Или, обратясь к стилю еще более распространенному, написал бы так: "Граф приблизился к потрясенной деве. На миг оба замерли в безмолвии; лишь стук ее сердца нарушал напоенную страстью тишину. О, сколько радостей и страхов, надежд и разочарований вновь вышло из могилы забвения, поглотившей их много лет назад, и в этот краткий миг промелькнуло перед воссоединенной четой! О, как печально было это чудесное возвращение к прошлому - и как сладостно! У обоих катились по щекам слезы - пузырьки, всплывшие со дна затянутого ряской озера молодости; из груди вырывались вздохи, несшие в себе чуть заметный аромат - память благоуханного отрочества, звуки умолкнувших песнопений юной любви! Таков закон бытия - для дорогих воспоминаний всегда найдется уголок в душе; скорбь забудется, от злодейства не останется и следа, лишь прекрасное нетленно и вечно.
- О, златые письмена, начертанные на небесах! - воскликнул мысленно де Гальгенштейн, - вы сияете так же, как и встарь! Мы меняемся, но ваш язык остается неизменным. Глядя в вашу бездонную глубь, понимаешь бессилие сухих рассу…"
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Вот вам шесть столбцов отменнейшей прозы, какой не найти больше ни в этой книге, ни в какой-либо другой. Гальгенштейн трижды цитирует Еврипида, единожды Платона, девять раз Ликофрона, не говоря уже о латинском синтаксисе и второстепенных греческих поэтах. Страстные излияния Кэтрин столь же изысканны по форме; пусть скажет взыскательный критик из Н-ской газеты разве они не выдержаны в духе лучших классических образцов - то, что называется в платоновском вкусе? Я никому, не хочу пускать пыль в глаза; просто иногда не мешает показать публике, на что ты способен.
Но насколько же выразительней всей этой высокопарной белиберды те слова, которые на самом деле произнес граф! "Прелестный вечер, разрази меня бог!" Вот это "разрази меня бог" и переполнило чашу: миссис Кэт почувствовала, что влюблена пуще прежнего; собрав все силы, она ответила:
- Только, пожалуй, уж очень жарко, - и низко присела перед графом.
- Да, будь я неладен; просто дышать нечем! - согласился его сиятельство. - Не угодно ли вам, сударыня, отдохнуть в беседке и выпить чего-нибудь прохладительного?
- Сэр! - произнесла дама в маске, слегка отступив назад.
- О, выпить, выпить - отличная мысль! - воскликнул мистер Биллингс, постоянно страдавший от жажды. - Идемте, ма… то есть миссис Джонс; вы же не откажетесь от стаканчика холодного пуншу; а ром здесь хоть куда, это можете мне поверить.
После недолгих уговоров дама в маске согласилась и проследовала в беседку, где ей было предложено место между обоими джентльменами. Слуга зажег восковые свечи па столике, затем явился и пунш.
Она с жадностью выпила два стакана; граф и Биллингс последовали ее примеру, хотя их раскрасневшиеся физиономии свидетельствовали, что ни тот, ни другой не нуждался в возбуждающих средствах. Нужно сказать, граф был весьма поражен и шокирован появлением такого юнца, как Биллингс, в общественном месте да еще под руку с дамой. Из чего читатель вправе заключить, что выпитое шампанское привело его на ту ступень опьянения, для которой характерна строгость по части морали; и за Биллингсом он последовал не только из желания лучше разглядеть его спутницу, но и с целью сделать ему надлежащее внушение насчет предосудительности в его годы подобных знакомств. Но, догнав интересную пару, его сиятельство, разумеется, занялся сперва дамой; и только когда они уже сидели в беседке, он вспомнил о своем первоначальном намерении и обратился к сыну с назидательной речью.
