Сыновья - Бак Перл С. 10 стр.


И Цветок Груши почувствовала, что слабая краска медленно приливает к ее щекам, и так рассердилась вдруг, что едва могла удержаться от слез. Она закусила губы и, подняв глаза, взглянула на Вана Старшего, хоть и ненавидела его так, что только ради Ван Луна могла заставить себя взглянуть ему в глаза; а посмотрев, все же не могла не заметить, какая противная жирная шея видна из-под его расстегнутого халата, какие мешки висят у него под глазами и какие у него оттопыренные, толстые и бледные губы. Заметив, что она не сводит с него глаз, он смутился, так как всегда боялся чем-нибудь рассердить женщин, отвернулся и приличия ради сделал вид, что застегивает воротник. И обернувшись через плечо, он торопливо сказал:

- Ты слышала пустые сплетни, это тебе, должно быть, во сне приснилось!

Тогда Цветок Груши сказала так резко, как ни разу в жизни еще не говорила:

- Нет, не приснилось, я слышала это от человека, который не станет лгать! - Она не хотела говорить, от кого узнала о продаже земли, чтобы отец не избил бедного горбуна, и продолжала, не называя имени мальчика: - Удивляюсь, что сыновья моего господина не повинуются его воле. Я слабая и недостойная женщина, но не могу молчать, - так вот я говорю вам, господин мой отомстит за себя! Он ближе, чем вы думаете, душа его все еще витает над его владениями, и когда он увидит, что землю продали, то сумеет отомстить за себя ослушникам-сыновьям!

Она говорила так странно, и глаза у нее стали такие большие и суровые, а голос звучал так холодно и твердо, что смутный страх охватил Вана Старшего. Правда, напугать его ничего не стоило, несмотря на большой рост и толщину. Ни за что на свете он не пошел бы ночью один на кладбище и втайне верил всему, что рассказывали про духов; вслух смеялся громким неискренним смехом, а в душе верил. И он поспешно ответил ей:

- Продано совсем немного, да и то из доли младшего брата, - ему нужно серебро, а земля солдату не может понадобиться. Больше мы ничего продавать не станем, обещаю тебе.

Цветок Груши хотела заговорить, но не успела она раскрыть рот, как в зал вошла жена Вана Старшего. В это утро она чувствовала себя обиженной и дулась на мужа, потому что слышала, как он вернулся домой пьяный и рассказывал о своем знакомстве с какой-то девушкой. Теперь, завидев мужа, она окинула его презрительным взглядом, а он поспешил улыбнуться и небрежно кивнул ей, делая вид, что все в порядке, но исподтишка наблюдал за женой и радовался про себя, что Цветок Груши сидит здесь, зная, что жена из гордости не станет при ней пилить его. Он сделался необыкновенно многоречив и засуетился вокруг стола, пробуя, не остыл ли чайник:

- Ах, вот и мать моих сыновей, скажи, может быть чай недостаточно горяч? Я еще ничего не ел и хочу сейчас пойти в чайный дом и выпить там чаю, я пойду, не стану мешать вам! Как же, как же, я хорошо знаю, что женщинам есть о чем поговорить между собою, и нам, мужчинам, не годится их слушать.

Неискренно смеясь и чувствуя себя неловко оттого, что жена натянуто молчала и холодно глядела на него, он поклонился и так торопливо побежал к выxoду, что жирное тело его затряслось.

Жена ни слова не проронила, пока он был в комнате, а сидела, выпрямившись и не прислоняясь к спинке стула, - она всегда сидела не прислоняясь, - и ждала когда он уйдет. Она выглядела настоящей знатной госпожой: на ней был надет гладкий халат из серовато-синего шелка, и волосы тщательно причесаны и смазаны маслом, хотя не было еще полудня, а в этот час большинство женщин из знатных семей только повертывается на бок, протягивая руку за первой чашкой чая.

Проводив мужа взглядом, она подавила вздох и с важностью сказала:

- Никто не знает, каково мне жить с этим человеком! Я отдала ему молодость и красоту и никогда не жаловалась, а сколько мне пришлось вытерпеть; я не жаловалась даже, когда родила троих сыновей, даже когда он взял в наложницы простую девушку, которую я не взяла бы и в служанки. Нет, что бы он ни делал, я ни в чем ему не перечила, хотя совсем не привыкла к такому грубому обращению, как у него.

Она снова вздохнула, и Цветок Груши нашла, что, несмотря на все свое притворство, невестка не на шутку огорчена, и сказала, стараясь ее утешить:

- Всем известно, какая ты хорошая жена, и монахини говорят, что ты выучиваешься священным обрядам гораздо скорее, чем все другие, кого им приходилось учить.

