- Как же это, Сергей Сергеич, понять? Прежде сказывали, что Барклай и Багратион спорят и друг дружке на смех делают, забыв опасность и долг пред царем и отечеством. А теперь вот у них наибольший… А делает то же самое. А ведь как все радовались, когда генерала Кутузова назначил государь! Говорили, что вот, мол, завтра от Бонапарта ничего не останется.
- Кутузов - умница, спору нет. И тоже у Александра Васильевича обучался. Но зачем он пятится - не знаю… Я так думаю, что будет генеральное сражение близ Смоленска… И - что Бог даст.
- А не под Москвой? - тревожно спросил Живов.
- Никогда! Пятиться до самой Москвы - бессмысленно и цели нет. Да и стыд! Прежде выберут позицию и дадут сражение. Коли Господь отвернется от нас и мы проиграем это сражение, коли будет новый Аустерлиц у Бонапарта - ну, тогда иное дело, придется грудью Москву защищать с остатками разбитой армии.
Наступило молчание.
- Ну а нам что делать, ваше превосходительство? - спросил наконец Живов.
- Кому?
- Нам. Спаси Бог!
- Москвичам? Мне или тебе?
- Ну хоть бы вам да и мне?
- Я погляжу еще с недельку, - вздохнул Глебов. - А там в ополчение. А примут, то и в действующую армию чем ни на есть, хоть полком командовать на место какого убитого. Дело найдется!.. А то свою дружину заведу. Еще лучше.
- А мне?
- Тебе, дорогой мой Иван Семенович, дела никакого не найдется. Укладывайся, бери свои деньги и сиди наготове. Придет под самую Москву Бонапарт, то спасайся и миллионы спасай. Зачем им доставаться неприятелю?
- Нет, Сергей Сергеевич. Эдак рассуждать?! Вы ли говорите? Побойтесь Бога!
- Что же? Я не пойму.
- Всяк из нас, и стар и мал, должен что-нибудь делать, а не зайца изображать. Пускай это делают бабы, дворянки и купчихи. А я не баба и не срамник.
- Так что же ты хочешь делать?
- Вот за этим я и пришел. Научите!
Глебов развел руками:
- Дай денег на ополченцев.
- Уже дал триста тысяч и еще столько же дам. Но я не про деньги, а про себя самого говорю.
- Не в солдаты же тебе идти! - улыбнулся генерал.
- Зачем? Спаси Бог! Иное что… Поважнее. Научите!..
- Ей-Богу, не знаю. Ты можешь только жертвовать.
- Слышал. Это про деньги. А я себе, а не деньгам моим дела прошу. Подумайте и научите.
Но Глебов только развел руками и ничего не мог надумать. Живов ушел от генерала угрюмый и даже печальный…
IX
Между тем, пока генерал беседовал с миллионером, в его доме случилось маленькое происшествие, которое потом долго и тщательно скрывали от него.
В девичьей среди горничных появилась и теперь сидела в ожидании хорошо всем известная в доме Софья Хренова. Но она смутила горничных своим взволнованным видом.
Софья решила не только защищаться до последней крайности, но даже решила хоть руки на себя наложить скорее, чем выходить замуж за "поджарого", как называла она молодого Тихонова. Разумеется, прежде всего надо спастись и бежать из дому. А монастырь или река - впереди!
Софья понимала, что это поступок отчаянный, но все-таки это не так страшно, как броситься в Москву-реку. Перебрав мысленно всех, к кому она могла бы спастись, она поняла, что каждое из их знакомых семейств ее выдаст головой и приведет обратно домой в тот же день. Единственный дом, где могли бы поступить иначе, в котором ей светился луч надежды, был дом генерала Глебова, где жила ее приятельница-княжна.
Осторожно ускользнув из дому в сад, Софья перелезла через забор к соседям и уже их садом и двором выскользнула на улицу, не замеченная никем. Очутившись на Девичьем поле, она бросилась бежать. Обширное, широкое и совершенно пустынное поле было теперь самой трудной частью пути. Если бы ее хватились в доме тотчас, то могли бы издали завидеть на поле.