Мы уже дали здесь кое-какие примеры красноречия monsieur де Гальгенштейна в трезвом виде; множить эти примеры значило бы излишне обременять читателя. Нравоучения его были нестерпимо скучны и глупы; в них было столько же самолюбования, сколько и в его утренней рацее, но еще во сто крат больше пустоты и напыщенности. Будь Кэтрин в здравом уме, она бы через пять минут поняла, что ее бывший возлюбленный просто дурак петый, и с презрением отвернулась бы от него; но память о прошлом словно околдовала ее, и все глупости, которые говорил граф, звучали для нее дивной музыкой. Что же до мистера Биллингса, то он не мешал его сиятельству болтать в свое удовольствие; только морщился, зевал, время от времени бранился исподтишка и при этом пил стакан за стаканом.
Итак, его сиятельство довольно долго распространялся о том, сколь прискорбно несообразны любовные приключения с нежным возрастом Биллингса; затем к случаю рассказал о собственной своей интрижке с дочерью бургомистра в Ратисбонне, куда он попал в году 1704-м, находясь на службе у баварского курфюрста; затем о том, как жена боннского лекаря травилась из-за него, когда он после битвы при Бленхейме перешел на службу к герцогу Мальборо, и так далее и тому подобное, под стать истории с послушницей, рассказанной ранее. Все это была чистая правда. Некрасивый, но умный мужчина может иной раз понравиться женщине; красивый дурак неотразим всегда. Миссис Кэт слушала, развесив уши. Боже правый! Она знала наизусть все эти истории, помнила, где и когда была рассказана каждая из них, - как она сидела у окна, подрубая носовой платок для Макса, а он подошел и стал целовать ее, божась, что жена лекаря не могла и сравниться с нею, а в другой раз он только что вернулся с охоты и усталый лежал на оттоманке. До чего хорош он был тогда! А сейчас, пожалуй, стал еще лучше; только словно бы попритих и остепенился, голубчик!
В саду было полным-полно самой разношерстной публики, мимо беседки, где сидело наше трио, то и дело проходили гуляющие. Спустя полчаса после того, как граф покинул свою компанию, отец О'Флаэрти решил втихомолку проверить, чем занят его сиятельный патрон. Дама в маске сидела и слушала, вся воплощенное внимание; мистер Биллингс пролитым пуншем выводил узоры на столе; а monsieur де Гальгенштейн говорил, не закрывая рта. Его преподобие с минуту постоял и послушал; а затем, пробормотав нечто, весьма похожее на ругательство, направился к воротам сада, где стояла раззолоченная графская карета и три лакея дожидались вместе с кучером, когда его сиятельству угодно будет воротиться в Лондон. "Найди-ка мне портшез, Жозеф, - сказал почтенный патер, который охотно предпочел бы даровое место в карете. - Этот болван теперь и через час не сдвинется с места", - добавил он в сторону. Ему по опыту было известно, что, когда дело доходило до лекарской жены, рассказы графа становились положительно нескончаемыми; а потому он решил, не дожидаясь, отправиться восвояси, и прочие собутыльники графа, кто как мог, последовали его примеру.
Меж тем все новые и новые группы гуляющих, сменяя друг друга, проходили мимо беседки, и в одной из таких групп оказался не кто иной, как мисс Полли Бригс, с которой мы уже имели честь познакомиться. Мисс Полли шла в обществе, двух или трех подруг, опираясь на руку джентльмена с могучими плечами и икрами, в лихо заломленной набекрень шляпе и с общей повадкой прифрантившегося бедняка. Это был некий мистер Моффат, занимавший пост швейцара в одном ковент-гарденском игорном доме, где мимо него проплывали в день многие тысячи, а сам он получал в неделю четыре шиллинга и шесть пенсов - сумма явно недостаточная, чтобы жить соответственно своему рангу.
