И тогда они сидели вдвоем у огня и качали головой. И говорили:
– Наш соловей снова к нам прилетел. Его пение, будто вешнее солнце, вливает тепло в наши старые кости.
А Махтельт, пропев им свои песни, забивалась в угол и плакала об Анне-Ми.
Глава двадцать третья
О Тооне Молчальнике
Через неделю Молчальник отправился на охоту. Преследуя волка, он попал во владения Галевина.
А вечером дама Гонда, направляясь в кухню, чтобы велеть подать ужин, отворила дверь из залы и увидела Тоона. Казалось, он не хотел войти. Он стоял, опустив голову, как человек, охваченный стыдом.
Подойдя к нему ближе, мать сказала:
– Сын мой, почему ты не идешь поздороваться с отцом?
Ни слова не ответив, Молчальник вошел в залу и, угрюмо пробормотав короткое приветствие, сел в самый темный угол.
И мать сказала отцу:
– Наш сын чем-то огорчен: я думаю так, потому что он против обыкновения сел в темноте подальше от нас.
Сир Руль сказал Молчальнику:
– Сын, подойди к свету! Я хочу посмотреть на твое лицо.
И когда сын повиновался, сир Руль, дама Гонда и печальная Махтельт увидели кровавые раны у него на голове и на шее. И он не смел поднять глаз, боясь взглянуть на своих родных.
Дама Гонда вскрикнула от ужаса, увидев кровь, Махтельт подбежала к брату, а отец спросил:
– Кто покрыл позором моего сына, омрачил его душу и изранил его тело?
Молчальник ответил:
– Сиверт Галевин.
– Неужто мой сын был так самонадеян, что напал на Непобедимого?
Молчальник ответил:
– Сиверт Галевин повесил Анну-Ми на Виселичном поле.
– Увы, – воскликнул сир Руль, – повесил нашу бедную служанку! Стыд и горе нам!
– Господи, – сказала Гонда, – как сурово ты нас караешь! – и заплакала.
А Махтельт не могла ни говорить, ни плакать, слишком велика была ее скорбь.
Она не сводила взора с брата; исхудалое лицо ее помертвело, под глазами выступила кровь, ее била дрожь.
Молчальник сел и глухо зарыдал, точно раненый лев.
– Смотрите! – сказал отец, закрыв лицо руками. – Вот первый мужчина из рода де Хёрне, который плачет. Позор нам, и нет нам отмщения, ибо Галевин – колдун!
Молчальник раздирал пальцами свою рану на шее; из нее струей потекла кровь, но он не чувствовал боли.
– Тоон, – сказала мать, – не трогай грязными пальцами рану, она воспалится, сынок!
Но Молчальник, казалось, ее не слышал.
– Тоон, – повторила она, – не надо, я, твоя мать, запрещаю тебе это делать. Дай я смою кровь и приложу бальзам к этим ужасным ранам.
Она Стала торопливо готовить бальзам и греть воду в чаше для мытья рук, а Тоон, не переставая, стонал и всхлипывал. И в отчаянии рвал на себе волосы и бороду.
И сир Руль, глядя на него, сказал:
– Когда мужчина плачет, – это стыд, который можно смыть только кровью. А твой стыд ничем не смыть. Галевин – колдун. Дерзкий, чего ради ты вздумал идти в тот замок и напасть на Непобедимого?
– Ах, мессир, – сказала дама Гонда, – не будьте так строги к Молчальнику, он выказал прекрасное мужество, пожелав отомстить Злонравному за Анну-Ми.
– Да, – отвечал сир Руль, – хорошо мужество, которое навлекло на нас такой позор!
– Расскажи, Тоон, – сказала мать, – расскажи отцу все, как было, чтобы доказать, что ты достойный его сын.
– Пусть говорит! – сказал отец.
