- Черт! - воскликнула Лина. - Кто это? - И вышла посмотреть, кто стучит. Она сейчас же возвратилась и, комически поднимая брови, переглянулась с Тарджисом. За ней шла престранная особа. Это была старуха, разряженная и накрашенная, сильно смахивавшая на ведьму. У нее были огромный нос, ввалившиеся щеки, глубоко запавшие глаза, но лицо ее сияло белизной и румянцем юности. Объяснялось это тем, что оно было густо накрашено и набелено и на свету блестело как лакированное. Поверх платья пурпурного цвета на ней была широчайшая желтая шаль в ярко-малиновых цветах, и вся она сверкала брошками, ожерельями и кольцами. Тарджис никогда в жизни не видел близко женщины столь фантастической наружности и вдруг оробел. На один миг он даже забыл о Лине, и ему захотелось убежать отсюда куда-нибудь, где все знакомо, нормально и надежно. Необычайная была минута, и он долго помнил ее.
Лина познакомила их, назвав обоих так небрежно и невнятно, что Тарджис не разобрал имени необыкновенной гостьи. Звучало оно как-то по-иностранному. Он догадался, что это та самая дама, которая живет внизу, хозяйка толстой ирландки, впустившей его.
- Нет, нет, нет, моя ми-илая, - воскликнула старуха скрипучим голосом и с каким-то чужеземным акцентом, - я не сяду, я только на одну минутку. Я пригласила сегодня племянника с женой и его приятеля из нашего консульства, потому что я опять в о-очень большом горе. Да, да, да, в бо-ольшом, большом горе. Этому конца не видать! - Она села, простерла к столу руку, похожую на клешню, и, взяв пирожное, вмиг проглотила его. Тарджис смотрел на нее как зачарованный.
- А что случилось? - спросила Лина, пытаясь говорить сочувственно, но явно готовая каждую минуту прыснуть.
- Ах! - простонала старуха, повторив это восклицание много раз и тряся при этом головой. - Все опять из-за дочери, конечно, - что тут спрашивать. Всегда из-за нее, и каждый раз новое горе. - Она нацелилась на папиросы, схватила одну со стола, сунула ее в рот и зажгла - все это с удивительной быстротой и легкостью. Потом, выпустив дым прямо в лицо Лине, продолжала: - Я к вам пришла, моя ми-илая, по двум причинам. Во-первых, вот вам сливы, которые я вам обещала… Нет, нет, нет, это пустяки, совершенные пустяки. Но сливы хорошие, отличные сливы. - По-видимому, сливы находились в коробочке, которую гостья вручила Лине. - Во-вторых, я хотела спросить у вашего отца, мистера Голспи… Что, он не говорил, когда вернется?
- Нет, он и сам не знал точно. Но должно быть, на будущей неделе. Может быть, вы знаете? - Лина посмотрела на Тарджиса.
- Я тоже слышал сегодня, что его ждут в конторе на будущей неделе, - ответил Тарджис, остро ощущая на себе взгляд старухи.
- Нет, нет, нет, я только хотела поговорить с вашим отцом насчет этой беды с моей дочерью, и больше ничего. Может быть, друг моего племянника (он служит в консульстве) сможет что-нибудь сделать. Если нет, тогда я на будущей неделе поговорю с вашим отцом. - Она швырнула окурок в камин и неожиданно легко встала с кресла. - Ах, моя дорогая, какое на вас красивое платье! Да, да, прелесть! - Она погладила шелк своей унизанной перстнями клешней. Потом посмотрела на Тарджиса, который немедленно съежился под ее взглядом: - Правда, красивое, а? Вы согласны со мной?
Смущенный Тарджис подтвердил, что согласен.
- Она у нас красавица - мисс Голспи. Да, да, красавица. Правда?
- Правда, - ответил Тарджис, откашлявшись.
- Вы в нее влюблены, а?
Ох, эти иностранки! Кто же задает такие вопросы? Что поделаешь с этой носатой старой ведьмой? Он в ответ издал горлом какой-то неопределенный звук, и старуха, удовлетворившись этим, отвела от него глаза и пошла к двери, хихикая, как настоящая ведьма.
- Молодой человек меня боится, хи-хи-хи! Он влюблен. Угостите его сливами, дорогая.
