Обед в зеленой беседке деревенской гостиницы был полон очарования необычности: солнце, куры, открытое окно кухни, откуда Агнес получала тарелки. Где ты, строгий порядок буржуазного дома на Блюхерштрассе? Где ты, традиционный стол, за которым бражничают корпоранты?
- Я отсюда никуда не двинусь, - объявил Дидерих. - И тебя не отпущу.
Агнес в ответ:
- А зачем уезжать? Я пошлю папе письмо через мою замужнюю подругу, она живет в Кюстрине, и папа подумает, что я у нее.
Позднее они еще раз пошли гулять, уже в другую сторону, где блестела водная гладь, где крылья трех ветряных мельниц парусами маячили на горизонте. На причале стояла лодка; они наняли ее и поплыли по каналу. Навстречу им плыл лебедь. Лебедь и лодка бесшумно разминулись, скользя по воде. Под нависшими над берегом кустами лодка сама собой остановилась, и Агнес почему-то спросила Дидериха о его матери и сестрах. Он ответил, что они всегда были добры к нему и что он их любит. Сказал, что обязательно попросит прислать фотографии сестер, - они, наверное, стали красивыми девушками; а если и не красивыми, то, во всяком случае, славными и добродетельными. Одна из них, Эмми, любит поэзию, как Агнес; он всегда будет заботиться о сестрах и обеих выдаст замуж. С матерью же никогда не расстанется, ей он обязан всем хорошим, что было у него в жизни до той минуты, пока в нее не вошла Агнес. И он рассказал о том, как задушевно сумерничал с матерью, о сказках под рождественскими елками его детства и даже о молитве, "идущей от сердца". Агнес слушала его как завороженная. Но вот она вздохнула.
- Я бы очень хотела познакомиться с твоей мамой, свою я не знала.
Он нежно поцеловал ее, движимый жалостью и смутным ощущением нечистой совести. Он чувствовал: сейчас надо сказать слово, которое всецело и навсегда утешило бы ее. Но он отогнал от себя эту мысль, он не мог. Агнес заглянула ему глубоко в глаза.
- Я знаю, - медленно произнесла она, - знаю, что душа у тебя добрая. Но иногда тебе приходится поступать не так, как велит сердце. - Он испугался. А она сказала, словно в свое оправдание: - Сегодня я совсем не боюсь тебя.
- А разве вообще ты меня боишься? - виновато спросил Дидерих.
- Я всегда боялась слишком самоуверенных и веселых людей. Иной раз, в кругу моих подруг, мне начинало казаться, что я им не ровня и что они, вероятно, презирают меня. Но они ничего не замечали. В раннем детстве у меня была кукла с большими голубыми стеклянными глазами, и когда мама умерла, меня посадили с куклой в комнате рядом и велели не трогаться с места. Кукла уставилась на меня широко открытыми бездушными глазами и как бы говорила: твоя мама умерла, и теперь все на тебя будут смотреть, как я. Мне хотелось положить ее на спину, чтобы она закрыла глаза. Но я не смела. А людей разве положишь на спину? У всех такие же глаза, и порой, - она приникла лицом к его плечу, - порой даже у тебя.
К горлу у него подступил комок, он погладил ее склоненный затылок и сказал дрогнувшим голосом:
- Агнес, родная моя Агнес, ты не знаешь, как я люблю тебя… Я боялся тебя, да - я. Три года я томился по тебе, ты была для меня недосягаемо прекрасна, изящна, добра.
Сердце его растаяло; он говорил ей все, что излил в письме тогда, после их первого свидания в его комнате, в том самом письме, которое и теперь еще лежало в ящике письменного стола. Агнес выпрямилась, она слушала с восторгом, раскрыв губы. Она тихо ликовала:
- Я знала, что ты такой, ты - как я!
- Мы одна душа, одна плоть, - сказал Дидерих и прижал ее к себе; но тут же испугался вырвавшихся у него слов.