За последний месяц, однако, мистер Моффат имел некоторый дополнительный доход - и немалый, что-то около двенадцати гиней, - что позволило ему галантно пригласить мисс Бригс в концерт. Стоит, пожалуй, упомянуть, что эти двенадцать гиней перекочевали к нему из кармана самой же мисс Полли, которая, в свою очередь, получила их от мистера Биллингса. И если читатель помнит, что когда Томми, отправляясь на первое свое свидание с отцом, зашел по дороге к мисс Бригс с парой бархатных панталон под мышкой, сразу же ставшей предметом вожделения этой прелестной особы, - то да будет ему известно, что она покушалась на упомянутые панталоны не для того, чтобы наделать из них подушечек для булавок, но чтобы подарить их мистеру Моффату, который давно уже нуждался в такой обновке.
Рассказав попутно историю мистера Моффата, заметим, что, поравнявшись с беседкой графа, он, его дама и прочие их спутники принялись дружно подтягивать песне, которую пел один из их компании, актер Беттертоновской труппы:
Когда я умру, не рыдайте над гробом,
"Hic jacet" не режьте на камне,
Бутылкой вина окропите могилу,
Скажите: "Хороший был парень!"
Товарищи-братцы!
Скажите: "Хороший был парень!"
"Товарищи-братцы" хор выводил с большим чувством; особенно выделялся рокочущий бас мистера Моффата и высокий дискант мисс Бригс. Публика в саду по-разному отнеслась к этим поднебесным руладам. "Заткните-ка бездельникам глотки!" - крикнул цирюльник, сидевший за кружкою пива со своей дражайшей половиной. "Что за дьявольский визг, уши лопаются!" - раздалось из-за столика, где несколько дам потягивали наливку в обществе двух молодых красавчиков.
- Прах побери, да это же Полли! - воскликнул мистер Том Биллингс и, пулей вылетев из беседки, устремился вслед сладкогласной мисс Бригс. Мгновение спустя он догнал ее, остановил легким прикосновением к ее стану и в два прыжка очутился перед нею и ее спутником, так что они даже попятились от неожиданности.
- Господи, мистер Биллингс! - довольно холодно приветствовала его мисс Полли. - Вот уж не думала вас тут встретить.
- Это что еще за фрукт? - спросил грозный мистер Моффат своим рокочущим басом.
- Ах, братец, это мой знакомый, мистер Биллингс, - заискивающе пояснила мисс Полли.
- Если он ваш знакомый, сестрица, не мешало бы ему вести себя поприличней. Учитель танцев вы, что ли, молодой человек, что выделываете такие антраша у людей перед носом? - заворчал мистер Моффат, который терпеть не мог мистера Биллингса по той простой причине, что жил на его счет.
- Какой там, к черту, учитель танцев? - не смутившись, возразил мистер Биллингс. - Если вы еще раз вздумаете назвать меня учителем танцев, я вас дерну за нос.
- Что-о? - заревел мистер Моффат. - Меня за нос? Меня? Слышь, малый, посмей только ко мне притронуться, я тебе глотку перережу.
- Ах, Моффи… то есть братец… не стыдно вам так обращаться с бедным мальчиком! Ступайте, Томми, ступайте скорей; мой двоюродный брат выпил лишнего, - захныкала девица Бригс, не на шутку испугавшись, что дюжий швейцар приведет свою угрозу в исполнение.
- Томми? - сказал мистер Моффат, устрашающе сдвинув брови. - Это еще что за Томми? А ну, бр… - "брысь!" хотел сказать мистер Моффат, но так и не сказал; ибо, к немалому удивлению его самого и его спутников, мистер Биллингс подпрыгнул и в самом деле ухватил чудовище за нос, да так крепко, что лишил его возможности договорить начатое.
Операция эта была произведена с непостижимым проворством; завершив же ее, мистер Биллингс отскочил назад и выхватил из ножен новехонькую шпагу с серебряным эфесом, подарок нежной маменьки.
- А теперь, братец, - сказал он со свирепым хладнокровием, - теперь становитесь, и посмотрим, кто кого зарежет.
