На лице новичка отразилось отчаяние, и он с тревогой стал оглядываться по сторонам. Заметив отблеск сочувствия в глазах Фроны, он тупо уставился на нее, поспешно подсчитывая в уме, сколько ему придется заплатить за переноску своего снаряжения, в три тонны весом, при цене сорок долларов за центнер.
- Две тысячи четыреста долларов за тридцать миль! - воскликнул он. - Что же мне делать?
Фрона пожала плечами.
- Соглашайтесь лучше на сорок сентов, - посоветовала она, - иначе они снимут свои ремни.
Он поблагодарил ее, но вместо того, чтобы последовать мудрому совету, начал торговаться. Один из индейцев, не долго думая, подошел к грузу и стал развязывать ремни. Новичок заколебался, но в тот момент, когда он готов был уже сдаться, носильщики подняли цену, требуя по сорок пять сентов за фунт.
По лицу бедняги расползлась жалкая улыбка, и он кивнул им в знак того, что соглашается. Но тут к группе подошел другой индеец и начал возбужденно шептаться с товарищами. Раздались крики ликования, и прежде чем новичок успел сообразить, в чем дело, индейцы поснимали свои ремни и ушли, распространяя по дороге радостную весть, что цена за переноску груза к озеру Линдерман поднялась до пятидесяти сентов.
Толпа перед лавкой вдруг заметно заволновалась. Люди возбужденно зашептались, и все глаза устремились на трех человек, спускавшихся к берегу по тропе. Эта троица с виду ничем не отличалась от прочих смертных, мужчины были плохо одеты, даже оборваны. В более культурной местности их подозрительный вид несомненно привлек бы внимание полицейского, который не колеблясь задержал бы их как бродяг.
- Француз Луи, - шептали новички, и имя это переходило из уст в уста.
- У него три заявки кряду в Эльдорадо! - объяснил Фроне ее сосед. - Цена им, по меньшей мере, десять миллионов.
Глядя на француза Луи, шедшего несколько впереди своих спутников, трудно было этому поверить. Он распрощался где-то по дороге со своей шляпой, и голова его была небрежно обвязана потертым шелковым платком. Несмотря на свое десятимиллионное состояние, он сам тащил дорожный мешок на собственных широких плечах.
- А вон тот с бородой - Билль Стремнина, тоже один из эльдорадских королей.
- Откуда вы это знаете? - недоверчиво спросила Фрона.
- Как же мне не знать! - воскликнул ее собеседник. - Знаю! Вот уж полтора месяца, как все газеты полны его портретами. Вот посмотрите! - Он развернул номер газеты. - Здорово похоже, не правда ли? Я так насмотрелся на его физиономию, что узнал бы ее в тысячной толпе.
- А кто же третий? - спросила девушка, молчаливо признавая авторитетность его сведений.
Собеседник ее поднялся на цыпочках, чтобы лучше разглядеть.
- Не знаю, - с грустью сознался он и похлопал по плечу своего соседа. - Кто этот тощий, бритый? Вон тот, в синей рубахе, с заплатой на колене?
Но в этот миг Фрона радостно вскрикнула и бросилась вперед.
- Мэт! - крикнула она, - Мэт Маккарти!
Человек с заплаткой горячо пожал ей руку, хотя по всему было видно, что он не узнает девушку: глаза его выражали полную растерянность.
- Да неужели вы забыли меня? - оживленно болтала она. - И боитесь сознаться в этом? Если бы тут не было так много народа, я расцеловала бы вас, старый медведь! Итак, Большой Медведь вернулся к своим медвежатам, - продолжала она торжественно. - А медвежата были голодные-преголодные. И Большой Медведь сказал: "А угадайте-ка, детки, что я вам принес?" Один из медвежат ответил: "ягод", другой: "рыбку", а третий: "дикобраза". Но Большой Медведь рассмеялся: "Уф, уф! Нет, нет, детки. Вкусного, большого, жирного человека!".
Маккарти слушал, и по его лицу скользили отблески воспоминаний. Когда она умолкла, глаза Мэта сощурились, и он засмеялся странным, беззвучным смехом.