"Теперь она ждет, - думал он, - теперь надо сказать". Он хотел этого, но чувствовал себя скованным. Его объятия с каждой секундой ослабевали… Она сделала чуть заметное движение, он знал, - она уже не ждет. И они разомкнули объятие, не глядя друг на друга. Он закрыл лицо руками и всхлипнул.
Она не спрашивала почему; только утешающе погладила его по голове. Так сидели они долго.
Глядя поверх него в пространство, Агнес сказала:
- Разве я когда-нибудь думала, что это будет длиться вечно? То, что было так хорошо, не может не кончиться плохо.
Он вскрикнул в отчаянье:
- Ведь ничего не кончилось!
Она спросила:
- Ты веришь в счастье?
- Если я тебя потеряю, значит, счастья нет.
Она пролепетала:
- Ты уедешь, перед тобой откроется большая жизнь. И ты меня забудешь.
- Лучше смерть! - И он привлек ее к себе. Прижавшись к нему щекой, она шептала:
- Смотри, какой здесь простор, совсем как море! Наша лодка сама выпросталась и вывела нас сюда. Помнишь ту картину? И море, по которому мы уже однажды плыли в своей мечте? Куда только… - И еще тише повторила: - Куда только мы плывем?
Он не отвечал больше. В тесном объятии, прильнув губами к губам, они опускались все ниже и ниже над водой. Она ли сжимала его? Или он притягивал ее к себе? Никогда еще они не знали такого полного слияния. Дидерих чувствовал: теперь все хорошо. Ему не хватало благородства, веры, мужества для того, чтобы соединиться с Агнес на всю жизнь. Но теперь он сравнялся с ней во всем. Теперь все хорошо.
Внезапный толчок: они подскочили, Дидерих отшатнулся с такой силой, что Агнес отлетела от него и упала на дно лодки. Он провел рукой по лбу.
- Что случилось?.. - Похолодев от испуга и как будто обидевшись на нее, он отвернулся. - Это же лодка, нельзя так неосторожно.
Он не помог ей встать, тотчас же схватился за весла и повел лодку обратно. Агнес повернулась лицом к берегу. Один раз она робко посмотрела на Дидериха, но в нее впился такой подозрительный, жесткий взгляд, что она вся содрогнулась.
В сгущающихся сумерках они шли по дороге все быстрее, быстрее и под конец почти побежали. И уже когда настолько стемнело, что лица стали почти невидимы, они заговорили. Завтра утром, пожалуй, Геппель будет уже дома. Агнес необходимо вернуться… Добежав до гостиницы, они услышали вдали гудок паровоза.
- Даже поужинать не успеем! - с наигранной досадой сказал Дидерих. Наспех собрали вещи, расплатились - и бегом на станцию. Не успели сесть, как поезд тронулся. Хорошо еще, что надо отдышаться и припомнить: не забыто ли что в такой спешке? Но вот все уже сказано, и при свете тусклой лампы они сидят врозь, ошеломленные, как после большой неудачи. Неужели эти темные поля, бегущие за окном, звали их, дразнили обещанием счастья? И как будто только вчера? Нет, в невозвратном прошлом. Разве не видны уже спасительные огни города?
Они решили, что не стоит ехать вместе в трамвае. Дидерих уехал первым. Они едва встретились взглядами, едва коснулись друг друга в прощальном рукопожатии.
