от страха Франека, и староста стояли на крыльце, возвышаясь над толпой.
- Люди добрые, - начал Стоковский, и толпа тотчас затихла.
- Люди добрые, вы все знаете, как оно у нас было. Застрелили лесники Пашука из Гаев - и ничего им за это не было. Натравили собак на Котаиху, и она выкинула ребенка - ничего им за это не было. Подстрелили Зосю Границкую - ничего не было. Много на них человеческой крови и много слез - и ничего им за это не было.
- А кто моего в тюрьму упек? - крикнула из угла двора какая-то баба.
- А не они разве у Липов корову убили, хоть она еще и колоска из господской ржи не ущипнула…
- А кто женщин в лесу побил, так что они еле домой из Темных Ямок притащились?
Толпа заволновалась, раздались десятки голосов, кричали все разом. Стоковский переждал мгновение и поднял руку.
- Потише, народ, выслушайте до конца, что надо выслушать.
- Бабы, потише!
- Тихо!
- Вот теперь Мартына нашел вчера перед обедом в воде Стефана Зелинского. Я вас и спрашиваю - неужто Стефан утонул в пруду, где воды на метр, а самое большее на полтора?
- Нет! - крикнул кто-то.
- Я вас и спрашиваю. Бывает ли у утопленника разбитая голова, живот черный, пальцы на ногах зубами разорваны? Нет! Вода этого не сделает. А у Зелинского все это есть. Так вот я вас и спрашиваю, люди добрые, свояки, соседи, кто бросил в воду Стефана Зелинского, а перед тем ему голову разбил, кто его избил, замучил, убил насмерть?
Голос Стоковского повис высоко над толпой и замер в ожидании. Люди переглядывались. Что такое произошло, что Стоковский открыто спрашивает о том, о чем еще со вчерашнего утра шептали друг другу на ухо, в величайшем страхе, по всей деревне? Люди неуверенно озирались. Чего добивается Стоковский? Чтобы вслух выкрикнули то, что у каждого висело на кончике языка?
Стоковский потянул за руку сына.
- Слушай, Франек. Говори, что и как было, все говори. Вся деревня тебя слушает, весь народ. Боже тебя упаси, чтобы ты солгал или не досказал чего. Ничего не бойся, потому - мы все с тобой здесь, и я, и староста, и вся деревня.
- Во вторник шел я рыбу удить, на пруды, значит… - заикаясь, начал Франек.
Его слушали в молчании. Смотрели уже совсем проснувшимися глазами на маленькую фигурку мальчика. Какая-то баба охнула. Кто-то громко вздохнул.
- Ну, значит, так. Вот вам и свидетель, и все теперь как на ладони. Так вот я вас теперь, люди, и спрашиваю, что станем делать?
Поспешно вмешался староста.
- С самого утра явится полиция из Ржепек.
В толпе закипело.
- Не станем мы ждать полицию! Вчера с полудня знали, достаточно было времени, чтобы приехать. К сторожке!
Загремели голоса. Вся толпа повалила со двора на дорогу, так что только плетень хрустнул и упал на дорогу.
- К сторожке!
Староста бежал за ними.
- Люди, что вы делаете? Беду нажить хотите?
Он цеплялся дрожащими руками то за одного, то за другого, пытался загородить дорогу, но его отстранили, отшвырнули, как ненужную помеху, и толпа повалила по росистой траве вниз, к лугам, к прудам, на ту сторону, где в зеленом лесочке притаилась невидимая еще в предрассветных сумерках сторожка.
- Вилы брать, ребята!
- Валек, сбегай за топором!
- Хоть дубинку какую, что ли!
- Зачем? Мы и голыми руками с ними справимся!
Валили сплоченной толпой. Бежали бабы, горохом сыпались ребятишки.
- Кончится их царство!
- На этом Стефеке и кончится!
- Играли, играли и доигрались!
- Где старый Зелинский? Сбегайте кто-нибудь за ним!
Мгновение спустя с ними шел уже и Зелинский. Он беспокойно посматривал вокруг сквозь свои большие синие очки.
- Уступите место, Зелинский первый!
- Так и следует, отец ведь!
Старик безвольно позволил вытолкнуть себя вперед и шел, видимо не слишком понимая, что происходит.
- А потом - в усадьбу!
Люди притихли на миг и снова зашумели.
- Правильно! Это помещичьи люди!
- Конечно, не свое стерегут!
- Граф им платит!
- За нашу кровь, за наших детей.
Кое-кто поглядывал в сторону, на тропинки, ведущие в Остшень. Не один из них с охотой кинулся бы прямо туда, минуя лесную сторожку. Толпа росла и гудела все грозней.
- Усадьба усадьбой, сперва надо с этими порядок навести!
- А, конечно!
- Граф дольше спит, его-то мы еще застанем! - пошутил кто-то, и мрачный смех прокатился по толпе.