Софья бежала, постоянно оглядываясь и ожидая погони, но наконец, уже запыхавшись, она приблизилась к большим барским палатам какого-то графа, завернула в переулок к Плющихе и пошла тише. Она была спасена, но что будет? Как примут ее в доме Глебовых? Что скажет и сделает княжна?
Через час ходьбы она уже была у Страстного монастыря, вошла во двор дома генерала с заднего крыльца, поднялась, как бывало всегда, и, встретив знакомую горничную, просила ее доложить княжне, а сама уселась в девичьей, бледная и тревожная.
Надя тотчас же приняла свою приятельницу, но изумилась, взглянув ей в лицо.
- Что с тобой, Софьюшка? - воскликнула она.
Софья долго не могла говорить, наконец оправилась, несколько успокоилась и объяснила свое положение. Княжна сидела перед ней, раскрыв свой красивый ротик.
- Как же так? - сказала она. - Я ничего не понимаю…
Софья снова начала было рассказывать, но княжна перебила ее вопросом.
- Я не знаю, чего ты хочешь? Я все поняла, но чего же ты хочешь? Какой толк из того, что ты убежала?
- Я хочу просить вас и генерала заступиться за меня. Пока я хочу остаться у вас несколько дней, скрываться, а потом хочу просить генерала заступиться.
Княжна была тронута отчаянным видом девушки, которую очень любила, но все-таки была смущена, не зная, что делать и с чего начать. Сначала она хотела было пойти к матери и все объяснить, но потом решила, что это ни к чему не поведет. Во всех важных случаях она знала, что ее мать никому не в помощь; поэтому, когда у нее бывало что-либо в жизни выдающееся, она обращалась к дяде - князю Черемзинскому. Иногда и прямо к дедушке. Но теперь идти к деду она опасалась. Случай этот казался ей чересчур важным и серьезным.
- Вот что, посиди тут, а я пойду к дяде.
И княжна, оставив Софью в своей спальне, выпорхнула и быстро полетела по большой парадной лестнице в нижний этаж, где жил в отдельных трех комнатах князь Борис Иванович.
- Дядя, страшно важное дело! - воскликнула Надя, взбежав в кабинет князя и застав его за клавикордами, где он разбирал какой-то романс.
Она отвела его от табурета, клавиш и нот, усадила на диван и снова заявила:
- Страшно важное! Слушай!
И она передала все то, что слышала от Софьи.
- Ба! Наша красавица - и в такой беде! Да уж кому-кому, а ей надо помочь.
Князь, добродушный, веселый и крайне легкомысленный, хотя уже пожилой человек, знал хорошо купеческую дочку, которая бывала у его племянницы, и всегда восхищался ее красотой, изумляясь, что в Москве урождаются такие "итальянки".
- Подумай, дядя, и скажи, как быть.
- Да что же тут! Оставь ее у себя ночевать, пускай пробудет несколько дней.
- А мама увидит?
- Матери скажешь, что Софья Ермолаевна у тебя гостит, что ее родные все уехали куда-нибудь, а ей дома скучно одной. А я ей тоже скажу, но сначала понемножку ее подготовлю. Впрочем, мне лучше всего самому расспросить обо всем Хренову. Пойдем к тебе! Укрыть у нас не трудно, да что толку из этого будет? Надо сказать сестре, конечно, и все объяснить ей, но потом и сестра не поможет.
Князь всегда называл так свою золовку. Надя, обрадованная, снова вбежала в верхний этаж и влетела к себе в комнату со словами:
- Дядя идет!..