"Уф! - выдохнул Дидерих, оставшись один. - Ну - конец". Он подумал: "Мы были на волосок от несчастья". И возмутился: "Вот истеричка!" Сама-то она, конечно, уцепилась бы за лодку. Искупаться пришлось бы ему одному. И весь этот трюк она подстроила для того, чтобы непременно, любой ценой, женить его на себе. "Женщины хитры, как дьяволы, они ни в чем не знают удержу, куда нашему брату с ними тягаться. На этот раз она обвела меня вокруг пальца почище, чем тогда с Мальманом. Что ж, пусть это будет мне уроком на всю жизнь. Теперь, однако, точка!" И он твердым шагом направился к новотевтонцам. Отныне он проводил с ними все вечера, а дни посвящал зубрежке, готовясь к устному экзамену, но из благоразумия - не дома, а в лаборатории. Возвращаясь домой, он с тяжелым чувством поднимался по лестнице и не мог не сознаться, что сердце у него не на месте. Нерешительно открывал он дверь своей комнаты - никого; и хотя сначала испытывал при этом облегчение, в конце концов спрашивал у хозяйки, не заходил ли к нему кто-нибудь. Нет, никто не приходил.
Но через две недели он получил письмо. Он вскрыл его раньше, чем подумал, что делает. Бросил в ящик письменного стола, но тут же снова достал и, держа от себя как можно дальше, принялся читать. Жадно, подозрительным взглядом выхватывал фразу то тут, то там. "Я так несчастлива…" - "Слыхали мы!" - отвечал мысленно Дидерих. "Я не отваживаюсь пойти к тебе…" - "Твое счастье!" - "Это ужасно, что между нами встала такая стена…" - "Хорошо, что ты сама это понимаешь!" - "Прости меня за все, что произошло. Или ничего не произошло?.." - "С меня хватит!" - "Я не могу больше жить…" - "Старые песни!" И он решительно бросил письмо в ящик, где хранилось его собственное, к счастью не отосланное, послание, написанное одной безумной ночью, когда он утратил чувство меры.
Неделю спустя, возвращаясь поздним вечером домой, он услышал за собой шаги, как-то особенно прозвучавшие. Он круто повернулся: он увидел женскую фигуру; женщина остановилась и стояла, слегка подняв руки с раскрытыми ладонями. Уже отпирая дверь и входя, он все еще видел ее в полумраке улицы. В комнате он не зажег света. Он стыдился осветить комнату, некогда принадлежавшую ей, зная, что она стоит внизу, во тьме, и жадно вглядывается в его окна. Шел дождь. Сколько часов она ждала? Несомненно, она все еще стоит там и на что-то надеется. Это было невыносимо! Он рванулся к окну, хотел распахнуть его - и попятился. Неожиданно для себя он вдруг очутился на лестнице, с ключом от входных дверей в руках. Едва успел опомниться и вернуться. Наконец он заперся и стал раздеваться. "Побольше выдержки, милейший!" На этот раз ему не так-то легко удалось бы вывернуться. Девушку, конечно, жалко, но ведь на то была ее воля. "На первом месте - мой долг перед самим собой". Утром, плохо выспавшись, он даже рассердился на нее за эту попытку вновь выбить его из колеи. В такой момент, зная, что впереди у него экзамен! Не бессовестно ли! Впрочем, это вполне на нее похоже. Эта ночная сцена, эта роль нищенки под дождем придали теперь ее образу что-то подозрительное и жуткое. В его глазах она окончательно пала. "Никаких уступок, ни в коем случае!" - поклялся он себе и решил переменить квартиру, "даже если придется пожертвовать уплаченным задатком". К счастью, один из студентов как раз искал комнату. Дидерих, ничего не потеряв, тотчас же переселился в отдаленный северный район столицы. Вскоре он сдал последний экзамен. "Новотевтония" чествовала его "утренней" пирушкой, которая длилась до вечера. Когда он пришел домой, ему сказали, что его дожидается какой-то господин. "Вероятно, Вибель, - мелькнуло у него в голове, - пришел, разумеется, поздравить". Его вдруг окрылила надежда: "А не асессор ли это фон Барним?" Он открыл дверь и попятился. В комнате стоял господин Геппель.
И он тоже сначала онемел.
- Во фраке? По какому случаю? - сказал он наконец и прибавил с запинкой: - Вы не от нас ли?
- Нет, - ответил Дидерих и вновь испугался. - Я только что сдал экзамен и получил докторский диплом.
- Вот как! Поздравляю, - сказал Геппель.
