- Большой плюс для тебя, - удивленно сказал Даниель. - В первый раз она позволяет такое.
По физиономии Филиппа скользнула извилистая фатоватая ухмылка.
- Сколько у вас кошек? - спросил он, потупив взор.
- Три.
- Большой плюс для вас.
Он чесал голову Поппеи, и та начала мурлыкать. "Этот шпаненок выглядит более непринужденно, чем я, - подумал Даниель, - он знает, что нравится мне". Он резко спросил, чтобы привести его в замешательство:
- Итак? Как это произошло?
Филипп выпустил Поппею, раздвинув колени; кошка спрыгнула и убежала.
- Что ж, - ответил Филипп, - вы все угадали. Добавить больше нечего.
- Где ты был?
- На севере. Место, которое называется Парни. - Ну и?
- Там мы держались два дня, а потом появились танки и самолеты.
- Одновременно? - Да.
- И ты испугался?
- Да нет. Возможно, страх это что-то другое.
Его лицо посуровело и постарело. Опустошенными глазами он смотрел в пустоту.
- Все бежали, и я побежал с ними.
- А потом?
- Я шел пешком, потом меня подобрал грузовик, потом я снова шел; в Париже я третий день.
- О чем ты думал, когда шел?
- Ни о чем.
- Почему ты ждал до сегодняшнего дня, чтобы покончить с собой?
- Я хотел еще раз увидеть мать.
- Ее нет в городе?
- Да, ее нет в городе.
Он поднял голову и дерзко оглядел Даниеля.
- Вы ошиблись, приняв меня за труса, - резко отчеканил он.
- Правда? Тогда почему ты убежал?
- Потому, что бежали все остальные.
- Однако ты собирался наложить на себя руки.
- Да, собирался.
- Почему?
- Слишком долго объяснять.
- Кто тебя торопит? Налей себе еще виски. Филипп выпил еще. Щеки его порозовели. Он усмехнулся.
- Если бы речь шла только обо мне, мне было бы безразлично, трус я или нет. Я пацифист. Что такое военная доблесть? Отсутствие воображения. Солдаты - мужественные люди, но это настоящие скоты. Сущее несчастье - родиться в семье героя.
- Понимаю, - сказал Даниель. - Твой отец - кадровый офицер.
- Офицер запаса, - поправил его Филипп. - Но он умер в двадцать седьмом году от ран, полученных на войне: он был отравлен газами за месяц до перемирия. Эта славная смерть ввела мою мать в искушение: в 1933 году она снова вышла замуж - за генерала.
- Она рискует разочароваться, - заметил Даниель. - Генералы умирают в собственной постели.
- Только не этот. - с ненавистью сказал Филипп, - этот - второй Байар: он совокупляется, убивает, молится и ни о чем не думает.
- Он на фронте?
- А где ж еще? Он должен сам стрелять из пулемета или ползти наперерез врагу во главе своих соединений. Он не успокоится, пока не перебьет всех людей до последнего.
- Он, наверное, брюнет, волосатый, с усами.
- Абсолютно точно, - сказал Филипп. - Женщины обожают его, потому что от него несет козлом.
Они, глядя друг на друга, рассмеялись.
- У меня такое впечатление, что ты не очень-то его любишь, - сказал Даниель.
- Я его ненавижу, - отчеканил Филипп.
Он покраснел и пристально посмотрел на Даниеля.
- У меня Эдипов комплекс, - добавил он. - Типичный случай.
- Ты влюблен в свою мать? - недоверчиво спросил Даниель.
Филипп не ответил: у него был значительный и роковой вид. Даниель наклонился вперед.
- А, может, в отчима? - мягко спросил он. Филипп подскочил и побагровел; потом разразился смехом, глядя Даниелю в глаза:
- Ну и шуточки у вас!
- Не сердись, - посмеиваясь, сказал Даниель. - Так что из-за него ты хотел покончить с собой?
Филипп снова засмеялся.
- Вовсе нет! Совершенно нет!