Когда Лина, проводив гостью, воротилась в комнату, оба почувствовали себя непринужденно, как старые друзья. Оба были молоды и весело смеялись над старухой, которую Лина довольно удачно передразнивала.
- Это наша хозяйка, - пояснила она. - В сущности, она неплохая старушка, всегда дарит мне разные вещи, но она выжила из ума. А дочка ее, о которой она говорила, та, что вечно "в беде", - что-то вроде графини и, кажется, совсем сумасшедшая. И те люди, что у нее бывают, тоже все немножко тронутые, а мне в последние дни только с ними и приходится встречаться, так что можете себе представить, как мне весело! Проклятое невезение! Когда папы нет и я могла бы делать что хочу, трое моих знакомых, все трое, вздумали как раз теперь уехать из Лондона! Я готова реветь с досады!
Она подошла к окну и выглянула на улицу.
- Что-то очень уж пасмурно сегодня. Наверное, опять будет туман. Самое худшее в Лондоне - это его гнилые туманы. Чем же мы с вами займемся? Вам не надо идти домой или куда-нибудь в другое место?
Тарджис немедленно объявил, что ему никуда идти не нужно.
- Тогда пойдемте в кино, тут у нас неподалеку. Оно ничего себе. Подождите, я оденусь. Это недолго. Знаете что, вы пока можете снести все на кухню.
Он снес посуду на кухню и серьезно начинал подумывать о том, чтобы перемыть ее, но вернулась мисс Голспи. Тогда он умылся в ванной. В этой ванной полотенец, флаконов, кувшинов, коробок было больше, чем в десяти таких ванных, какие ему приходилось видеть.
Наконец оба были готовы. До кино было рукой подать, но приходилось чуть не ощупью искать дорогу в туманной мгле, и Лина раза два брала Тарджиса под руку. Им было уютно вдвоем в белесом, похожем на вату тумане, и все казалось чудесным. Еще лучше, еще уютнее было потом в кино сидеть бок о бок с Линой в пропитанной ароматом духов розоватой полумгле балкона. Места были самые лучшие, и после того как Тарджис уплатил за них, у него осталось ровно три шиллинга и три пенса на то, чтобы прожить до следующей недели. И Тарджис и Лина были энтузиастами кино и большими знатоками фильмов, так что у них нашлось о чем поговорить, и, перешептываясь, они частенько так близко наклонялись друг к другу, что голова Лины касалась его головы и волосы ее щекотали ему лицо. Тарджис был на седьмом небе. В этот вечер шел звуковой фильм "Ее любимейший враг" с участием Мэри Меридин и Хантера Иорка. Смотреть его было интересно, но это было ничто по сравнению с радостью сидеть на балконе рядом с Линой Голспи, которая, кстати сказать, казалась ему гораздо красивее, чем Мэри Меридин. Лина тоже считала, что она не хуже Мэри, но Тарджис находил, что она гораздо красивее, и несколько раз говорил ей это. Он изменил своей обычной тактике: он даже не пытался взять Лину за руку, как делал это с другими женщинами. Ему было довольно того, что она сидит тут рядом и шепчется с ним, что так близко от него ее благоуханная красота, что наконец-то утолен тот голод, который он так часто испытывал, сидя в кино один. Мечта сбылась. Он напоминал себе об этом каждую минуту, может быть, потому, что даже эта мечта, которой он так долго томился, была реальнее неожиданно пришедшей действительности. Он страстно желал, чтобы время остановилось, но слишком хорошо знал, что оно бежит, бежит, унося с собою все. Каждый кадр, появлявшийся на экране и затем опять исчезавший, отгрызал кусочек у вечера. Скоро программа окончится, Лина захочет уйти, и всему наступит конец. Вот о чем думал Тарджис, не облекая эти смутные мысли в слова, и оттого радость его была неполной. Он, как мы уже знаем, был рожден для любви, он был романтик, и душа его искала не обыкновенного человеческого счастья, а золотого бессмертия, искала места на высоком балконе, недосягаемом для Времени и Перемен.
- Вы можете поужинать у меня, если хотите, - сказала небрежно мисс Голспи, когда они снова очутились во мраке Мэйда-Вейл. - Поможете мне приготовить ужин. Я проголодалась. А вы?