- Разумеется, я вас знаю, - заявил он, - но, чтоб мне провалиться, если… Кто вы такая?
Она указала ему на лавку, напряженно следя за выражением его лица.
- Есть! - Он отступил назад и осмотрел ее с ног до головы. На лице его снова отразилось разочарование. - Нет, не может быть, я ошибся. Вы не могли жить в этой лачуге, - сказал он, указывая пальцем в сторону лавки.
Фрона энергично кивнула головой.
- Значит, это в самом деле вы? Маленькая сиротка с золотыми волосиками, которые я столько раз расчесывал и распутывал? Маленький чертенок, который бегал повсюду босиком и без штанишек?
- Да, да, - весело подтвердила она.
- Тот самый маленький бесенок, который в самый лютый мороз выкрал упряжку собак и отправился через Перевал, чтобы посмотреть, там ли конец света, потому что старый Маккарти рассказывал ей глупые сказки.
- О Мэт, милый старый Мэт! А помните, как я отправилась купаться с сивашскими девушками из индейского поселка?
- И я вытащил вас за волосы.
- И потеряли при этом один непромокаемый сапог, совсем новый!
- Как не помнить. Ну и история была! Просто срам один. А ведь за сапоги-то я выложил вашему отцу десять долларов чистоганом.
- А потом вы отправились через Перевал в глубь страны. И мы больше не слыхали о вас ни звука. Все думали, что вы погибли.
- Я как сейчас помню этот день. Вы плакали у меня на руках и ни за что не желали поцеловать на прощание своего старого Мэта. Но под конец вы все же сделали это, - воскликнул он с торжеством, - когда увидели, что я в самом деле ухожу от вас. Какая вы были тогда крохотная!
- Мне было всего восемь лет.
- Да, с тех пор прошло двенадцать лет. Двенадцать лет я провел в глубине страны и ни разу не высовывал оттуда носа. Значит, вам теперь должно быть двадцать лет.
- И я почти одного роста с вами, - подтвердила Фрона.
- Славная девушка вышла из вас, высокая, статная и все такое… - Он окинул ее критическим взором. - Вот только мяса, мне кажется, не мешало бы нагулять немножко…
- Нет, нет, - возразила она. - Не в двадцать лет, Мэт, - позднее. Пощупайте-ка мои мускулы, вы увидите. - Она согнула руку и напрягла бицепс.
- Ну и мускулы, - одобрил он с восхищением, нащупав вздувшийся узел. - Можно подумать, что вы в поте лица добывали себе хлеб.
- О, я умею драться дубинками, боксировать и фехтовать, - воскликнула она, поочередно принимая соответствующие позы, - и плавать, и нырять, и бегать взапуски и… ходить на руках. Вот!
- И это все, чем вы занимались там? А я думал, что вы поехали учиться! - строго заметил Маккарти.
- Но теперь учат по-иному, Мэт, и не набивают больше голову всякой ерундой.
- Что говорить, - если ноги в ход пойдут, тут уж не до головы. Ну, ладно, я вам прощаю ваши мускулы.
- А вы-то сами что поделываете, Мэт? - спросила Фрона. - Как вам жилось эти двенадцать лет?
- Как? Смотрите же! - Он расставил ноги, откинул голову назад и выпятил грудь. - Вы видите перед собою мистера Маккарти, короля из благородной династии Эльдорадо, милостью своей собственной правой руки. Мои владения не имеют границ. За одну минуту я получаю больше золота, чем видел за всю свою прежнюю жизнь. Теперь я отправляюсь в Штаты повидаться с предками. Я твердо убежден, что они несомненно существовали когда-то. В Клондайке вы можете найти сколько угодно самородков, но хорошего виски там нет. Вот мне и захотелось перед смертью выпить еще настоящей водочки. А после этого я имею твердое намерение вернуться снова в свои клондайкские владения. Так вот, значит, я король Эльдорадо; и если вам понадобится славный участок, я, так и быть, устрою вам это дело.
- Все тот же старый Мэт, тот же старый младенец, - засмеялась Фрона.
