Лорд Биддлкомб яростно позвонил.
- Фотерингей!
- Ваше сиятельство?
- Вы сказали мне, что это - тот, кого я ждал от "Гассета и Мейнпрайса".
- Он дал мне это ясно понять, ваше сиятельство.
- Так он не тот. Его фамилия Муллинер. И в этом соль, Фотерингей. В этом суть и подоплека всего дела: какого дьявола ему нужно?
- Не могу сказать, ваше сиятельство.
- Я явился сюда, лорд Биддлкомб, - сказал Ланселот, - чтобы попросить вашего согласия на мой незамедлительный брак с вашей дочерью.
- Моей дочерью?
- Вашей дочерью.
- Которой дочерью?
- Анджелой.
- С моей дочерью Анджелой?
- Да.
- Вы хотите жениться на моей дочери Анджеле?
- Да, хочу.
- Э? Ну, в таком случае, - сказал лорд Биддлкомб, - не могу ли я заинтересовать вас хитроумным сочетанием мышеловки и точилки для карандашей?
На мгновение этот вопрос сбил Ланселота с толку. Затем, вспомнив слова Анджелы о состоянии семейных финансов, он сообразил, что к чему, и ничуть не осудил старца с греческой сопелкой за то, что тот пополняет скудный доход, распространяя загадочную штучку, которую в этот миг ему протягивал. Ланселоту было известно, что принятые недавно суровые социалистического толка законы понудили многих членов аристократических семейств обратиться к подобным коммерческим занятиям.
- Буду безмерно счастлив, - сказал он любезно. - Не далее как нынче утром я подумал, что это как раз то, в чем я особенно нуждаюсь.
- Весьма расширяет кругозор. Не игрушка. Фотерингей, запишите заказ на одну Мышеточку.
- Слушаюсь, ваше сиятельство.
- Вас не мучают головные боли, мистер Муллинер?
- Крайне редко.
- В таком случае вам требуется "Кларковский умалитель мозолей". Скажем, большой флакон?
- Безусловно.
- Итого - с годовой подпиской на журнал "Наши малютки" - это составит ровно один фунт три шиллинга шесть пенсов. Благодарю вас. Что-нибудь еще?
- Благодарю вас, нет. А теперь касательно…
- Может быть, булавку для кашне? Галстуки, воротнички, рубашки? Нет? В таком случае до свидания, мистер Муллинер.
- Но…
- Фотерингей, - сказал лорд Биддлкомб, - вышвырните мистера Муллинера вон.
Когда Ланселот кое-как поднялся на ноги с жесткого тротуара Беркли-сквер, он почувствовал прилив невероятного бешенства, который на мгновение лишил его дара речи. Он стоял, бросая яростные взгляды на дом, откуда его изгнали, и его лицо искажали жуткие гримасы. Он был абсолютно поглощен этим и лишь через минуту-другую обнаружил, что его дергают за рукав.
- Простите, сэр!
Ланселот оглянулся. Возле него стоял дородный гладколицый мужчина в роговых очках.
- Не могли бы вы уделить мне минутку?
Ланселот раздраженно вырвал руку. У него не было ни малейшего желания в такую минуту болтать с незнакомыми людьми. Толстяк что-то бормотал, но смысл его слов не запечатлевался в мозгу Ланселота. Свирепо нахмурясь, он выхватил зонтик из руки незнакомца и, приподнявшись на цыпочки, ловко метнул этот импровизированный снаряд в окно кабинета лорда Биддлкомба. Затем широким шагом он достиг Беркли-стрит. Оглянувшись через плечо перед тем, как завернуть за угол, он увидел, что из дома вышел Фотерингей, дворецкий, и встал перед носителем роговых очков в позе тихой угрозы, закатывая рукава. Его пальцы слегка подергивались.
Ланселот выбросил толстяка из головы. Теперь все его мысли сосредоточились на скором разговоре с Анджелой. Ибо он пришел к выводу, что у него есть лишь один выход: отыскать ее в "Губной помаде", где она, несомненно, проводит время днем, и умолять, чтобы Анджела последовала велению своего сердца и бежала от родителей и богатых женихов, дабы с верным спутником жизни вкушать честную бедность, подслащенную любовью и верлибрами.
Войдя в клуб, он осведомился об Анджеле, и швейцар отправил посыльного позвать ее из бильярдной, где она как рефери судила турнир дебютанток. И вскоре его сердце подпрыгнуло в груди - Анджела шла к нему, точно видение Весны, сбросив путы всего земного и пошлого. Она курила сигарету в длинном мундштуке, и, подходя к нему, вопросительно вставила монокль в правый глаз.
- Приветик, малыш! - сказала она. - Ты здесь? И что у тебя на уме, если таковой имеется?