Тарджис, разумеется, уверил ее, что и он тоже, и, если она позволит, он охотно поможет ей приготовить ужин. Он готов был петь от радости, что не надо еще расставаться с Линой, что этот волшебный вечер продлится. Всю дорогу они беседовали о своих любимых и нелюбимых фильмах и киноактерах, и так как в их вкусах и взглядах было много общего, так как оба они ходили в кино, чтобы видеть наяву свои любовные грезы, а разница полов придавала пряный привкус их разговору, то оба были очень довольны. После улицы и тумана комната Лины показалась Тарджису еще роскошнее и уютнее, и, помогая молодой хозяйке сервировать ужин (который состоял главным образом из разных консервов в жестянках) на низеньком столике у камина, он чувствовал себя действующим лицом какого-то волшебного фильма.
- Вы умеете сбивать коктейли? - спросила Лина.
- Нет, - признался он. Для него коктейли не были, как для Лины, обыденной вещью. И в неожиданном порыве откровенности он добавил: - По правде сказать, я никогда в жизни их не пробовал.
- Вы меня не дурачьте, - прикрикнула на него Лина. - Что за глупости! Не может этого быть!
- Честное слово, не пробовал, - уверял Тарджис. - Я пил пиво, виски, портвейн, херес и всякие другие вина, а вот коктейля никогда не пробовал.
- Ах, какой пай-мальчик! - сказала Лина весело. - Ну так вот вы сейчас попробуете один из сногсшибательных коктейлей Голспи!
Он смотрел, как она доставала из буфета одну бутылку за другой, потом взбалтывала смесь в высоком серебряном графине, совершенно так, как это делали люди на сцене и на экране.
- Ну, теперь отведайте-ка, мистер с улицы Ангела, - скомандовала Лина, подавая ему небольшой стакан.
Коктейль имел своеобразный вкус, сначала он показался очень сладким, потом чуточку горьким, а в конце концов огнем разлился по всем жилам.
- Нравится? - Лина поставила на стол свой опустевший стакан.
- Да, очень.
- Так выпейте еще. Мы выпьем еще по одному, а потом закусим.
После второго стакана Тарджис уже казался себе как-то выше, значительнее и даже счастливее, чем был до сих пор. Он непременно захотел показать Лине фокус с тремя пенсами. Он знал три фокуса: один с монетами, два - карточных. Но не все сразу, сейчас он покажет ей только один. Лине фокус очень понравился, и она не хотела ужинать, пока он не объяснит ей этот фокус, а потом для практики проделала его несколько раз. Ужинать они сели уже настоящими друзьями. Ужин состоял из сардин, салата в картонных баночках, нарезанной ломтиками телятины, фруктов и шоколадного торта. Лина ела очень быстро, начинала то одно, то другое и оставляла, потом снова принималась за то же и через секунду отодвигала в сторону тарелку. Эта манера есть, очаровательно беспорядочная и суетливая, была совершенной новостью для Тарджиса, который привык видеть, как люди совершают процедуру насыщения истово, не спеша.
Кончив есть, Лина закурила папиросу и подошла к большому граммофону в углу. Заведя его, она не могла отыскать нужную ей пластинку (пластинки, казалось, были разбросаны по всей комнате), и Тарджис помогал ей искать (она сказала ему название и пыталась даже насвистать мотив). Наконец пластинка была найдена, и граммофон победно загремел, наполняя комнату веселым плясовым мотивом модной песенки.
- Вы танцуете? - спросила Лина, кружась и скользя по ковру в такт музыке.
- Плохо, - пробормотал Тарджис сконфуженно.
- А вот сейчас увидим. Уберите ковер в сторону. Так, довольно. Теперь давайте. - Она подошла к нему. - Нет, не так. Сюда ногу. Хорошо, дальше. Можете обнять меня крепче, будет удобнее танцевать.
Он не замедлил воспользоваться ее позволением. Если бы они стояли на месте, восторг его был бы неописуем. Но нужно было двигаться, танцевать, а он был так неуклюж. Это умеряло блаженство.
- Вы танцуете ужасно, - объявила Лина (губы ее были в каких-нибудь четырех дюймах от его губ), - но это ничего, научитесь. Я видала и худших танцоров. У вас есть чувство ритма, а у некоторых и этого нет. Ну, опять… влево, вправо, влево - так, теперь уже лучше. Но почему вы танцуете как деревянный? Побольше живости, огня… Ох черт! Пластинка кончилась. Вставьте другую и попробуем опять сначала.