- А вы настоящая Уэлз, несмотря на ваши мускулы чемпиона и философские мозги. Ну, войдемте в лавку за Луи и Стремниной. Я слышал, что в ней по-прежнему хозяйничает Энди, и мы увидим сейчас, сохранился ли я на страницах его памяти.
- И я тоже, - сказала Фрона, схватив его за руку. (У нее была дурная привычка хватать за руку людей, которых она любила.) - Ведь целых десять лет прошло с тех пор, как я уехала отсюда.
Ирландец проложил себе дорогу через толпу, работая точно ломовой, и Фрона легко и спокойно двигалась сзади, под прикрытием его широкой спины. Новички с глубоким почтением провожали взглядом королей Эльдорадо, ибо для них это были божества Севера. Когда они скрылись в лавке, в толпе снова послышались взволнованные голоса.
- Кто эта девушка? - спросил кто-то.
И Фрона, переступая через порог, услышала ответ:
- Дочка Джекоба Уэлза. Не слыхали о Джекобе Уэлзе? Где же вы были до сих пор?
Глава II
Она вышла из чащи серебристых берез и легко побежала по обрызганному росой лугу. Первые лучи солнца золотили ее распущенные волосы. Рыхлая от влаги земля мягко поддавалась под ее ногами, сырая трава била ее по коленям и обдавала сверкающими брызгами жидких алмазов. Утренняя заря румянила ей щеки, зажигала искры в глазах, и вся она сияла юностью и любовью. Фрона выросла на лоне природы, заменившей ей мать, и питала страстную любовь к старым деревьям и зеленым побегам, стелющимся по земле. Смутный шорох пробуждающейся жизни радовал ее слух, а влажные запахи земли ласкали обоняние.
Там, где верхний край луга тонул в темной и узкой полосе леса, среди прозрачных одуванчиков и ярких лютиков, она наткнулась на целую полянку крупных аляскинских фиалок. Бросившись на землю, девушка зарыла лицо в благовонную прохладу пурпурных цветов и, обхватив руками нежные головки, окружила великолепным венком свою голову. Фрона нисколько не стыдилась в эту минуту своей восторженности. Она немало постранствовала по свету, пожила сложной жизнью, сталкиваясь с грязью и непогодой, и вернулась на родину такой же простой, чистой и здоровой, как и уехала. И, лежа здесь на земле, она радовалась этому и вспоминала прежние дни, когда вся Вселенная начиналась и кончалась для нее у горизонта и когда она совершила путешествие через перевал, чтобы увидеть бездну, которой, по ее мнению, завершалась земля.
В детстве она жила вполне примитивной жизнью, чуждой всяких условностей, за исключением немногих строго соблюдавшихся правил. Эти правила можно было выразить словами, которые она где-то вычитала позднее: "вера в пищу и сон". Этой веры всегда придерживался отец, размышляла девушка, вспоминая, с каким уважением люди произносили его имя. Этой вере он научил ее, Фрону, и она перенесла ее через пропасть в тот мир, где люди давно забыли о старых истинах и заменили их эгоистическими догмами и тончайшей казуистикой. Эту веру она привезла с собой обратно такой же свежей, юной и радостной, как и увезла. Ведь это так просто и ясно, рассуждала она, почему же людям не разделять ее веру - веру в пищу и сон? веру в тропу и охотничий лагерь? Веру, которая помогала сильным, чистым людям бесстрашно встречать грудью внезапную опасность и неожиданную смерть в бою и в волнах. Почему бы нет? Ведь это вера Джекоба Уэлза! Вера Мэта Маккарти! Вера индейских мальчиков, с которыми она играла в детстве! Вера девушек-индианок, которыми она предводительствовала в походе амазонок! Наконец, такова была и вера волкодавов, напрягавших в упряжи свои мускулистые члены и мчавшихся с ней по снегу! Это здоровая, реальная, хорошая вера, думала она, и волна счастья заливала ее душу.