Одному богу известно, чем могла закончиться эта ссора, доведись противникам и впрямь скрестить шпаги; но мисс Полли с незаурядной находчивостью восстановила мир, закричав: "Полиция, полиция!" Услышав это, вся компания дружно бросилась к выходу из сада и вмиг исчезла за воротами. Мисс Бригс хорошо знала своих друзей: довольно было одного слова "полиция", чтобы у них зачесались пятки…
Мистер Биллингс побежал было вместе со всеми, но вскоре остановился. Великолепного Моффата нигде не было видно; Полли Бригс тоже пропала без следа. Подумав, Том решил вернуться туда, где осталась его мать; но в воротах с него снова потребовали плату за вход, а денег при нем не было ни шиллинга.
- Меня в беседке дожидаются друзья, - сказал Том, напустив на себя важный вид. - Я здесь с его сиятельством баварским посланником.
- Вот и не надо было уходить без него, - был недовольный ответ.
- Говорят же вам, он меня дожидается в беседке, и с ним дама; больше того, на боковой аллее, где темно, я оставил свою шпагу с серебряным эфесом.
- Ах, милорд, не угодно ли присесть и подождать, - воскликнул один из привратников. - Я сбегаю, доложу ему.
Мистер Биллингс согласился и присел на тумбу у ворот в ожидании, когда вернется добровольный гонец. Последний же отправился прямехонько в боковую аллею, где сразу увидал лежавшую на земле шпагу. Но вместо того, чтобы отнести ее владельцу, мошенник отломил эфес от клинка и, швырнув прочь благородную сталь, спрятал презренное серебро в карман, а затем через боковую калитку, предназначенную для слуг и музыкантов, улизнул из сада.
Меж тем мистер Биллингс все ждал и ждал. А о чем шла беседа у его почтенных родителей, остававшихся в беседке? Мне это неизвестно; но один из слуг заведения говорил впоследствии, что ему пришлось дважды подавать пунш и печенье в беседку э 3, где сидел знатный чужеземец, а с ним пышно разряженная дама в маске и молодой человек, который потом ушел; что, оставшись наедине с его милостью, дама отодвинулась подальше, и они долго и оживленно беседовали о чем-то; и в конце концов, уступив настояниям его светлости, она сняла маску со словами: "Неужели ты не узнал меня, Макс?" - а он воскликнул: "Бесценная моя Кэтрин, ты стала еще прекраснее, чем была!" и хотел было на коленях поклясться ей в вечной любви; но она просила не делать этого на глазах у всей публики в саду, и тогда его высочество потребовал счет, а дама вновь надела маску, и они удалились.
Дойдя до ворот, граф крикнул слегка охрипшим голосом: "Эй, Жозеф Ла-Роз, мою карету!" - и карета, дожидавшаяся в стороне, тотчас же подъехала с лакеями на запятках. Пламя факелов и суета лакеев разбудили молодого человека, прикорнувшего на тумбе у входа. Граф подал руку даме в маске, помогая ей сесть, а сам стал шептать что-то на ухо Ла-Розу, но тут слезший со своей тумбы юнец хлопнул его сиятельство по плечу и сказал: "Эй, граф, надеюсь, вы и меня подвезете", - и вскочил на подножку.
Увидев сына, Кэтрин бросилась к нему на грудь и стала целовать его, смеясь и рыдая, чем немало озадачила мистера Биллингса, не знавшего, чему приписать столь бурное изъявление чувств. Граф с довольно растерянной миной сел рядом, и в непродолжительном времени карета остановилась перед домом, где жили Хэйсы, и сам мистер Хзйс в ночном колпаке вышел навстречу, пораженный великолепием экипажа, доставившего его жену под супружеский кров.
ГЛАВА XI
О некоторых домашних неурядицах и о том, что воспоследовало из них
Один испытанный журнальный сочинитель, живший во времена мистера Брока и герцога Мальборо, описывая поведение последнего в сражении, когда
Невозмутим, он наблюдает бой,
Пришлет подмогу, если дрогнул строй,
Отброшенных, взбодрив, вернет к атаке
И учит, где верней решиться драке,
описывая, повторяю, поведение герцога Мальборо в бою, мистер Аддисон уподобил его ангелу, который, будучи послан божественным провидением покарать провинившийся народ,
Всевышнему в угоду, лик нахмуря,
Вихрь поднял на дыбы и правит бурей.