- Тогда из-за кого? Ты бежишь к Сене, потому что тебе не хватило храбрости, и тем не менее, заявляешь, что ненавидишь храбрых. Ты боишься его презрения.
- Я боюсь презрения моей матери, - сознался Филипп.
- Твоей матери? Я уверен, что она к тебе снисходительна.
Филипп, не отвечая, закусил губу.
- Когда я положил руку тебе на плечо, ты сильно испугался, - сказал Даниель. - Ты решил, что это он, не так ли?
Филипп встал, глаза его сверкали.
- Он… он поднял на меня руку.
- Когда?
- Еще не прошло и двух лет. С тех пор я все время чувствую его за собой.
- Ты никогда не видел себя во сне голым в его объятьях?
- Вы с ума сошли! - искренне возмутился Филипп.
- Во всяком случае, он явно держит тебя в руках. Ты на четвереньках, генерал сидит на тебе верхом и заставляет тебя гарцевать, как кобылу. Ты никогда не бываешь самим собой: то ты думаешь, как он, а то наоборот Пацифизм. Да тебе плевать на него. Ты бы о нем и не подумал, не будь твой отчим военным.
Он встал и взял Филиппа за плечи.
- Хочешь, я тебя освобожу?
Филипп отстранился, он снова выглядел настороженным.
- Как вы это сделаете?
- Я тебе уже сказал, что многому могу научить тебя.
- Вы психоаналитик?
- Что-то вроде этого. Филипп покачал головой.
- Предположим, что это правда, но с какой стати вы мной заинтересовались? - спросил он.
- Видишь ли, я любитель человеческих душ, - улыбаясь, ответил Даниель. И с волнением добавил: - Твоя душа должна быть очаровательна, надо только освободить ее от всего, что ей мешает.
Филипп не ответил, казалось, он был польщен; Даниель сделал несколько шагов, потирая руки.
- Пожалуй, - с веселым возмущением сказал он, - начнем с ликвидации всех ценностей. Ты студент?
- Был им, - ответил Филипп.
- Юриспруденция?
- Литература.
- Очень хорошо. Тогда ты понимаешь, что я хочу сказать: методическое сомнение, да? Систематическая безнравственность - как у Рембо. Мы разрушаем все. Но не на словах: действиями. Все, что ты заимствовал, рассеется как дым. Что останется, то и будешь ты. Согласен?
Филипп с любопытством посмотрел на него.
- Ты в таком положении, что ничем не рискуешь, не так ли?
Филипп пожал плечами.
- Ничем.
- Превосходно, - сказал Даниель. - Я тебя принимаю. Мы сейчас же начнем спускаться в ад. Но не советую, - добавил он, бросая на него пронзительный взгляд, - полностью делать ставку на меня.
- Не так уж я глуп, - парировал Филипп, отвечая на его взгляд.
- Ты излечишься, когда отбросишь меня, как ошметки, - сказал Даниель, не спуская с него глаз.
- Разумеется, - откликнулся Филипп.
- Как старые ошметки! - смеясь, повторил Даниель. Оба они засмеялись; Даниель наполнил стакан Филиппа.
- Сядем здесь, - вдруг предложила девушка.
- Почему здесь?
- Здесь мягче.
- Вот оно что, - сказал Пинетт. - Они любят, когда мягко, эти барышни с почты.
Он снял китель и бросил его на землю.
- Вот, садись на китель - так помягче.
Они опустились на траву на краю пшеничного поля. Пинетт сжал в кулак левую руку, уголком глаза наблюдая за девушкой, сунул большой палец в рот и сделал вид, будто дует: его бицепс вздулся, будто его накачали насосом, и девушка немного посмеялась.
- Можешь потрогать.
Она робко положила палец на руку Пинетта: мышца тут же осела, и Пинетт зашипел, словно шар, выпускающий воздух.
- Ой! - произнесла девушка. Пинетт повернулся к Матье:
- Представляешь себе, что бы выкинул Морон, если бы увидел, как я без кителя сижу на обочине!
- Морону не до тебя, - ответил Матье, - он все еще улепетывает.