Они пробовали несколько раз, в промежутке опять пили коктейль, и Тарджис сделал большие успехи. К концу вечера он уже обнимал свою даму крепко, как она хотела, и танцы не мешали ему наслаждаться ее близостью. Когда они остановились, он не сразу отнял руку, и Лину это как будто ничуть не рассердило. Она рассказала ему о всех балах, на которых была в Париже, и, когда рассказывать больше было нечего, неожиданно зевнула. Тарджис взглянул на часы.
- Что ж, - сказал он неохотно, - мне, пожалуй, пора уходить.
- Да, пожалуй, - согласилась она и опять зевнула. - Я что-то устала. Наверное, эта мерзкая погода виновата.
- А как же все это? - указал он на столик с остатками ужина.
- Пустяки. Завтра утром девушка все уберет. Она должна скоро вернуться, если только ее матрос не уговорит ее ночевать у него. Вот было бы мило - оставаться здесь одной всю ночь! Да нет, она придет. Я даже, кажется, уже слышу на лестнице ее шаги.
Тарджис медленно, неохотно надел пальто, старательно и долго застегивал его, возясь с каждой пуговицей. Проделывая все это, он не отводил глаз от Лины, не зная, как сказать ей о том, что у него на душе.
Лина тоже словно призадумалась.
- Послушайте, - воскликнула она вдруг, - были вы на этой неделе в "Колладиуме"? Нет? Ну, и я не была и хочу пойти. Но я терпеть не могу ходить одна. Если я достану завтра два места на первый сеанс, вы пойдете со мной? Я могу сходить днем за билетами. Надо же разменять эти двенадцать фунтов.
Она еще спрашивает, пойдет ли он! Господи!
- Вот и отлично, - продолжала Лина, провожая его к двери. - Слушайте, я вам позвоню в контору, если достану билеты, и мы уговоримся, где встретиться.
Они стояли уже у дверей, и Тарджис все еще держал руку Лины, словно собирался пожать ее, но забыл. Он тщетно пытался подыскать несколько приличествующих случаю фраз. Он не только держал ее руку, но невольно тянул ее к себе, так что расстояние между ним и Линой все уменьшалось. Лина наконец потеряла терпение.
- Никак не пойму, что вы хотите сказать, - объявила она. - Лучше уж не трудитесь. И уходите, пока не вернулась моя горничная. Завтра я вам позвоню. Да не дрожите же так, глупый мальчик! Ну, вот вам! - Наклонясь, она положила руки ему на плечи, быстро поцеловала его в губы и, со смехом отступив, захлопнула дверь перед его носом.
Тарджис постоял, жадно глядя на дверь, тяжело перевел дух и стал спускаться вниз, опьяненный, как человек, только что переживший сказку "Тысячи и одной ночи". Он дошел пешком до Килберна, там сел в автобус № 31, который довез его почти до самого дома. Туман был не очень густой, но отвратительно сырой. Вокруг Тарджиса все дрожали, кашляли, утирали слезившиеся глаза и сморкались. Но он ничего не замечал. Когда он сидел в автобусе, глядя куда-то в пространство, и когда потом шагал по грязным улицам, его согревал внутренний жар и тешила вереница радужных видений, которые рисовала ему фантазия.
4
Проснувшись поутру, он тотчас вспомнил о своей чудесной тайне и встал совсем другим человеком, не похожим на того Тарджиса, который так часто раньше с трудом продирал глаза в этой самой тесной комнатке. Сейчас это был человек, которого поцеловала накануне мисс Лина Голспи, человек, которому она обещала сегодня позвонить по телефону и сегодня же вечером пойти с ним в "Колладиум". Он вскочил с постели и немедленно вошел в роль этого нового, замечательного человека. Тот факт, что он сохранил внешний облик прежнего Тарджиса, не испытавшего в жизни ничего необыкновенного, делал все еще более удивительным.
- Честное слово, опять дождь! - сказала миссис Пелумптон, ставя перед ним завтрак. - Хорошо тем, кто в такую погоду может сидеть дома! Эдгар ушел вот уж два часа назад, а на его станции, наверное, здорово холодно.