Действительно, через несколько мгновений появился и сам князь. Едва он вошел в комнату, как преобразился и стал тем, чем был всю свою жизнь во всех гостиных и на балах. Князь не мог относиться спокойно к присутствию красивой женщины, кто бы она ни была. А так как он всегда восхищался Софьей, считая ее одной из самых красивых девушек Москвы, то и с ней он никогда не мог говорить попросту. Теперь, как и всегда, он стал ломаться. И голос у него был другой, и позы он принимал какие-то театральные. Но Софье было не до того, князь был ей всегда только смешон, а теперь она знала, что от этого человека зависит, пожалуй, ее будущность.
Князь заставил Софью снова рассказать все и в несколько минут узнал все в малейших подробностях.
- Почему же ваш отец, прежде не соглашавшийся на этот брак, теперь вдруг в один день согласился?
- Этого я не знаю! - отвечала Софья. - Это нам никому не известно и всем нам особенно удивительно.
- А у него бывает "стих"? Случается ему вдруг что-нибудь выдумать самое диковинное, а потом отказаться и самому удивляться, что такое на ум пришло? Ну, что называется по-нашему, по-российски, "стих напал"?..
- Нет! - тряхнула головой Софья. - Никогда такого не бывало!
- Что же вы хотите? Укрываться у племянницы?
- Да, если возможно…
- Понятное дело, что возможно, но потом? Сколько времени вы будете скрываться?
- Сколько вы позволите?
- Ну, положим, генерал позволит хоть месяц укрываться, но потом?
- Я не знаю! - развела руками Софья. - Ну, в монастырь пойду.
- Toujours la même chanson! - воскликнул князь. - Вечная песенка девиц, которых неволят.
- Нет, ваше сиятельство, я не зря говорю. Я не только в монастырь, я лучше утоплюсь, чем выходить за этого Тихонова.
Князь стал расспрашивать, что такое этот Тихонов, каков он собой, и стал шутить.
Софье было, конечно, не до глупых шуток. Она понимала, что такой разговор ни к чему не приведет.
- Бога ради, ваше сиятельство, спасите меня, доложите генералу, чтобы он позволил мне остаться и чтобы люди меня не выдавали, если отец наведается сюда!
- Да, конечно! Но знаете, я сейчас к Сергею Сергеевичу не пойду. С ним, вы знаете, мы все шутить не привыкли. В какой час к нему попадешь, а то и самому шибко достанется. А я вот пойду поговорю с belle soeur княгиней. Она вам разрешит остаться на день, на два у Нади, а там мы увидим. Доложим и Сергею Сергеевичу, но осторожно. А то и промолчим…
Через час Софья и Надя уже пили чай с вареньем и болтали о пустяках. Надя была в восторге, что ее приятельница будет у нее жить несколько дней с разрешения матери, а Софья уже рада была тому, что хоть на несколько дней спаслась из затруднительного положения. А там после - что Бог даст.
Она надеялась вместе с тем, что ни мать, ни брат, никто из ее домашних не посмеет сказать отцу ее, что она, по всей вероятности, в доме Глебовых, так как он уже давно строжайше запретил ей бывать у приятельницы-княжны. Самому же ему, конечно, и в ум прийти не могло.
Дружеские отношения между княжной и внучкой суворовского героя с простой купеческой дочерью были, конечно, редким явлением. Приключилось это, однако, очень просто. Надя вместе с матерью и дедом часто бывала у обедни в Девичьем монастыре, так как у генерала все его близкие родственники были похоронены на кладбище монастырском. Сергей Сергеевич любил всегда, отслушав обедню, отправиться на дорогие ему могилы.
Семья Хреновых, у которой на Девичьем поле был свой приход, тоже, однако, отправлялась часто к службам в монастырь.
Надя, несколько раз повидавши молоденькую девочку, которая была несколько старше ее, почувствовала к ней непреодолимое влечение. По целым обедням она глядела на свою незнакомую знакомку. Кончилось тем, что они друг другу начали улыбаться, потом начали кланяться издали, и наконец однажды, когда подходили ко кресту, Надя не выдержала, подскочила к красивой пятнадцатилетней девочке, одетой по-купечески, сказала ей два слова, а затем невольно, бессознательно расцеловалась с ней.