Громкие трели реполова приветствовали ее из чащи берез, напоминая о том, что день уже наступил. Далеко в лесу с шумом вспорхнула куропатка, и белка точным движением перепрыгнула над ее головой и понеслась дальше с ветки на ветку, с дерева на дерево. С реки, скрытой за рядами деревьев, доносились голоса работающих искателей счастья. Заря оторвала их от сладкого сна и заставила снова взяться за тяжелый труд.
Фрона встала, откинула назад волосы и бессознательно направилась по старой тропинке, которая вела к селению вождя Георга и индейцев племени Дайи. По дороге ей попался мальчик, в одних штанах, босой, похожий на бронзового божка. Он собирал хворост и бросил на Фрону быстрый взгляд через бронзовое плечо. Она весело поздоровалась с ним на местном наречии; но мальчик покачал головой, дерзко рассмеялся и прервал свою работу, чтобы послать ей вдогонку неприличную брань. Фрону страшно удивила эта грубость: она прекрасно помнила, что ничего подобного раньше не бывало, и, проходя мимо рослого, хмурого индейца из племени Ситка, решила на всякий случай придержать язык за зубами.
На опушке леса перед ней открылось селение индейцев. Она остановилась пораженная. Это был уже не прежний поселок - десяток-другой лачуг, лепившихся на открытой поляне, словно ища друг у друга защиты. Перед ней лежало настоящее большое селение. Оно начиналось у самого леса и тянулось во все стороны по равнине, между разбросанными группами деревьев, спускаясь и поднимаясь по берегу реки, где стояли в десять-двенадцать рядов длинные пироги. В нем, по-видимому, слились несколько племен, рассеянных до того на тысячу миль по берегу. Ничего подобного Фроне не приходилось видеть прежде. Население почти целиком состояло из пришлых индейцев, перебравшихся сюда со своими женами, скарбом и собаками. Ей попадались индейцы из племен Юно и Врангель, ее толкали стиксы со свирепыми глазами, пришедшие из-за перевала, дикие чилькуты и индейцы с островов Королевы Шарлотты, и все они бросали на нее злобные, хмурые взгляды. Правда, изредка попадались исключения - еще более неприятные - в лице местных весельчаков, которые покровительственно подмигивали ей и бросали в лицо неповторяемые гнусности.
Это нахальство скорее раздражало, чем пугало Фрону, оскорбляя и нарушая радость свидания с родными местами. Однако она быстро сообразила, в чем кроется причина этой перемены: старый патриархальный строй времен ее отца отошел в область преданий, и цивилизация палящим вихрем пронеслась над этими полуварварскими племенами. Заглянув через поднятую полу одной из палаток, она увидела на земле группу мужчин с разгоряченными лицами и безумными глазами, сидевших кружком на корточках. Груда бутылок, валявшихся у входа, красноречиво свидетельствовала о бурно проведенной ночи. Какой-то белый, с хитрым и порочным лицом, сдавал карты, а на краю одеяла блестели кучки серебряных и золотых монет. В нескольких шагах от играющих жужжало колесо лотереи, и индейцы - мужчины и женщины - с жадными лицами протягивали заработанные в поте лица деньги в надежде получить жалкие выигрыши. Со всех сторон неслись визгливые нестройные звуки дешевых music boxes.
Какая-то старая индианка грелась на пороге хижины, обдирая кору с ивового прута. Вдруг она подняла голову и издала резкий крик.
- Хи-Хи! Тенас Хи-Хи! - восторженно бормотала она своими беззубыми деснами.
Фрона вся затрепетала: Тенас Хи-Хи. Маленькая Хохотушка! Так прозвали ее когда-то в далекие времена местные индейцы. Она повернулась и подошла к старухе.
- Как ты скоро забыла нас, Тенас Хи-Хи! - забормотала та. - А ведь глаза твои так зорки и молоды. Нет, старая Нипуза помнит дольше твоего.
- Так ты Нипуза? - воскликнула Фрона, слегка запинаясь, так как давно уже не говорила на этом языке.