Светало. В сером еще воздухе взвился кверху жаворонок, повис в вышине на трепещущих крылышках и запел сладко, проникновенно, радостно. Верхушки леса уже золотились от утренней зари, алым румянцем покрывшей полнеба. Теперь среди зелени отчетливо выступили белые стены сторожки. Мокрый луг захлюпал под ногами.
От сторожки донесся собачий лай.
- А теперь молчать - и бегом!
Старика Зелинского, который еле дышал, подхватили под руки и тащили чуть не волоком. Молча, огромными прыжками неслись они между низкорослыми осинами-самосейками, промчались через березнячок и выскочили на открытую поляну. Сторожка стояла безмолвная, словно вымершая.
- Бить в двери!
Загремели удары. Вдруг кто-то крикнул:
- В сарае! В сарае!
По другую сторону полянки, за домом, немного боком стоял сарай. Они еще успели увидеть торопливо закрывающиеся ворота.
- В сарай убежали!
- За ними!
- Ребята, да они другими дверями в лес сбегут.
Толпа мгновенно окружила сарай. Внутри скулили собаки.
- Выходите!
За дверьми было тихо.
- Выходите, не то выломаем ворота!
- Стрелять будем!
- А стреляйте, стреляйте! Не очень-то боимся!
- Зелинский, вперед!
На миг они все же поколебались. Как-никак там, за дощатой преградой ворот, были две заряженные двустволки. А то и три, если Грабарчук остался в сторожке ночевать.
- Вышибать ворота!
- Стойте, мужики! Зачем ворота ломать? Поджечь, только и всего!
Толпа радостно зашумела.
- Конечно, поджечь! У кого спички есть?
Нашлись и спички. Мгновенно нашлась и охапка соломы.
- Кладите под ворота. Там, за ними, в сарае сено лежит. Зелинский, поджигайте!
Старик беспомощно замахал руками.
- Люди, что вы делаете? Приедет полиция, под суд их отдадут…
- Нечего ждать! Поджигайте! Вы отец, ваше право!
- Да чего ты раздумываешь, Константин? - подстрекал старый Чапля. - Тебе надо начинать.
- Вы отец, вы только начните, а там уж мы наведем порядок, и тут и в Остшене!
- Чего вы боитесь. Не наплевать ли вам, хоть и двадцать лет получите?
- Ну да уж и двадцать лет!
- Да хоть и двадцать! Зато им будет конец.
- Вздохнут люди!
- По всему свету пойдет, какие мы порядки у себя наводим!
- Люди мои милые… Я… Что ж я… На то есть суд… Сгорят ведь… Люди ведь все-таки!
- Они-то небось не раздумывали, когда вашего Стефека камнями убили! Тоже человек был, не скотина!
- Да что со старикашкой разговаривать! Подкладывайте огонь! Все одно, кто.
- Тише! Что-то слыхать.
Все умолкли. В чистом воздухе солнечного утра откуда-то издалека доносился звук. Что-то гудело на дороге. На миг они позабыли о запершихся в сарае.
- Что это?
- Кажись, машина.
- Нет, не машина.
Но теперь уже было видно. По узкой песчаной дороге к лесу мчались два автомобиля.
- Полиция!
- Ну-ка, мужики, живей, пока они не доехали!
Толпа заколыхалась, но никто уже не торопился. На солнце поблескивали стволы винтовок.
Они расступились, пропуская машины. Во второй, рядом с комендантом участка, сидел староста.
- Глядите-ка! Это он дал знать!
- Испугался, сволочь.
- Надо было подстеречь его!
- Кто там о нем думал?
- Расступись! Что за сборище?
- Лесники… - наперебой стали рассказывать люди из толпы.
- Мы уж сами с ними справимся, - сухо отрезал комендант, изучая глазами местность. - Гаевский! Подъезжайте с той стороны. Раняк, сюда! Приготовьте место для арестованных!
Крестьяне плотной толпой обступили машину.
- Что ж, так и дадим им уехать?
- Как господа, покатят?
- Значит, так мы их и выпустим?
- Мужики, как же это вышло? Коли их заберут отсюда, то господин граф уж будет знать, где за них словечко замолвить! И опять ничего не выйдет!
- Не дадим забирать!
- Пусть их только из сарая выведут!
- Полицейские уже пошли.
- Держаться вместе, ребята, сюда!
Ворота скрипнули. Толпа дрогнула, но из сарая никто не выходил. И вдруг взревел мотор, и из-за сарая внезапно вылетела на боковую дорогу в лес машина. Все увидели между синими мундирами полицейских зеленую форму лесников.
- Ребята, глядите, что делается!
- Другими дверями вывели!
- Догнать их!