Дидерих с трудом выговорил:
- Как вы узнали мой новый адрес?
Геппель ответил:
- Вашей прежней хозяйке вы его, конечно, не оставили. Но существуют и другие способы.
Они посмотрели друг на друга. Геппель говорил спокойно, но Дидериху чудились в его голосе угрожающие нотки. Он все время гнал от себя мысль о катастрофе, и вот она разразилась. Он вынужден был сесть.
- Видите ли, Агнес плохо себя чувствует, вот я и пришел, - начал Геппель.
- О! - воскликнул Дидерих с поддельным ужасом. - Что с ней?
Геппель горестно покачал головой.
- С сердцем неладно; но все это, конечно, чисто нервное… Да, конечно, - повторил он, так и не дождавшись, чтобы Дидерих поддакнул ему. - Она скучает, даже в меланхолию впала, и мне хотелось бы поднять ее настроение. Выходить ей нельзя. Но, может быть, вы к нам пожалуете, завтра как раз воскресенье.
"Спасен, - подумал Дидерих. - Он ничего не знает". От радости он стал дипломатом; он почесал в затылке:
- Я и сам уже к вам собирался. Но заболел наш управляющий фабрикой, и меня срочно вызывают домой. Я даже профессорам своим не могу нанести прощальных визитов, завтра же утром выезжаю.
Геппель положил ему руку на колено.
- Вам следовало бы еще подумать на этот счет. Долг дружбы иной раз тоже кой к чему обязывает.
Он говорил медленно и так пристально смотрел на Дидериха, что тот не выдержал и отвернулся.
- Если бы я мог, - пробормотал Дидерих.
- Вы можете. Вообще в вашей власти сделать все, что делают в таких случаях.
- Каким образом? - Дидерих весь похолодел.
- Вы сами это прекрасно знаете, - сказал отец и, отодвинувшись вместе со стулом, продолжал: - Надеюсь, вы не подумали, что меня послала сюда Агнес? Наоборот, она взяла с меня слово, что я ничего не предприму и оставлю вас в покое. Но, поразмыслив, я решил, что было бы глупо не поговорить с вами напрямик, мы ведь добрые знакомые, и я знал вашего покойного отца, и в деловом отношении мы с вами связаны, и так далее.
Дидерих подумал: "Наши деловые связи приказали долго жить, драгоценнейший!" Он приготовился к защите.
- Я вовсе не уклоняюсь от прямого разговора, господин Геппель.
- Ну и прекрасно. Значит, все в порядке. Я, конечно, понимаю: ни один молодой человек, особенно в наше время, не решается на брак без колебаний и опасений. Но если все так ясно, как у нас с вами? Наши предприятия дополняют одно другое, и если вы захотите расширить свою фабрику, приданое Агнес будет вам большой подмогой. - И, не переводя дыхания, глядя в сторону: - В настоящее время, правда, я мог бы обратить в наличный капитал только двенадцать тысяч марок, но целлюлозы вы могли бы получить сколько хотите.
"Вот видишь? - подумал Дидерих. - И эти двенадцать тысяч тебе еще придется занять… если тебе дадут…"
- Вы меня не поняли, господин Геппель, - пояснил он. - Я и не помышляю о женитьбе. Для этого нужны большие деньги.
Со страхом в глазах, но засмеявшись, Геппель сказал:
- Я мог бы еще кое-что натянуть…
- Ну, что вы, что вы!.. - великодушно отмахнулся Дидерих.
Геппель все более терялся.
- Чего же вы хотите?
- Я? Ничего не хочу. Я полагал, что вы чего-то хотите, ведь вы пожаловали ко мне.
Геппель встряхнулся.
- Так нельзя, дорогой Геслинг. После всего, что случилось… И особенно потому, что это так давно уже тянется.
Дидерих смерил старика взглядом и презрительно скривил губы.
- Стало быть, вы знали?
- Уверенности у меня не было, - пробормотал Геппель.