Разумеется, когда все это она объяснила дома, то дедушка Сергей Сергеевич, обожавший внучку, сам предложил ей послать карету за ее новой приятельницей и привезти ее. Если девочка окажется благоприличной, то он соглашался дозволить ей бывать у Нади.
Прежде всего был послан к Хреновым старик Антон, любимый камердинер генерала, и когда он привез известие, что семья Хреновых - купцы со средствами, семья совершенно приличная, что обе его дочери настоящие красавицы и держат себя совсем барышнями, Глебов на другой же день послал лошадей за молоденькой приятельницей внучки.
И с тех пор Софья раза два, а иногда и три в неделю бывала в гостях у княжны и понравилась всем в доме. Глебов не раз высказывал, что если бы Софья была сиротой, то сейчас же взял бы ее к себе на воспитание. Действительно, молоденькая Хренова держала себя совсем как барышня-дворянка, в ней не было ничего грубого и резкого. Она казалась дочерью какой-нибудь родовитой дворянской семьи.
Надя обожала свою приятельницу. Глебов всегда ласково говорил с ней, когда встречал в доме своем. Княгиня относилась к ней, как и ко всем и ко всему на свете, холодно и безучастно. Молодой Сережа тоже обожал Софью, а князь Борис Иванович настолько ею восторгался всегда, что Глебов уже не раз замечал:
- Что же, когда подрастет - и женись на ней! Что за важность, что купеческая дочь!
Но князь отмалчивался, не зная, серьезно ли говорит это генерал или подсмеивается.
Частые посещения княжны не пропали даром для умной Софьи. Она стала интересоваться всем тем, что видела и слышала в доме, и с особенной любознательностью относилась к тому, чему учили княжну. Таким образом она понемножку узнала то, о чем у них в доме не было и помину: география, история были для нее не пустыми словами и не звуками.
Кроме того, так как у княжны была гувернантка-француженка лет сорока, но по характеру юная, веселая болтушка и хохотунья, Софья сначала шутя, а потом и серьезно стала заниматься французским языком.
"Мамзель" Нади с удовольствием обучала Софью своему родному языку и иногда по часу, по два называла ей всякие предметы французскими словами. Так как у Софьи память оказалась замечательная, то успехи были быстрые.
Через год после первого же посещения ею дома Глебовых она могла уже объясняться с м-ль Роже. Француженка объясняла, что этот Софьин французский язык "невозможный", но понять все можно.
Разумеется, когда Хренов запретил дочери бывать в доме Глебовых, то для Софьи это был удар, и предприимчивая, отважная девушка, пользуясь тем, что отец пропадал из дому по целым дням, решилась продолжать бывать у своей приятельницы. Она предполагала, что отец поступает так без всякой причины, зря и наобум. Между тем Хренов имел основание запретить дочери посещать дом генерала.
До него дошли слухи, что "пустозвон" князь Борис Иванович хотя и пожилой, а ухаживает за Софьей.
Все это было хорошо, когда она была девочкой, но, когда ей минуло семнадцать лет, Хренов нашел более разумным запретить дочери бывать там, где никто из семьи никогда ни разу не бывал, а он сам был только один раз, года три тому назад, чтобы поблагодарить генерала за внимание и милости к дочери.
X
Прошло два-три дня после появления Софьи у Глебовых.
Князь, по обыкновению, около полудня собрался к своей возлюбленной Амалии, но едва только вошел, как немка разразилась потоком брани и слез.
Она узнала, что в доме генерала живет красавица Хренова - скрывается, и стало быть, дело не чисто…
Она приревновала князя…
Черемзинский всячески, красноречием и клятвами успокоил возлюбленную. Они помирились.
Когда Борис Иванович собирался уже уходить, боясь опоздать к обеду, его лакей явился на квартиру Амалии и подал ему записку.
Князь встревожился. Подобное бывало только в особых случаях… Он прочел, ахнул и тотчас же уехал, но не домой. Только вечером появился он в комнатах Анны Сергеевны и долго объяснял что-то горячо, прося совета.