– Сеньор мой отец, – начал Молчальник, всхлипывая и запинаясь на каждом слове. – Анна-Ми повешена. Сиверт Галевин стоял у виселицы. Он смеялся. Я бросился на него и начертал копьем крест у него на животе, чтобы разрушить злые чары, но он непобедим. Он засмеялся и сказал: "Я возьму и Махтельт". Я пырнул его ножом, но лезвие не вошло в его тело. Он опять засмеялся и сказал: "Я не люблю щекотки. Убирайся!" Я не ушел. Я разил его и ножом и копьем. Тщетно! Он смеялся. Потом сказал: "Убирайся!" Но я не мог. Тогда он ударил меня копьем в шею и грудь, а рукоятью – по спине, как простого мужика. Он смеялся. От его ударов я потерял сознание. Сеньор мой отец, он избил меня, как простого мужика, а я ничего не мог поделать.
Выслушав рассказ Тоона, прерываемый тяжкими стонами, и видя, как его мучает горький стыд, сир Руль сменил гнев на милость и уже не винил сына в самонадеянности.
Приготовив бальзам и согрев воду, госпожа Гонда принялась лечить раны Молчальника, особенно старательно самую большую – на шее.
Махтельт не проронила ни слезинки. Подойдя к отцу и матери за благословением, она рано ушла спать.
И долго, не произнося ни слова, сидели втроем у очага отец, мать и сын. Молчальник стонал, не в силах примириться со своим поражением, мать плакала и молилась, а отец, удрученный позором и горем, сидел, закрыв лицо руками.
Г лава двадцать четвертая
Как благородная девица Махтельт приняла благое решение
Перед сном Махтельт тихо помолилась богу, и лицо у нее было гневное и строгое.
И, раздевшись, она легла в постель и ногтями впивалась себе в грудь, точно ей трудно было дышать.
Дыхание ее было хриплым, как последний стон умирающего.
Ибо ее терзала безутешная и горькая скорбь.
И все же она не плакала.
И Махтельт слушала, как сильный ветер, предвестник снега, поднимался над лесом и бушевал, словно вода, прибывающая во время ливней.
Ветер швырял в оконные стекла сухие листья и сломанные ветки, и казалось, будто в окошко когтями скребется покойник. И ветер уныло выл и свистел в трубе.
И скорбящая дева мысленно видела бедное тело Анны-Ми, исклеванное воронами на Виселичном поле; думала она и о поруганной чести своего храброго брата и о пятнадцати несчастных девушках, загубленных Злонравным.
Но она не плакала.
Ибо от боли, треки и жгучей жажды мести слезы иссякли у нее в груди.
И она смиренно спрашивала божью матерь, долго ли она еще будет терпеть, чтобы Злонравный убивал невинных девушек Фландрии.
Едва пропел петух, как Махтельт встала со своего ложа: взор ее был ясен, горделиво-прям ее стан, высоко поднята голова.
– Я пойду на Галевина, – сказала она.
И преклонив колена, Махтельт помолилась всевышнему, чтобы он, укрепив ее силу и отвагу, помог ей отомстить за Анну-Ми, за Молчальника и за пятнадцать девушек.
Глава двадцать пятая
О мече Льва
Рано утром Махтельт вошла в опочивальню сира Руля, который лежал еще в постели, спасаясь от холода.
И когда дочь бросилась перед ним на колени, он спросил:
– Чего тебе, милая?
– Сеньор мой отец, дозвольте мне пойти на Галевина!
Эти слова очень испугали Руля, ибо он понял, что Махтельт не может изгнать из своего сердца Анну-Ми и хочет отомстить за нее. И, полный любви и гнева, он сказал:
– Нет, дочь моя, нет, только не ты! Тот, кто пойдет туда, назад не вернется!
Но когда она ушла из опочивальни, ему ни на миг не пришло в голову, что она может его ослушаться.
Махтельт направилась к даме Гонде, которая молилась в часовне за упокой души Анны-Ми. Дочь дала о себе знать, дотронувшись до платья матери.
Дама Гонда оглянулась, и Махтельт опустилась пред ней на колени.
– Матушка, – сказала она, – дозвольте мне пойти на Галевина.
– Нет, дочь моя, только не ты! – отвечала мать. – Тот, кто пойдет туда, назад не вернется!
Она раскрыла дочери объятья и уронила золотое яблоко – грелку для рук – и по всему полу рассыпались горящие угли. Гонда застонала, заплакала и, дрожа всем телом и стуча зубами, крепко прижала к себе Махтельт и долго не хотела ее отпускать.