- Анджела, - сказал Ланселот, - я должен сообщить о маленькой неувязке в программе, которую я изложил, когда мы виделись в последний раз. Я только что видел дядю: он умыл руки и вычеркнул меня из завещания.
- То есть ничего не вышло? - сказала девушка, задумчиво пожевывая нижнюю губу.
- Ничего. Но что в том? Какое это имеет значение, раз у нас есть мы? Деньги - прах. Любовь - все. Любовь, небесный светоч, искра бессмертного огня, что с ангелами нам дано делить. Аллаха дар, чтоб ввысь земным желаньям воспарить. Дай жить любовью мне одной, обедает пусть свет пустой. Коль жизнь - цветок, свой выберу я сам. Как возвышает дух любовь, когда краса воспламеняет кровь! Послушай, Анджела, давай вместе откроем книгу, более трогательную, чем Коран, более красноречивую, чем Шекспир, книгу книг, венец всей литературы - справочник расписаний поездов Брадшо. Мы раскроем страницу, ты прикоснешься к ней пальцем, и мы уедем туда, куда укажет он, чтобы жить в вечном счастье. Ах, Анджела, давай же…
- Сожалею, - перебила девушка. - Пурвис пришел первым. Скачки завершились, как и предполагалось. Были минуты, когда мне казалось, что вы оттесните его к барьеру и в последнем рывке на финише обойдете его на полноса, но, видимо, этому не суждено случиться. Глубоко сочувствую, запоздалый подснежник, но ничего не поделаешь.
Ланселот пошатнулся.
- Вы хотите сказать, что выйдете за Пурвиса?
- Заскочите через месячишко в церковь святого Георгия на Ганновер-сквер и убедитесь собственными глазами.
- И вы позволите этому человеку купить вас его золотом?
- Не забудьте про его брильянты.
- Неужели любовь ничего не значит? Ведь ты же меня любишь?
- Конечно, люблю, мой владыка пустыни. Когда ты выделывал то па с таким выкрутасом на финише, у меня было полное ощущение, будто я в новом платье ем перепелиные яйца под небесную музыку. - Она вздохнула. - Да, я люблю тебя, Ланселот. И женщины ведь не похожи на мужчин. Для них любовь не развлечение. Если женщина отдает свое сердце, то навеки. Пройдут года, и ты изберешь другую. Но я не забуду… Однако раз у тебя нет за душой ни пенса… - Она знаком подозвала швейцара: - Марджерисон!
- Что угодно, миледи?
- Идет дождь?
- Нет, миледи.
- А ступеньки крыльца подметены?
- Да, миледи.
- В таком случае вышвырните мистера Муллинера вон.
Ланселот прислонился к решетке клуба "Губная помада" и смотрел сквозь черный туман на мир, который качался, шатался и грозил вот-вот развалиться, ввергнуться в хаос. Ну и пусть ввергается, подумал он с горечью, ему-то что? Если бы Симор-плейс с запада и Чарльз-стрит с востока разбежались, прыгнули и приземлились на его шее, к буре и смятению его чувств это прибавило бы очень мало, а то и вовсе ничего. Собственно говоря, он был бы даже рад.
Бешенство, как и на тротуаре Беркли-сквер, лишило его дара речи. Но его руки, его плечи, его брови, его губы, его нос и даже его ресницы, казалось, были заряжены безмолвным красноречием. Он изгибал брови в агонии, он крутил пальцами в отчаянии. Смещая мочку левого уха по курсу северо-северо-восток, он ощущал, что ему остается лишь самоубийство. Да, сказал он себе, напрягая и расслабляя мышцы щек, теперь ему остается только смерть.
Но в тот миг, когда он принял это ужасное решение, над ухом у него прозвучал ласковый голос.
- Ну, послушайте, к чему это? - сказал ласковый голос.
И Ланселот, обернувшись, узрел гладколицего толстяка, который пытался втянуть его в разговор на Беркли-сквер.
- О’кей, о’кей, - сказал гладколицый, кладя исполненную сострадания ладонь ему на плечо. - Я знаю, что произошло сейчас. Маммона одержал верх над Купидоном, и вновь юности был преподан старый, старый урок: хотя лицо сияет небесной красотой, сердце может быть холодным и черствым.
- Какого…
Носитель роговых очков поднял ладонь.
- Сегодня днем. Ее апартаменты. "Нет. Этому не суждено быть никогда. Я пойду к алтарю с тем, кто богаче".
Ярость Ланселота начала сменяться благоговейным страхом. Было что-то мистическое в том, как этот абсолютно посторонний незнакомец диагностировал сложившуюся ситуацию. Он уставился на него в полном недоумении.