А Дидерих свысока:
- Было бы странно, если была бы.
- Я доверял своей дочери.
- Вот как можно ошибаться, - сказал Дидерих, готовый ухватиться за любое средство защиты.
Лоб Геппеля начал краснеть.
- К вам я тоже питал доверие.
- Это значит, вы считали меня дурачком. - Дидерих сунул руки в карманы и откинулся на спинку стула.
- Нет! - Геппель вскочил. - Но я не считал вас проходимцем, каким вы оказались.
Дидерих встал, соблюдая подобающее в таких случаях спокойствие.
- Надеюсь, вы не откажетесь от сатисфакции? - сказал он.
Геппель закричал:
- Да, это было бы вам кстати! Соблазнить дочь и застрелить отца. Вполне достойный вас подвиг чести.
- Что вы понимаете в вопросах чести! - Дидерих тоже начал горячиться. - Я вашу дочь не соблазнял. Она сама этого хотела, а потом я уж не мог с ней развязаться. Эта черта у нее от вас. - И распалясь: - Где доказательство, что вы не были с ней в сговоре? Это западня!
Глядя на Геппеля, можно было подумать, что он сейчас раскричится громче прежнего. Но он вдруг испугался и сказал обычным голосом, только немного задрожавшим:
- Не будем горячиться в таком серьезном деле. Я обещал Агнес не терять спокойствия.
Дидерих ехидно захохотал:
- Видите? Все это сплошная ложь. Только что вы говорили: Агнес, мол, не знает, что вы здесь.
Отец виновато улыбнулся.
- Немного дружелюбия, и тогда договориться нетрудно. Вы согласны, дорогой Геслинг?
Но Дидерих решил, что переходить на дружеский тон опасно.
- Для вас я не Геслинг! - крикнул он. - Для вас я господин доктор!
- Ах, так! - процедил сквозь зубы Геппель. - Видно, вас еще никто не величал "господином доктором"? Можете, конечно, гордиться обстановкой, при которой это впервые происходит.
- Вы, кажется, намерены оскорбить еще и мою сословную честь?
Геппель отмахнулся.
- Ничего я не намерен оскорблять, я лишь спрашиваю себя, что мы вам сделали, моя дочь и я. Вас в самом деле интересует только приданое?
Дидерих почувствовал, что краснеет. Тем решительнее он ринулся в атаку.
- Если вы так настаиваете, извольте, скажу: мое нравственное чувство не позволяет мне жениться на девушке, которая лишена невинности до брака.
Геппеля, видно, всколыхнул новый взрыв возмущения, но у него уже не было сил на вспышку, он подавил рыдание.
- Если бы вы видели сегодня ее горе! Она во всем призналась мне, потому что сердце ее не выдержало этой муки. Мне кажется, что она и меня уже не любит, - только вас. Ее можно понять, ведь вы первый.
- Откуда я знаю! До того, как я появился в вашем доме, там бывал некий господин Мальман. - И, увидев, что Геппель отпрянул, словно от удара в грудь: - А разве можно знать? Кто раз солжет, тому уж веры нет. Можно ли требовать, - продолжал он, - чтобы я сделал такую особу матерью моих детей? Мой долг перед обществом не позволяет мне этого.
И он повернулся к Геппелю задом, присел на корточки и стал укладывать вещи в раскрытый чемодан.
За его спиной всхлипывал отец Агнес, и Дидерих не мог побороть волнения. Волновало его и благородное, мужественное мировоззрение, изложенное им, и страдания Агнес и ее отца, исцелить которые запрещал ему долг, и мучительное воспоминание о своей любви, и вся эта трагедия рока… С напряженно бьющимся сердцем он слышал, как Геппель открыл дверь и закрыл ее, слышал его шаркающие шаги в передней и стук наружной двери. Все кончено! - и Дидерих зарылся головой в наполовину уложенный чемодан и зарыдал. Вечером он играл Шуберта.