- Да, наверное, миссис Пелумптон, - сочувственно подтвердил Тарджис. - Бедный Эдгар!
Ему и в самом деле было жаль Эдгара. Его никогда не поцелует такая девушка, как Лина Голспи, хоть проживи он на свете тысячу лет. Бедный Эдгар!
Шаркая туфлями, вошел старик Пелумптон, неумытый, с синим от холода носом, с засаленным шарфом на шее. Тарджис не раз видел его таким, но сегодня это непривлекательное зрелище возмущало его. Если бы Лина Голспи знала, что ему приходится завтракать, имея перед глазами такого противного старого неряху, словно вылезшего только что из мусорного ящика, она бы и говорить с ним больше не захотела!
- Письма нет, я вижу, - заметил мистер Пелумптон, подойдя к камину и грея руки у огня. - Значит, сегодня от меня не требуется, чтобы я ехал оценивать товар. Съезжу, пожалуй, перед обедом и застану его в лавке. Вот это мысль!
- Да, мысль хорошая, что и говорить, - резким тоном отозвалась его жена, хлопотавшая у стола. - Подождешь, пока откроют трактиры, да и поведешь его туда. Знаю я твои дела! Не будь их, не стоило бы открывать трактиры в обеденное время, потому что некому было бы их посещать.
- Слышали?! - обратился мистер Пелумптон к Тарджису, который торопился поесть, чтобы уйти как можно скорее. - У женщин всегда только одно на уме. Трактир! Если человек хочет немножко посидеть дома, они спрашивают, когда же он намерен работать, а если он идет на работу, начинается разговор о трактирах.
- А вы в трактиры не ходите, мистер Пелумптон? - осведомился Тарджис с подчеркнутой иронией.
- Где там, он их ненавидит! - в тон ему подхватила миссис Пелумптон. - Никакими силами не заставите его и близко подойти.
- Некоторые люди не хотят понять, что трактир бывает необходим деловому человеку, - с достоинством возразил мистер Пелумптон. - И если вы не работали в таком деле, как я, вы этого не поймете. Поверьте, в трактирах заключается столько сделок, что…
- До свиданья, миссис Пелумптон, - крикнул Тарджис, утирая губы, и выскочил из комнаты. Какую жизнь ведут эти Пелумптоны! Непонятно, как этим людям все же хочется жить. Спеша к станции Кемден-Таунского метро, проталкиваясь к эскалатору, ожидая поезда в Сити, качаясь потом в вагоне, среди множества локтей, развернутых газет и пакетов, он всю дорогу до Мургейта не переставал думать о своей великой тайне. В конторе он с трудом сдерживал ликование при мысли о том, что здесь распоряжается мистер Голспи, здесь все знают мистера Голспи, слыхали о его дочери, но никто не знает того, что знает он, Тарджис. Упоительная мысль!
Ему хотелось громко смеяться всякий раз, когда кто-нибудь заговаривал с ним или просто смотрел на него. Да, много они знают!
- Вы взяли расписку, Тарджис? - спросил мистер Смит.
Удивительное дело! Он совсем забыл и о деньгах и о расписке! Но расписка лежала у него в кармане, и, когда он вручал ее мистеру Смиту, его так и распирала тайная гордость и радость.
- Заходили в квартиру? - небрежно спросил мистер Смит.
- Заходил. (Что за вопрос! Если бы он только знал!)
- Да неужели? - воскликнула Поппи Селлерс, от ушей которой ничто не ускользало. - Расскажите же, какая у них обстановка. О чем вы говорили с его дочерью? Она хорошенькая? Расскажите все, все!
"А эта Поппи, в сущности, неплохая девчонка, только челка делает ее настоящим уродом. К тому же она влюблена в меня. Еще бы ей не влюбиться, если сама Лина Голспи… ну, ну, об этом молчок! Если вдуматься, бедняжка Поппи даже трогательна. И она приглашала меня вчера на концерт для полиции, а я чуть было не пошел! О Господи!"
- Что ж, мисс Селлерс, если вам так хочется знать это, я расскажу, - сказал он.
- Какое великодушие! - съехидничала Поппи. - Вы очень добры, милорд. Ну, рассказывайте.