- Если он улепетывает быстро, значит я ему порядком осточертел!
Наклонившись к барышне, он пояснил:
- Морон - это наш капитан. Он сейчас тоже на природе.
- На природе? - удивилась она.
- Да, он считает, что так лучше для здоровья. - Пинетт ухмыльнулся. - Мы сами себе хозяева: некому больше нами командовать, теперь делай, что хочешь - если угодно, можно пойти в школу и сделать бай-бай на постели капитана; вся деревня наша.
- Но ненадолго, - уточнил Матье.
- Тем более надо этим воспользоваться.
- Я предпочитаю остаться здесь, - сказала девушка.
- Но почему? Говорю тебе, никому до этого нет дела.
- В деревне пока еще есть люди. Пинетт высокомерно смерил ее взглядом:
- Ах, да! Ты ведь служащая. Ты должна дрейфить перед начальством. Нам же, - сказал он, улыбаясь Матье с продувным видом, - не с кем церемониться, у нас ни кола, ни двора. Ни стыда, ни совести. Мы уходим: вы же остаетесь, мы уходим, совсем уходим, мы перелетные птицы, цыгане. Верно? Мы волки, хищные звери, мы злые серые волки, ха!
Он сорвал травинку и пощекотал ею подбородок девушки; потом запел, глубоко заглядывая ей в глаза и не переставая улыбаться:
- А кто боится большого серого волка? Девушка покраснела, улыбнулась и запела:
- Только не мы! Только не мы!
- Ха! - обрадованно сказал Пинетт. - Ха, куколка! Ха, - продолжал он с отсутствующим видом, - маленькая куколка, маленькая куколка, мадемуазель Куколка!
Внезапно он замолчал. Небо было красным: на земле было прохладно и сине. Под руками, под ягодицами Матье чувствовал запутанную жизнь травы, насекомых и земли, большие шершавые влажные волосы, полные вшей: под его ладонями была голая тревога. Загнаны в угол! Миллионы людей загнаны в угол между Вогезами и Рейном, они лишены возможности быть людьми; этот заурядный лес переживет их, поскольку выжить в этом мире могли только пейзаж, луг или какая-нибудь безличная сущность. Под руками трава манила к себе, как самоубийство; трава и ночь, которую она придавит к земле, и плененные мысли, которые бегут во весь опор в этой ночи, и этот паук-сенокосец, качающийся рядом с его башмаком, расколовшийся всеми своими огромным лапами и вдруг исчезнувший. Девушка вздохнула.
- Что с тобой, малышка? - спросил Пинетт.
Она не ответила. У нее было благопристойное взволнованное личико, длинный нос и маленький рот с немного оттопыренной нижней губой.
- Что случилось? Ну, что случилось? Скажи мне, что? Она молчала. В ста метрах от них, между солнцем и
полем шли четыре солдата, темные в золотой дымке. Один из них остановился и повернулся на восток, стертый светом, не черный, а скорее сиреневый на фоне багрового заката; он был с непокрытой головой. Шедший следом наткнулся на него, подтолкнул вперед, и их торсы поплыли над колосьями, как корабли; третий шел за ними, подняв руки, отставший четвертый хлестал колосья тросточкой.
- И тут они! - сказал Пинетт.
Он взял девушку за подбородок и посмотрел на нее: глаза ее были полны слез.
- Да ты никак разнюнилась?
Он старался говорить с ней по-военному грубо, но ему не хватало уверенности: с его детских губ слова слетали, пропитанные пошлостью.
- Они сами из глаз льются, - сказала она. Он привлек ее к себе.
- Ну, не надо плакать. Разве мы плачем? - смеясь, добавил он.
Она положила голову на плечо Пинетта, и он гладил ее по волосам, вид у него был горделивый.
- Немцы вас уведут, - сказала она.
- Еще чего!
- Они вас уведут… - плача, повторила она. Лицо Пинетта посуровело:
- Мне ничья жалость не нужна.
- Я не хочу, чтоб вас увели.