- Откуда вы знаете? - еле выговорил он.
- От вас.
- От меня?
- Ваше лицо рассказало мне все. Я мог прочитать каждое слово. Последние две минуты я наблюдал за вами, и, скажу вам, это было нечто!
- Кто вы? - спросил Ланселот.
Гладколицый извлек из жилетного кармана авторучку, две сигары, пакетик жевательной резинки, небольшой значок с надписью "Поддержим Голливуд!" и визитную карточку - в порядке перечисления. Убрав все остальные предметы назад в карман, карточку он вручил Ланселоту.
- Я - Изадор Зинзинхаймер, детка, - сказал он. - И представляю кинокомпанию "Больше, Лучше, Ярче", Голливуд, штат Калифорния, основанную в прошлом июле с капиталом в сто шестьдесят миллионов долларов. А если вы спросите, что мне нужно, я отвечу: мне нужны вы. Да, сэр! О’кей, о’кей! Человек, способный столько навыражать за две минуты, необходим моей компании, и если вы думаете, будто деньги способны помешать мне его заполучить, так назовите самый большой гонорар, какой только способны вообразить, и послушайте, как я захохочу. Да я же ношу белье из долларовых бумажек, и мне все равно, насколько руки у вас загребущие, лишь бы вы поставили свою подпись на пунктирной линии. Парень, который легким подергиванием верхней губы оповещает всех и каждого, что любит он одну лишь чванную аристократку, а она дала ему отставку потому только, что его богатый дядя, фабрикант пикулей, проживающий в Патни, выставил его за дверь, этого парня надо отправить в Голливуд следующим же пароходом, чтобы фильмы смогли стать мощным средством образования в наиболее точном и глубоком смысле этого слова.
Ланселот вытаращил на него глаза.
- Вам нужно, чтобы я поехал в Голливуд?
- Мне нужны вы, и я вас заполучу! А если вы думаете, что помешаете мне, так лучше попробуйте перегородить Ниагару теннисной ракеткой. Вы - самое оно. Выражаете, так выражаете! Лицо у вас разговорчивое, как совет директоров. О’кей, о’кей! Вы знаете, с какой непреодолимой трудностью приходится сталкиваться всем тем, кто занят в кинопромышленности? Проклятие кинопромышленности заключается в том, что в каждом кинозале на каждом сеансе присутствуют шесть-семь молодых женщин, страдающих аденоидами, и они обязательно во весь голос читают титры, едва те вспыхнут на экране, чем порождают у остальных зрителей самые черные мысли и мечты о зверских убийствах. И мы изо всех сил разыскиваем таких звезд, которые так выражают, что титры не требуются. А уж вы среди них - король! Я знаю, вас сейчас свербит, потому что эта прохиндейка отвергла вашу честную любовь. Но забудьте о ней. Думайте о своей Публике. Ну, так что мы скажем для начала? Пять тысяч в неделю? Десять тысяч? Назовите цифру, а я обеспечу бланк контракта и авторучку.
Ланселот больше не нуждался в уговорах. Любовь уже превратилась в ненависть, и у него исчезло всякое желание жениться на Анджеле. Нет, он хотел, чтобы ее терзали тщетные сожаления. И ему почудилось, что Судьба готова ему в этом помочь. Какой дурой будет в будущем ощущать себя леди Анджела Пурвис, когда узнает, что отвергла любовь человека, получающего десять тысяч долларов в неделю! И каким дураком почувствует себя ее престарелый отец, когда до него дойдут вести, что за шанс он упустил! И какие муки раскаяния будут терзать его дядю Иеремию, а также Фотерингея, Бьюстриджа и Марджерисона, когда он вернется в Лондон кумиром всех девушек цивилизованного мира и они увидят, как он обращается с балкона отеля к восторженным толпам!
Пламя вспыхнуло в глазах Ланселота, и его нос сделал круговое движение.
- Вы согласны! - в восхищении воскликнул мистер Зинзинхаймер. - Молодчага! Вот ручка, а вот контракт.
- Давайте! - сказал Ланселот.
Благожелательное сияние озарило линзы роговых очков.
- Грядет заря! - прошептал мистер Зинзинхаймер. - Грядет заря!
История Уильяма
Мисс Постлуэйт, наша компетентная и бдительная буфетчица, шепнула нам, что джентльмен вон в том углу - американский джентльмен.
- Из Америки, - добавила мисс Постлуэйт, объясняя, что именно она имела в виду.
- Из Америки? - повторили мы хором.
- Из Америки, - уточнила мисс Постлуэйт. - Он американец.