Но матери ни на миг не пришло в голову, что дочь может ее ослушаться.
И Махтельт пошла к брату. Несмотря на свои раны, он уже встал с постели и сидел на ларе, греясь у разведенного спозаранку огня.
– Брат мой, дозволь мне пойти на Галевина! – сказала Махтельт и с решительным видом остановилась против него.
Молчальник вскинул на нее глаза и сурово смотрел на сестру, ожидая, что еще она скажет.
– Брат, Сиверт Галевин убил нашу кроткую служанку, а она так была мне дорога. То же самое сделал он и, с другими несчастными пятнадцатью девушками: он обрек их позору, и тела их и сейчас еще висят на Виселичном поле. Он бич нашей родины, еще более страшный, чем война, смерть и чума. В каждой хижине слышатся плач и стенания, всем причинил он ужасное горе. Брат, я хочу его убить.
Но Молчальник смотрел на Махтельт, не говоря ни слова.
– Брат, не отказывай мне, сердце мое рвется туда, не видишь разве ты, как мне здесь трудно и тяжко! Я умру от горя, если не совершу то, что должна совершить. А если я пойду туда, я вернусь радостная, с песней, как бывало.
Но Молчальник ничего не сказал ей в ответ.
– Ах, ты боишься за меня, – продолжала она, – ведь столько доблестных рыцарей сражались с ним, и все потерпели постыдное поражение, и даже ты, мой отважный брат, еще носишь на себе следы его ударов. Знаю, он начертал на своем щите: "Против меня не устоит никто". Но что бессильны были совершить все, совершит одна. Уверившись в своей силе, он шествует, будто он могучий, как слон, гордый, как лев, – и мнит себя непобедимым. Но когда зверь не чует опасности, охотнику легче убить его. Брат, дозволь мне пойти на Галевина!
Не успела Махтельт договорить, как со стены сорвался прекрасный меч, хорошо отточенный, острый, с расширяющимся лезвием у чаши. Рукоять его была сделана из ливанского кедра и украшена золотыми крестиками. Этот меч в замке чтили как святыню, ибо его привез из крестового похода Руланд де Хёрне, по прозванию Лев. Никто не смел взять его в руки.
Сорвавшись со стены, меч упал к ногам Махтельт.
– Брат, – воскликнула Махтельт, осенив себя крестным знамением, – славный меч Льва упал к моим ногам. Всемогущий бог объявил свою волю. Надобно повиноваться ему. Брат, отпусти меня к Галевину!
И Молчальник, тоже осенив себя крестным знамением, ответил ей:
– По мне, иди, куда хочешь, только береги свою честь и не урони свой венец.
– Брат, спасибо тебе! – сказала Махтельт.
И отважная дева, которая не пролила ни слезинки, узнав о смерти Анны-Ми и бесчестии брата, содрогнулась всем телом и громко заплакала. В слезах, потоком хлынувших из глаз, растаяли ее горечь и гнев, и, рыдая от радости, она проговорила:
– Брат, мой брат! Настал час божьего суда. Я иду отомстить.
И она взяла в руки священный меч. Видя, как она неустрашима, Молчальник поднялся и положил руку ей на плечо.
– Иди! – сказал он.
И она пошла.
Глава двадцать шестая
О роскошном наряде благородной девицы Махтельт
Придя в свою горницу, Махтельт поспешно оделась в свои лучшие одежды.
Что же надела прекрасная дева на свое прекрасное тело?
Рубашку из ткани тоньше шелка.
А поверх тонкой рубашки?
Платье из прекрасного фландрского сукна цвета морской волны с искусно вышитым гербом рода де Хёрне, с оторочкой кипрского золотого шитья вокруг ворота и на подоле.
Чем опоясала прекрасная дева свою тонкую талию?
Поясом из львиной кожи с золотыми бляшками.
Что накинула прекрасная дева на свои прекрасные плечи?
Длинный кейрле из алого сукна, отороченный кипрским золотым шитьем, и плащ этот покрыл ее всю целиком, ибо это был очень широкий плащ.