- Неужели? - обрадовалась польщенная невестка и принялась рассказывать о том, какие молитвы она читает и по скольку раз в день, и о том, что она дала обет совсем не есть мяса и что все люди смертны и должны заботиться о будущей жизни, потому что все души попадут напоследок либо в рай, либо в ад, перед тем как снова вступить в круговорот жизни, и как праведным, так и грешникам воздастся в конце по заслугам.

Она болтала безумолку, но Цветок Груши почти не слушала ее, а про себя напряженно раздумывала, можно ли верить словам Вана Старшего, обещавшего не продавать больше земли, - нелегко ей было поверить, что он сказал правду. Только теперь она почувствовала, что очень устала, и, воспользовавшись минутой, когда невестка, отхлебывая из чашки чай, замолчала, она поднялась с места и сказала кротко:

- Госпожа, я не знаю, говорил ли тебе муж о своих делах, но если ты можешь напомнить ему при случае, что отец перед смертью наказывал ему не продавать землю, то, прошу тебя, сделай это. Мой господин трудился всю жизнь, собирая эти земли, чтобы у его потомков в течение ста поколений была надежная опора, и, разумеется, нет ничего хорошего в том, что землю начали продавать уже в этом поколении. Я прошу твоей помощи, госпожа!

Правда, госпожа и не слыхивала о том, что землю продают, но как же ей было признаться, что она чего-либо не знает, и потому она сказала очень уверенно:

- Тебе нечего бояться, я не допущу, чтобы мой муж совершил что-либо неподобающее. Если и продали землю, то это только дальний участок младшего брата, потому что он задумал стать генералом и возвысить всех нас, и серебро ему нужнее земли.

Услышав те же слова во второй раз, Цветок Груши немного успокоилась и подумала, что это, должно быть, правда, если и невестка повторяет то же, что и Ван Старший, и рассталась с ней уже не в такой тревоге. Она поклонилась невестке и простилась с ней, как всегда, тихо и кротко, оказывая ей должный почет, и та утешилась и осталась довольна собой, а Цветок Груши возвратилась в старый дом.

Ван Старший застал в чайном доме брата, который сидел за столиком один и обедал, и, тяжело опустившись на стул рядом с ним, Ван Старший сказал раздраженно:

- Кажется мужчинам нет возможности избавиться от женских придирок: мало того, что мне приходится терпеть в своем доме, еще и вторая отцова жена приходит ко мне и с криком требует, чтобы я обещал ей не продавать больше землю!

Ван Средний взглянул на брата, и его худое бритое лицо искривилось улыбкой.

- Какое тебе дело до того, что говорит эта женщина? Пусть ее говорит! Она меньше всех значит в доме отца и не имеет никакой власти. Не обращай на нее внимания, а если она заикнется о земле, говори с ней обо всем, кроме земли. Веди речь и о том и о сем и дай понять, что ты с ней не считаешься, да она ничего и не может сделать. Она должна радоваться, что ее кормят и позволяют жить в старом доме.

Как раз в эту минуту подошел слуга со счетом, и Ван Средний, внимательно просмотрев его, прикинул в уме и нашел, что счет верен. Он достал несколько монет, не больше, чем было нужно, и медленно расплатился, словно сожалея о том, что его не обсчитали. Потом он слегка кивнул брату и вышел, и Ван Старший остался один.

Несмотря на слова брата, ему было невесело, и он не без страха думал о том, что хотела сказать Цветок Груши, когда говорила, что старик недалеко, хотя и умер. От этих мыслей ему стало не по себе, и чтобы развлечься и забыть обо всем, что было неприятного, он подозвал слугу и заказал ему изысканное и редкое блюдо из крабов.

IX

Три раза посылал Ван Тигр к своим братьям верного человека с заячьей губой, и тот три раза возвращался с серебром к своему начальнику. Он носил деньги на спине, завернутыми в синюю материю, словно это были какие-нибудь скудные его пожитки, а сам был одет в грубую синюю куртку, штаны и в простые соломенные сандалии на босу ногу. Видя, как он шагает по дорожной пыли с узлом на спине, никто не подумал бы, что в этом узле серебряные монеты и что человек он не совсем простой, хотя, если бы вглядеться попристальней, могло показаться подозрительным, что он вспотел от такой легкой ноши. Но никто не смотрел на него пристально, потому что он был плохо одет и лицо у него было простое и грубое, какие сотнями встречаются каждый день, если не считать заячьей губы; и если кто-нибудь и взглядывал мимоходом, то только дивясь его заячьей губе и двум передним зубам, которые торчали прямо из-под носа.

Таким способом верный человек благополучно доставлял серебро своему начальнику, и когда под палаткой у Вана Тигра оказалось зарытым столько серебра, сколько ему нужно было на три месяца, пока он не достигнет своей цели, Ван Тигр назначил день выступления в поход. Он подал тайный знак, и весть облетела всех, кто готов был следовать за ним, и в назначенный день после жатвы риса и до того, как с севера надвинулись холода, в назначенную ночь, когда луны не было до самого рассвета, а на рассвете в небе повис ущербленный месяц, люди его поднялись с постелей, где спали, поднялись и покинули знамя старого генерала, которому служили.