Толпа динулась по молодым саженцам, по пням вырубленных деревьев, прямиком на лесную дорогу. Шофер другой машины воспользовался случаем и, запустив мотор, свернул на ухабистую дорогу пониже деревни. Клубы пыли туманом поднялись над песчаными колеями. Самые упрямые еще бежали, но всем уже ясно стало, что не догнать. Разгоряченные, злые, они медленно возвращались в деревню.
- И как же это получилось?
- А никак. Не вышло, и все. Теперь уж им никто ничего не сделает.
- Не надо было так долго с Зелинским торговаться, а самим подложить огонь.
- Он должен был, он отец!
- Шляхта, черт бы их подрал.
- Кабы крестьянского сына убили, - тогда хоть и двадцать лет, все на себя беру! А так - отец должен был начать.
Они медленно тащились к деревне. Позади всех, с низко опущенной головой - Зелинский. Он шел медленней всех, хотя идти ему было дальше всех. За село, в жалкий поселок из полутора десятка дворов, шляхетское захолустье. Тут они все сидели, Зелинские, Козерадские, Границкие, Стоковские, в избах, едва ли не более жалких, чем крестьянские, на таких же скудных наделах - и все шляхта! Была какая-то невидимая, едва заметная грань, которая отделяла их от деревни - от Лесяков, от Мартынов, Загайчуков, от всех тех, которые спокон веков были мужицкими детьми.
- Со шляхтой всегда так…
- Кабы так с нашим случилось, с мацьковским, ну!
- Боже милостивый, да тут бы к полудню ни сторожки, ни усадьбы уже не было бы!
- Ну, конечно!
Они шли, поглядывая на пруды, где еще торчал над останками убитого Салинский и сидела, сжавшись, словно узелок грязного тряпья, Зелинская.
- Еще вернутся.
- Еще бы, протокола не составили, ничего порядком не сделали.
- Да и покойнику не век же на траве лежать.
- Несет уж от него, страсть!
- Как же иначе? Столько дней, а такая жара стоит.
Комиссия и вправду приехала. В сарае у старосты доктор осматривал и резал труп.
- Правда, что для этого следствия человека ошпаривают, как свинью?
- И, что ты, дурной! Режут, только и всего.
- И все увидят?
- Да ведь и так видно. Голова разбита, живот весь черный.
- Им надо все точно знать, что повреждено, что нет.
- У лесников бы так пошарили!
- Нам бы их дали, мы бы у них сейчас же все кишки обследовали!
- Болтать-то мы все умеем, а вот когда лесники у нас в руках были, так мы дали их из-под носа увезти.
- А кто же знал, что староста за полицией побежал?
- Он же еще вчера говорил, что с утра полиция будет.
- Говорить-то он говорил.
Они бродили вокруг сарая старосты, останавливались группками на дороге, возбужденные и злые. Накопившаяся ярость как-то расползлась, не успев разрядиться. Начинались запоздалые сожаления, взаимные попреки, пересуды. Тщетно искали виновника. Ясно было одно, что лесники уже в безопасности, в Ржепках, а то и дальше. В сарае лежит труп. А усадьба как стояла, так и стоит.
- Люди добрые, как же так? Ведь нас там человек с тысячу было!
- Тысяча, а то и больше.
- И что?
- И-и, дерьмо! Рыбу у графа выпустить, деревцо срубить, на это вас взять! А как дойдет до чего поважней, так и баста… Чисто коровы на выгоне! - съязвила одна из баб.
В этот день никто не пошел в поле. До поздней ночи шумела деревня.
Только у Зелинских было тихо. Зелинскую привели домой тотчас, как труп забрали с пруда. Доктор не разрешил ей присутствовать при вскрытии.
- Отец будет, и достаточно. А вы идите домой, - сказал он мягко и дал ей какой-то порошок. Она послушно проглотила, запила водой и побрела в избу. Долго сидела на лавке, стеклянными глазами глядя в пространство. Очнулась, только когда вернулся старик.
- Ну и что?
- Да ничего. Голова разбита, внутренности разорваны. В воду-то его уже после смерти бросили, доктор сказал. Так все, как Франек говорил.
Она стиснула тонкие бледные губы.
- Подите-ка сюда.
Дети столпились вокруг нее. Пятеро их было.
- Вот как графские лесники вашего брата убили! Камнями убили и мертвого в пруд бросили. Никогда уж он теперь домой не придет.
Десятилетняя Хеля заплакала.
- Да, да, никогда уж он не придет сюда, никогда не поедет с подводой, не сбегает за водой, не выедет с плугом в поле. Стась!
Мальчик поднял на мать ясные голубые глаза.
- Чего?
- Сколько тебе годов?
- Тринадцать, вы же знаете.
- Тринадцать, боже милостивый, тринадцать…
Она поднялась со скамьи и взяла мальчика за руку.
- Теперь ты тут, Стась, хозяйничай! Теперь ты будешь и пахать и сеять, в лес за дровами ездить и коня пасти, все теперь на твоей шее… Боже милостивый, боже милостивый…
- Успокойся, Казя…