Что надела прекрасная дева на свою гордую голову?
Прекрасный венец из золотых пластинок, из-под которого спускались до пят ее белокурые косы.
Что взяла прекрасная дева в свою прелестную ручку?
Священный добрый меч, привезенный из крестового похода.
В таком уборе пошла она в конюшню и надела на своего лихого скакуна Шиммеля парадное седло – дивное кожаное седло, разрисованное пестрыми красками, тонко отделанное золотом.
И пустились они в путь вдвоем, и снег падал на них густыми хлопьями.
Глава двадцать седьмая
О том, как сир Руль и дама Гонда расспрашивали Молчальника, и что он им отвечал
Не прошло и часу, как Махтельт поехала к Галевину, когда дама Гонда спросила сира Руля:
– Сударь, вы знаете, где наша дочь?
Сир Руль сказал, что не знает и, обратившись к Молчальнику, спросил:
– Сын, ты не знаешь, где твоя сестра?
Молчальник спокойно ответил:
– Махтельт смелая девушка, и бог ведет верным путем тех, кого он ведет.
– Сударь, не трудитесь его расспрашивать, он уже и так утомил свой язык, – сказала Гонда.
Но сир Руль еще раз спросил Тоона:
– Сын, ты не знаешь, где твоя сестра?
– Махтельт прекрасная девушка, – отвечал Тоон, – и несет свой венец, высоко подняв голову.
– Ах, щемит мое сердце от страха! – воскликнула мать. – Где она? – И пошла искать дочь по всему замку.
Но, вернувшись, сказала сиру Рулю:
– Горе нам, Махтельт нигде нет, она нарушила наш запрет, поехала к Галевину.
– Быть этого не может, жена! – возразил сир Руль. – Дети в нашем краю испокон веку были покорны родителям.
– Тоон, где же она? – спросила мать. – Тоон, неужто не знаешь?
– Злонравный страшится прекрасной девы, – отвечал Молчальник, – и бог ведет по верному пути тех, кого он ведет.
– Руль, – воскликнула мать, – он знает, где наша Махтельт!
– Сын, отвечай! – приказал сир Руль.
Молчальник сказал:
– Меч, привезенный из крестового похода, упал со стены к ногам девы. Всего достигнет тот, кого ведет бог.
– Тоон, – вскричала мать, – где Махтельт?
– Дева скачет без страха навстречу вооруженному мужу: бог ведет по верному пути тех, кого он ведет. – О, – простонала мать, – наша Махтельт погибнет. Она уже бездыханна! Иисусе сладчайший! Меч, привезенный из крестового похода, бессилен против Сиверта Галевина!
Молчальник сказал:
– Самонадеянный мнит себя непобедимым, но когда зверь не чует опасности, охотнику легче убить его.
– Жестокий, – плача, сказала мать, – как ты посмел отпустить пичужку к ястребу, невинную деву к губителю дев?
– Та, кого перестанут ждать, вернется обратно: бог ведет верным путем тех, кого он ведет.
– Поняли, сударь, – сказала дама Гонда сиру Рулю, – Махтельт пошла на Галевина, и этот злодей дал ей на то позволение.
Руль подошел к Тоону:
– Сын, – сказал он, – Махтельт была наша единственная радость, и ты употребил во зло свою власть, позволив ей туда поехать. Если она не вернется сегодня вечером, я прокляну тебя и выгоню из замка. И да услышит меня господь и отнимет у тебя хлеб и соль на этом свете и место в раю – на том.
– Бог направит ее меч, – сказал Молчальник, – да постигнет кара того, кто сотворил зло.
Тут Гонда стала плакать, кричать и стонать. Руль велел ей умолкнуть и отправил к Галевину вооруженный отряд своих ратников.
Но они возвратились, не найдя Махтельт, ибо не посмели вступить во владения Галевина из страха перед его колдовскими чарами.
Глава двадцать восьмая
О том, как Махтельт скакала верхом на коне
Распевая песню и трубя в рог, скачет на коне благородная девица Махтельт. Она хороша как ангел, и лицо ее свежее розы.