Всего сто человек собиралось уйти в эту темную ночь, и каждый из них бесшумно вставал, скатывал одеяло, увязывал его на спину, брал ружье и старался утащить ружье соседа, но так, чтобы не разбудить его, хотя это было нелегко, потому что по заведенному обычаю каждый солдат спал, подложив под голову ружье, и если бы кто-нибудь стал вытаскивать ружье, его владелец проснулся бы и закричал. Так делали потому, что ружья ценились высоко и продавались на вес серебра, и иногда солдаты крали ружья и продавали их, если были в большом проигрыше или много месяцев подряд не получали платы, - в такое время, когда не было ни войны, ни добычи и в казну генерала не стекалось серебро. Да, большое было несчастье для солдата потерять ружье, так как ружья привозят издалека, из чужих стран. И потому в эту ночь беглецы постарались взять все, что можно, но им удалось захватить только двадцать ружей, кроме своих собственных, - так чутко спали все солдаты. Но все же и двадцать ружей не безделица, теперь можно было взять в отряд еще двадцать человек.

Все эти сто солдат были люди отважные, лучшие из тех, кто сражался под командой старого генерала, самые храбрые, самые закаленные и свирепые из молодых солдат. Среди них южан было очень немного, остальные почти все пришли из диких пустынь внутренних провинций, где люди смелы, не знают законов и не боятся убивать. Таких людей больше всего привлекала гордая осанка и высокая, прямая фигура Вана Тигра; они преклонялись перед его замкнутостью, неожиданными вспышками гнева и жестокостью, преклонялись перед ним тем более, что в старом толстом генерале не осталось ничего достойного преклонения, - он так разжирел, что не мог даже сесть на коня, если двое солдат не поддерживали его, помогая взгромоздиться на седло. Да, в таком человеке не было ничего, что могло бы воодушевить молодых солдат, и они собирались покинуть его и последовать за новым генералом.

Глухой ночью по данному знаку - почувствовав три легких удара по правой щеке - каждый солдат должен был встать, надеть пояс с патронами, взять ружье и, сев на коня или пешком, если коня у него не было, отправиться к назначенному месту в неглубокой впадине на вершине горы, миль за пять от старого лагеря. Там был древний храм, брошенный всеми, кроме одного дряхлого отшельника, поврежденного в уме, который жил в развалинах храма, и хотя это было плохое убежище, все же оно должно было укрывать их, пока Ван Тигр не соберет свое войско и не поведет его на избранный им город.

Ван Тигр приготовил в этих развалинах все, что нужно, и еще за несколько дней послал туда верного человека вместе с рябым племянником, и они спрятали в храме вино в кувшинах, живых свиней и кур и даже трех откормленных быков, которых загнали в одну из пустых келий, где жили прежде священники. Ван Тигр купил все это у крестьян по соседству и, будучи честным человеком, заплатил за все, что брал, не желая отнимать у бедных последнее и ничего за это не платить, как делают другие. Нет, он заставил верного человека заплатить полной ценой; скот пригнали в горы к храму, и Рябой остался стеречь его.

Верный человек купил еще три больших чугунных котла и один за другим отнес их на гору, держа на голове, а из старого кирпича, набранного в развалинах храма, он сложил три небольшие очага. И больше он ничего не покупал, потому что Ван Тигр намерен был как можно скорей уйти оттуда на Север, в какую-нибудь крепость, где он мог бы укрыться от старого генерала. Ho и к северной столице он не хотел подходить близко, чтобы не столкнуться раньше времени с правительственными войсками, которые нередко выступают против таких военачальников, каким хотел стать Ван Тигр. Однако ни генерала, ни правительственных войск он не боялся, потому что гнев старого генерала был недолговечен, а государство переживало такое время, когда одна династия прекратилась, а новая еще не вступила на престол; власть была расшатана, бандиты преуспевали, а генералы ожесточенно сражались друг с другом, и некому было удержать их.

Темной ночью Ван Тигр отправился к этому храму, взяв с собой хилого племянника, сына Вана Старшего; он часто ломал себе голову, что ему делать с этим унылым и робким мальчиком. Рябой был рад приключению и с удовольствием делал все, что ему ни прикажут, а этот старался не попадаться дяде на глаза, и теперь, когда Ван Тигр прикрикнул на него, чтобы тот не отставал, он поплелся за дядей, весь дрожа. Осветив его пылающим факелом, Ван Тигр заметил, что он весь в поту, и крикнул ему презрительно:

- Отчего ты вспотел, ведь ты еще ничего не делал?