- Да, да, Нипуза, - ответила старуха, увлекая ее за собою внутрь шатра. Она тотчас же отправила с каким-то спешным поручением босоногого мальчика, затем усадила гостью на полу и принялась любовно поглаживать руку Фроны, заглядывая своими гноящимися, тусклыми глазами в ее лицо.
- Да, да, Нипуза, которая быстро состарилась, как старятся все наши женщины. Та самая Нипуза, которая нянчила тебя на руках, когда ты была совсем крошкой; Нипуза, которая прозвала тебя Маленькой Хохотушкой; Нипуза, которая боролась за тебя со смертью, когда ты захворала, и собирала корни в лесу и травы в поле и настаивала из них чай и поила тебя им. Но ты мало изменилась с тех пор, и я сразу узнала тебя. Твоя тень на земле заставила меня поднять голову. Хотя немножко-то ты, пожалуй, все-таки переменилась: высокая стала и гибкая, точно стройная ива, и солнце с годами оживило поцелуями твои щеки; но волосы у тебя все те же, так же свободно развеваются и цветом напоминают темные морские водоросли, всплывающие во время прилива, а рот по-прежнему светло улыбается и не знает рыданий. А глаза твои так же ясны и правдивы, как в те дни, когда Нипуза бранила тебя за шалости и ты не оскверняла языка своего ложью. Ай! Ай! Женщины, которые приходят теперь в эту страну, совсем не такие.
- А почему у вас перестали уважать белых женщин? - спросила Фрона. - Ваши мужчины говорили мне в поселке скверные вещи, а когда я проходила по лесу, какой-то мальчик сделал то же самое. Такого безобразия не бывало в те времена, когда я играла здесь с вашими ребятишками.
- Ай! Ай! - ответила Нипуза. - Верно, верно. Но ты их не вини. Не изливай своего гнева на их головы. Потому что вина за это лежит на белых женщинах, которые приходят теперь в нашу страну. Они не могут сказать про одного какого-нибудь мужчину: "Это мой муж". А это очень скверно, когда женщина так ведет себя. Они смотрят на всех мужчин дерзкими, бесстыдными глазами, язык их нечист, а сердца испорчены. Вот почему твоих женщин больше не уважают у нас. На мальчишек не стоит обращать внимания: ведь это дети. А мужчины… почем они знают, что ты не такая?
Полы палатки раздвинулись, и на пороге показался старый индеец. Он что-то проворчал в сторону Фроны и уселся. Только некоторое оживление во взгляде указывало на то, что он очень рад видеть Фрону.
- Значит, Маленькая Хохотушка снова вернулась к нам в эти скверные времена, - произнес он резким, дребезжащим голосом.
- А почему же ты называешь эти времена скверными, Мэским? - спросила Фрона. - Разве женские наряды не стали ярче и красивее? Разве вы не живете сытнее прежнего, разве вы не едите теперь больше муки, свинины и прочей пищи белых людей? Разве молодежь ваша не богатеет, перетаскивая на своих ремнях багаж белых? И разве ты не получаешь, как в прежние дни, приношений из мяса, рыбы и тканей? Почему "скверные времена", Мэским?
- Воистину все это так, - ответил он своим красивым образным языком жреца, и в глазах его зажегся отблеск прежнего огня. - Все это так. Женщины носят более яркие наряды. Но они испытали на себе благосклонность белых мужчин и не желают больше смотреть на юношей своей крови. Вот почему племя перестало размножаться, и маленькие дети больше не ползают у нас под ногами. Все это так. Мы сытнее наедаемся пищей белого человека, но зато мы пьем больше скверного виски, который они привозят нам. Правда и то, что молодые люди зарабатывают теперь большие деньги. Но они просиживают ночи за картами и проигрывают их. Они научились грязно браниться, часто дерутся и проливают кровь. А старый Мэским получает гораздо меньше приношений мясом, рыбой и тканями. Ибо молодые женщины отвернулись от истинной стези, а молодежь не почитает больше старых тотемов и старых богов. Вот почему я назвал эти времена скверными, Тенас Хи-Хи, вот почему старый Мэским сойдет в могилу с горечью в сердце.
- Ай, ай! Все это правда, - заскулила Нипуза.