И она несет свой венец, высоко подняв голову.
И ее прелестная ручка крепко сжимает под плащом славный меч Руланда Льва.
Широко раскрыты ее глаза и уверенно ищут они в лесу сира Галевина.
Она внимает чутким ухом, не раздастся ли где стук копыт его скакуна.
Но в глубоком безмолвии она слышит лишь тихий шелест снежных хлопьев, падающих легко, как пушинки.
И она видит лишь белый от снега воздух, белую длинную дорогу и белые деревья с облетевшей листвой.
Но отчего так ярко светятся ее золотисто-карие глаза? Оттого, что в них светится прекрасное мужество.
Отчего так высоко несет она голову в золотом венце? Оттого, что она чувствует великую силу в сердце.
Что же теснит ей дыхание в груди?
Горькие мысли об Анне-Ми, о поражении Молчальника и о страшных злодеяниях сира Галевина.
И она то и дело озирается кругом, не виден ли он вдали, не слышен ли стук копыт его скакуна.
Но она видит лишь белый от снега воздух, белую длинную дорогу и белые деревья с облетевшей листвой.
Но в глубоком безмолвии она слышит лишь тихий шелест снежных хлопьев, падающих легко, как пушинки.
И Махтельт запела.
Потом сказала:
– Мы с тобою вдвоем идем на льва, добрый мой Шиммель! Видишь, как он подстерегает в своем логове прохожих и пожирает бедных девушек?
И Шиммель, услышав ее слова, радостно заржал.
– Шиммель, – сказала Махтельт, – я вижу, ты рад, что идешь мстить за Анну-Ми и несешь наш заветный меч.
И Шиммель снова заржал.
И Махтельт искала в лесу Галевина. Она глядела, не покажется ли он, прислушивалась, не донесется ли стук копыт его скакуна.
Но она видела лишь белый от снега воздух, белую длинную дорогу и белые деревья с облетевшей листвой.
И в глубоком безмолвии она слышала лишь тихий шелест снежных хлопьев, падающих легко, как пушинки.
И Махтельт затрубила в рог.
Глава двадцать девятая
О вороне, воробье, собаке, лошади и семикратном эхо
Посреди леса Махтельт увидела сквозь густой снег, что навстречу ей едет Галевин.
Злонравный на этот раз был в нарядном камзоле из сукна цвета морской волны, с вышитым на нем разными цветами мерзким гербом. Великолепный пояс, отделанный золотыми пластинками, опоясывал его стан. На поясе висел золотой серп, а на камзол был накинут прекрасный оперст-клеед из сукна цвета спелой пшеницы.
Верхом на рыжем коне Галевин приближался к Махтельт, и она увидела, что рыцарь красив.
Впереди него с громким лаем бежал пес, похожий на волка. Завидев Шиммеля, он бросился к нему и укусил его. Но Шиммель сильным ударом копыта отбросил его, и пес заплясал поневоле, жалостно подпевая себе и оплакивая свою побитую лапу.
– Ах, славный мой Шиммель, – подумала благородная девица, – да поможет мне бог расправиться с господином не хуже, чем ты с его псом.
И Злонравный подъехал к ней.
– Здравствуй, – сказал он, – прекрасная дева с золотисто-карими глазами!
– Здравствуй, Сиверт Галевин Непобедимый! – сказала она.
И Злонравный спросил:
– Что привело тебя в мои владения?
– Мое сердце, – отвечала она, – оно тянулось к тебе. Я хотела тебя видеть и рада, что, встретившись с тобой лицом к лицу, могу рассмотреть тебя.
– Так поступали, будут и впредь поступать все девицы, – сказал он, – даже самые красивые, – такие, как ты.
Пока они так говорили, раненый пес, хромая, подбежал к рыжему коню и вцепился зубами в оперст-клеед Злонравного, словно хотел стащить своего господина на землю.
Потом уселся в снег на краю дороги и, подняв морду, тоскливо завыл.
– Слышишь, – сказал Галевин, – мой пес воет, предвещая чью-то смерть. Ты не боишься, девочка?
– Меня хранит бог, – отвечала она.