- Кто тебе сказал, что нас уведут? Ты просто увидишь, как дерутся французы: ты будешь в первых рядах зрителей.
Она подняла на него большие расширенные глаза; ей стало до того страшно, что она перестала плакать.
- Вам не нужно драться.
- Неужели?
- Вам не нужно драться, война закончилась. Он насмешливо посмотрел на нее:
- Да что ты говоришь!
Матье отвернулся, ему хотелось уйти.
- Мы только вчера познакомились… - продолжала девушка.
Ее нижняя губа дрожала, она склоняла вытянутое лицо, у нее был благородный, испуганный и печальный вид, как у лошади.
- …а завтра… - сказала она.
- Ну, до завтра еще… - возразил Пинетт.
- До завтра только одна ночь.
- Вот именно: ночь, - сказал он, подмигивая. - Есть время поразвлечься.
- Мне не хочется развлекаться.
- Тебе не хочется развлекаться? Это правда, что тебе не хочется развлекаться?
Она смотрела на него, не отвечая. Он спросил:
- Ты страдаешь?
Она продолжала смотреть на него, приоткрыв рот.
- Из-за меня? - спросил он.
Он наклонился к ней с немного суровой нежностью, но почти сразу же выпрямился, скривив губы, у него был злой вид.
- Ну-ну! - сказал он. - Не надо печалиться, куколка: придут другие. Одного потеряешь, десятерых найдешь.
- Другие мне не нужны.
- Ты передумаешь, когда их увидишь. Знаешь, они мировые парни. И хорошо сложенные! Плечи широченные, бедра узкие!
- О ком вы говорите?
- О фрицах, конечно!
- Это не люди.
- А кто они такие, по-твоему?
- Для меня они животные. Пинетт улыбнулся.
- Ты не права, - проговорил он степенно, сохраняя объективность. - Это красивые парни и хорошие солдаты. Французов они не стоят, но солдаты они что надо.
- Для меня они животные, - повторила она.
- Что ты заладила: "животные, животные", - сказал он ей, - тебе же потом неловко будет, когда изменишь мнение. Пойми, это победители. Выигрывает более сильный, с ним нельзя бороться, нужно к нему приспособиться, и ты сама этого захочешь. Пойди-ка спроси у парижанок! Поверь мне, они сейчас славно развлекаются! Они воюют, задрав ноги кверху. Девушка резко высвободилась.
- Вы мне противны!
- Какая муха тебя укусила, малышка? - спросил Пинетт.
- Я француженка! - гордо отчеканила девушка.
- Парижанки тоже француженки, но это им не мешает развлекаться.
- Оставьте меня! - сказала она. - Я хочу уйти. Пинетт побледнел и начал ухмыляться.
- Не сердитесь, - заговорил Матье. - Он просто хотел подтрунить над вами.
- Он все врет, - возмутилась она. - За кого он меня принимает?
- Не очень-то приятно быть побежденным, - мягко сказал Матье. - Нужно время, чтобы привыкнуть. Знаете, обычно он так мил, этот ягненок.
- Ха! - отозвался Пинетт. - Ха! Ха!
- Он ревнует, - объяснил Матье
- К ним? - смягчившись, спросила девушка.
- Конечно, он думает обо всех этих хлыщах, которые попытаются ухаживать за вами, пока он будет бить щебень.
- Или лежать в земле, - осклабился Пинетт.
- Я вам запрещаю погибать! - воскликнула она. Он улыбнулся.
- Ты говоришь, как женщина, - сказал он. - Как маленькая девочка, как совсем крошка, - добавил он, щекоча ее
- Злой, - вскрикивала она, извиваясь от шекотки - Злой! Злой!
- Не волнуйтесь из-за него, - раздраженно продолжал Матье. - Все произойдет очень просто, к тому же у нас нет боеприпасов.
Они одновременно повернулись к нему и бросили на него одинаковый ненавидящий и протрезвевший взгляд, словно он помешал им совокупляться. Матье сурово посмотрел на Пинетта; через некоторое время Пинетт опустил голову и недовольно вырвал пучок травы между своих коленей. По дороге фланировали солдаты, один нес ружье, он, балагуря, держал его, как свечку
- Что, слабо? - крикнул маленький брюнет, коренастый и кривоногий.