- Доложи Сергею Сергеевичу! - говорила старая девица.
- Доброе дело было бы… Хоть что-нибудь… Ну рублей пятьсот! - говорил князь.
- Доложи, сказываю. С пустяками лезешь часто, а это дело хорошее… Теперь поздно… Завтра поутру.
И рано утром князь Борис Иванович вошел к генералу и заявил несколько робко, что у него есть важное дело.
- Ну что же, не в первый раз, делать нечего! Сколько? - отозвался Глебов холодно.
- Нет, Сергей Сергеевич, вы ошибаетесь, я совсем не об этом.
- Ну полно ломаться! Сколько, спрашиваю? Последний раз было, кажется, семь тысяч… Ну, опять, стало, в карты продулся либо в греческой ресторации задолжал за целый год? А то "энта" прокутила. Твоя.
- Ей-Богу, нет, Сергей Сергеевич!.. Выслушайте! Дело совсем иного порядка. Ни я, ни Амалия ни при чем тут.
Старик удивился. Он привык, что князь являлся к нему всегда с одной и той же просьбой - уплатить долги. Глебов делал это несколько сурово, чтобы не давать поблажки, как он говорил про себя, но в сущности при его состоянии уплата долгов деверя его дочери было делом совершенно легким. На этот раз генерал, удивленный, что дело не идет о долгах, вдруг разинул рот и ахнул тому, что ему почудилось.
- Батюшки! - воскликнул он. - Да неужто ты не понял, что я это в шутку сказывал?
- Что такое? - удивился князь и тоже был готов разинуть рот.
- Да ведь ты пришел просить согласия жениться на этой приятельнице Нади. На купецкой дочери Хреновой, что зачастила к нам. Да ведь я шутил. Что ты, ошалел, что ли! В твои годы - да на восемнадцатилетней? Да и все же на купчихе. Да еще имея свою собственную зазнобу из немок. Оголтелый, подумай!
Несколько раз порывался князь начать говорить, но Глебов не давал ему произнести ни слова и продолжал читать мораль.
- Да позвольте, позвольте, Сергей Сергеевич! - отчаянно закричал князь. - Совсем не в этом дело! Бог с ними со всеми. Я знал, что вы шутите насчет этой Софьи. Да и моя возлюбленная никогда не согласится на этот брак. Совсем не в том дело. Дело серьезное, важное!
- Ну, говори, а то конца не будет!
- Ну, вот-с… Не знаю, с чего начать. Дайте с мыслями сообразиться. Вам известно, что у нас, Черемзинских, есть родственники дворяне Ковылины. Как они приходятся нам, уж, право, не знаю. Двое молодых Ковылиных - должно быть что, мои троюродные братья, а может, племянники, а может, и дяди. В дальнем родстве легко не разберешься. Ну, вот-с один из них тут, в Москве, студентом - Иван Ковылии; а другой, Александр Ковылин, - артиллерист. Люди они небогатые. Их отец с матерью живут в маленькой вотчине, кажется в Черниговской губернии. И вот теперь старший - капитан Ковылин - был шибко ранен под Смоленском, и его кое-как в карете с каким-то тоже раненым князем доставили в Москву, И он поместился у своего брата - студента - в двух маленьких горницах. Нужно спокойствие, нужно лечиться, нужен доктор, аптека, а они - бедность непокрытая. Писать родителям в Чернигов? Когда еще известие придет, да и что они вышлют, ибо сами люди бедные. А между тем Ковылины - родственники. Не грех бы было им помочь.
Глебов быстро поднялся с места, прошелся два раза по своей комнате и потом, обернувшись к князю, выговорил сурово:
- Прикажи закладывать карету, поедем к ним!
- Что вы! - воскликнул князь.
- А что?
- Да что же? Я рад! Поедемте, сами увидите! Славный народ оба, один-то еще молоденький, а другой - капитан, оба вам понравятся.