Первые четыре из этих шести свежих строк как нельзя лучше передают вкусы герцога и особенности его военного гения. Ему был по сердцу жар боевой схватки; в такие минуты дух его воспарял в небеса и витал над полем битвы (оставим сравнение с ангелом на совести сочинителя, оно, во всяком случае, весьма изящно), с царственным хладнокровием управляя приливами и отливами мощной боевой волны.
Но прославленное это сравнение с таким же правом может быть отнесено к злому ангелу, как и к доброму; и точно так же им можно воспользоваться, повествуя о мелких ссорах, а не только о крупных столкновениях - о какой-нибудь пустяковой семейной перебранке, задевающей двух-трех людей, а не только о важном государственном споре, подкрепляемом яростным ревом пятисот пушечных глоток с каждой стороны. Поэт, в сущности, хотел сказать лишь одно: что герцог Мальборо был истинным гением разлада.
Наш друг Брок, или Вуд (чьи поступки мы любим живописать при помощи самых пышных сравнений), в этом смысле имел немало общего с его светлостью; ничто не могло быть для него приятнее и дать больший простор его природным способностям, чем случай рассорить двух или нескольких людей.
Обычно вялый и равнодушный, он тотчас оживлялся и приходил в отменное расположение духа. Если пыл битвы несколько остывал, он умел искусно подогревать его вновь. Если, например, батальоны красноречия Тома обращались в бегство под огнем батарей его маменьки, Вуд коротким словечком насмешки или ободрения заставлял их вернуться и принять бой; а если эскадроны ругательств мистера Хэйса теряли мужество перед железной несокрушимостью боевых каре Тома, для Вуда не было большего удовольствия, чем поддержать дух слабеющей рати и вдохновить ее на новый приступ. Да, в том, что эти скверные люди становились еще хуже, была изрядная доля его заслуг. Их злобные речи и темные страсти, мошеннические проделки Тома, вспышки гнева, презрения, ревности Хэйса и Кэтрин - все это в большой степени было делом рук престарелого искусителя, с наслаждением изощрявшегося в искусстве управлять домашними бурями и ураганами в семье, членом которой он себя считал. И пусть не упрекнут нас в ненужном пристрастии к громким словам за уподобление трех дрянных людишек с Тайбернской дороги действующим армиям, а мистера Вуда великому полководцу. Когда вы, дорогой сэр, получше узнаете свет, где непомерно великим оборачивается самое ничтожное и безгранично ничтожным самое великое, - бьюсь об заклад, в голове у вас причудливейшим образом перемешается прекрасное и нелепое, высокое и низкое, как, впрочем, оно и должно быть. Что до меня, - я так долго присматриваюсь к этому свету, что вовсе разучился отличать одно от другого.
Итак, в описанный уже вечер, покуда миссис Хэйс развлекалась в Мэрилебонском саду, мистер Вуд развлекался по-своему, накачивая ее супруга спиртным; а потому, когда Кэтрин воротилась домой и мистер Хэйс встретил ее на пороге, не трудно было распознать, что он не только зол, но и пьян. Том вышел из кареты первым, и Хэйс, с прибавлением крепкого словца, спросил его, где он был. Словцо мистер Биллингс тут же вернул (приправив еще другим таким же), а отвечать на вопрос отчима решительно отказался.
- Старик пьян, матушка, - сказал он, помогая выйти миссис Хэйс (которой перед тем пришлось употребить некоторое усилие, чтобы вырвать свою руку у графа, прятавшегося в глубине кареты). Хэйс не замедлил подтвердить это предположение, храбро захлопнув дверь перед самым носом Тома, хотевшего войти вслед за матерью. А когда та выразила свое возмущение, как всегда, в резком и уничижительном тоне, мистер Хэйс не остался в долгу, и закипела ссора.