Солдат взял обеими руками ружье за ствол, покачал с минуту, точно клюшкой для гольфа, и сильно ударил прикладом по булыжнику, который отскочил шагов на двадцать. Пинетт смотрел на их забавы, нахмурив брови.
- Некоторые совсем распоясались, - заметил он. Матье не ответил. Девушка положила руку Пинетта себе на колени и потрогала ее.
- У вас обручальное кольцо, - сказала она.
- Ты что, раньше его не видела? - спросил он, немного сжимая руку.
- Видела. Вы женаты?
- Раз уж у меня обручальное кольцо.
- Понятно, - грустно сказала она.
- Смотри, что я сделаю со своим обручальным кольцом.
Он, гримасничая, потянул себя за палец, сорвал кольцо и зашвырнул его в пшеницу.
- Ой! - потрясенно охнула девушка.
Он взял со стола нож, у Ивиш шла кровь, он нанес себе сильный удар в ладонь, жесты, жесты, маленькие потравы, вот к чему шло дело, а я-то помышлял о свободе, он зевнул.
- Оно было золотое? - Да.
Она приподнялась и легко поцеловала его в губы. Матье выпрямился и сел.
- Я удаляюсь! - сказал он.
Пинетт беспокойно посмотрел на него.
- Останься еще немного.
- Я туг лишний.
- Останься же! - настаивал Пинетт. - Тебе ведь все равно нечего…
Матье улыбнулся и показал на девушку:
- Она не очень-то хочет, чтоб я остался.
- Она? Ну, конечно, хочет, ты ей очень нравишься. Он наклонился к ней и сказал ей настойчиво:
- Это друг. Он тебе нравится, правда?
- Да. - подтвердила девушка.
"Она меня ненавидит", - подумал Матье: и все же остался. Время больше лаже не текло, оно вздрагивало, опустившись на эту рыжую долину. Слишком резкое движение - и к Матье, как приступ застарелого ревматизма, снова вернутся его проблемы. Он лег на спину. Небо, небо розовое и никакое; если бы можно было упасть в небо! Делать нечего, мы созданья низа, все зло идет оттуда.
Четыре солдата, которые шли вдоль хлебов, повернули вокруг поля, чтобы выбраться на дорогу, и вышли гуськом на луг. Они были из технической службы. Матье их не знал; капрал, шедший во главе, был похож на Пинетта, он был тоже без кителя и расстегнул гимнастерку на волосатой груди; следующий, загорелый брюнет, набросил китель на плечи, в левой руке он держал колосок, правой выбирал из него зерна; он перевернул ладонь, высунул язык и движением головы подобрал эти маленькие золотые веретенышки. Третий, более высокий и постарше остальных, расчесывал пальцами светлые волосы. Солдаты шли медленно, мечтательно, с цивильной гибкостью; блондин опустил руки, он перестал теребить волосы и ласково провел руками по плечам pi шее, как бы наслаждаясь линиями своего тела, наконец выпрыгнувшего под солнце из бесформенной военной упаковки. Они остановились почти одновременно, один за другим, и посмотрели на Матье. Матье почувствовал, как под взглядами этих юнцов он превращается в траву, он был лугом, на который глазели животные. Брюнет сказал:
- Я потерял свою портупею.
Его голос не потревожил этот тихий нечеловеческий мир: это было не слово, а всего лишь один из тех шелестов, из которых состоит тишина. С губ блондина слетел такой же шелест:
- Не волнуйся, фрицы ее подберут.
Четвертый подошел бесшумно; он остановился, поднял лицо, и оно отразило пустоту неба.
- Эх! - произнес он.
Он сел на корточки, сорвал мак и прикусил стебель. Вставая, он увидел Пинетта, прижимавшего к себе девушку, и засмеялся:
- Лихая охота!
- Довольно лихая, - признал Пинетт.