Но дожидаться ответа он не стал и шел вперед, не оглядываясь, а неровные шаги мальчика раздавались позади в темноте.

На вершине горы у входа в ущелье, которое вело к развалинам храма, Ван Тигр сел на камень и послал племянника в храм, чтобы помочь приготовить ужин. Оставшись один, он стал ждать, сколько из тех, кто дал ему слово, перейдет в эту ночь под его знамя. Наконец стали подходить люди попарно и поодиночке, по восьми и по десяти человек, и Ван Тигр радовался каждому и каждого окликал:

- А, и ты пришел! - И потом крикнул: - Ах, вы храбрые, славные люди!

Прислушиваясь к шагам тех, которые собирались под его знаменем, развевавшимся на разрушенных каменных ступенях тропы, ведущей к храму, он раздувал тлеющий факел, освещал идущих солдат и радовался, узнавая в рядах то одно, то другое знакомое лицо. Так собралась вся сотня, и когда Ван Тигр пересчитал их и оказалось, что пришли все, кого он ждал, он велел зарезать быка, свиней и кур. Люди весело принялись за дело, потому что уже много дней не ели свежего мяса. Одни разводили огонь в очагах, и из них вырывалось буйное пламя, другие носили воду из горного ручья, бежавшего неподалеку, третьи кололи скотину, свежевали ее и разрубали на куски. Ощипав кур, они насаживали их на вертелы из зеленых раздвоенных веток, которые они срубили с деревьев возле храма, и жарили на огне целиком.

Когда все было готово, они уселись пировать на каменной террасе перед храмом, на развалинах древней террасы, где между камнями, раздвигая их, пробивались сорные травы. Посредине террасы стояла большая старая железная урна, выше человеческого роста, но и та рассыпалась в красную пыль, до того она была ветха. К этому времени рассвело, и только что вставшее солнце било людям в глаза; от резкого горного воздуха они захотели есть и, веселые и голодные, собрались вокруг дымящихся котлов. И каждый из них ел и наедался досыта, и повсюду была радость, потому что всем казалось, что наступает новая, лучшая жизнь под началом нового вождя, молодого и отважного, он поведет их в новые земли, где есть пища и женщины и все то изобилие, которое нужно здоровому человеку.

Утолив первый голод, они сделали роздых и перед тем, как снова приняться за еду, отбили глиняные печати на кувшинах с вином и налили каждому по чашке вина, и все пили, смеялись и кричали и предлагали друг другу выпить то за одно, то за другое, а чаще всего за нового вождя.

Спрятавшись в тени бамбуковой заросли, перепуганный отшельник следил за ними издали, вне себя от изумления, и, принимая их за нечистых духов, шептал молитвы. Он, не отрывая глаз, смотрел, как они с жадностью ели и пили, и слюна текла у него изо рта при виде того, как они раздирали дымящееся мясо на части. Но он не отважился выйти из засады, не зная, что это за нечистые духи налетели вдруг в тихую обитель, где он прожил тридцать лет в одиночестве, обрабатывая для пропитания клочок земли. Он видел, как один из солдат, сытый по горло и сонный от вина, отшвырнул почти дочиста обглоданную кость и она упала у самой заросли. Тогда отшельник протянул иссохшую руку, схватил кость, потащил ее в тень и, припав к ней, начал глодать и обсасывать ее, весь дрожа: все эти годы он не ел мяса и даже забыл его вкус. Он не мог удержаться и чавкал и сосал кость, хотя в душе сетовал на себя, потому что, как ни был он испуган, он все же понимал, что грешит.

Когда все наелись досыта и разбросали объедки по всему двору, Ван Тигр одним сильным и быстрым движением поднялся с места и вскочил на спину огромной каменной черепахи, стоявшей с краю террасы немного выше ее уровня у корня большого и старого можжевелового дерева. Эта черепаха стояла над славной когда-то могилой, и на спине ее прежде высилась каменная табличка, превозносившая добродетели покойного; но дерево упрямо росло и напирало на табличку, и в конце концов табличка упала и раскололась и теперь лежала на земле со стершейся от дождя и ветра надписью, а дерево попрежнему продолжало расти.

На эту черепаху и вскочил Ван Тигр и с этого возвышения глядел на своих людей. Он стоял, гордо выпрямившись, и, положив руку на рукоять меча, упираясь одной ногой в голову черепахи, он смотрел на солдат надменно, сверкающим и острым взглядом, сдвинув черные брови. И глядя на этих людей, теперь принадлежавших ему, он чувствовал, что сердце его все ширится и ширится, так что грудь готова разорваться, и думал про себя:

"Вот мои люди, они поклялись следовать за мной. Мой час настал!"

И он закричал во весь голос, и крик его гордо прозвучал в тишине лесов, эхом отдаваясь в развалинах храма:

Назад Дальше