Мистер Муллинер поднялся на ноги с учтивостью обитателя Старого Света. Американцы не так уж часто заглядывают к нам в зал "Отдыха удильщика". Но когда это случается, мы оказываем им радушный прием. Мы заставляем их почувствовать, что "руки, протянутые через океан", не пустая фраза.
- Добрый вечер, сэр, - сказал мистер Муллинер. - Не пожелали бы вы присоединиться к моему другу и ко мне, чтобы немножко подкрепить силы?
- Вы очень любезны, сэр.
- Мисс Постлуэйт, будьте добры, как обычно. Насколько я понял, вы с того берега, сэр? Вы находите сельскую Англию приятной?
- Восхитительной. Хотя, конечно, если мне будет позволено высказать мнение, живописностью она не идет ни в какое сравнение с моим родным штатом.
- И какой же это штат?
- Калифорния, - ответил его собеседник, обнажая голову. - Калифорния, жемчужина Соединенных Штатов. Благодаря своему лазурному океану, своим величественным горам, вечному сиянию своего солнца и благоуханию своих цветов Калифорния занимает уникальное место в мире. Населенная мужественными мужчинами и женственными женщинами.
- Калифорния была бы вполне ничего себе, - сказал мистер Муллинер, - если бы не землетрясения.
Наш гость взвился, будто его укусила особенно ядовитая змея.
- Землетрясения в Калифорнии абсолютно неизвестны, - сказал он хрипло.
- А как же землетрясение тысяча девятьсот шестого года?
- Это было не землетрясение, это был пожар.
- Нет, землетрясение, насколько мне известно, - сказал мистер Муллинер. - Мой дядя Уильям был там, когда оно случилось, и много раз говаривал: "Мой мальчик, лишь благодаря сан-францисскому землетрясению я обрел свою невесту".
- Ну, землетрясением это быть не могло. Он имел в виду пожар.
- Хорошо, я расскажу вам всю историю, и вы сможете судить сами.
- Я буду очень рад послушать вашу историю о сан-францисском пожаре, - вежливо ответил калифорниец.
Мой дядя Уильям (начал мистер Муллинер) тогда возвращался с Дальнего Востока. Коммерческие интересы Муллинеров всегда связывали их с далекими странами, и он заглянул в Китай, чтобы на месте ознакомиться с деятельностью компании, занимавшейся экспортом чая, акционером которой состоял. Он намеревался сойти с парохода в Сан-Франциско и пересечь континент по железной дороге. Ему особенно хотелось осмотреть аризонский Большой Каньон. И когда он обнаружил, что Мертл Бенкс много лет лелеяла ту же мечту, это показалось ему неопровержимым доказательством родства их душ, и он решил незамедлительно предложить ей руку и сердце.
Указанная мисс Бенкс плыла на одном пароходе с ним от самого Гонконга, и день за днем Уильям Муллинер влюблялся в нее все больше и больше. А потому в последний день плавания, когда они проплывали Золотые Ворота, он сделал ей предложение.
Мне так и не довелось узнать, в какие слова он его облек, но в их красноречивости я не сомневаюсь. Все Муллинеры владеют ораторским искусством, а по такому случаю он, разумеется, постарался превзойти себя. Когда наконец его речь подошла к концу, поза девушки сильнейшим образом его обнадежила. Она стояла у поручня и смотрела вниз на волны, будто зачарованная. Затем она обернулась.
- Мистер Муллинер, - сказала она. - Я весьма польщена тем, что вы мне только что сказали, и для меня это большая честь. (Не забудьте, все это происходило в те времена, когда девушки изъяснялись именно так.) Вы сделали мне величайший из комплиментов, какой мужчина может сделать женщине. И все же…
Сердце Уильяма Муллинера замерло. Это "и все же" очень ему не понравилось.
- Есть другой? - пробормотал он.
- Ну-у да, есть. Мистер Франклин сделал мне предложение нынче утром. Я ответила ему, что подумаю.
Наступило молчание. Уильям напомнил себе, что недаром с самого начала опасался этого пройдохи Франклина. Ясно же, твердил ему внутренний голос, что от Десмонда Франклина ничего хорошего ожидать не следует. Это был один из тех худощавых, энергичных строителей империи с орлиным профилем, какими кишит Восток, - из тех, кто стоит на палубе, пожевывает усы, а глаза его устремлены в неизмеримую даль. А когда девушка спрашивает, о чем он задумался, он отрывисто вздыхает и просит извинения за свою рассеянность, но дело, видите ли, в том, что такие закаты всегда напоминают ему о том вечере, когда он голыми руками убил четырех пиратов и в последнюю секунду спас милого старину Таппи Смизерса.
- В мистере Франклине есть особое обаяние, - сказала Мертл Бенкс. - Мы, женщины, восхищаемся мужчинами, готовыми действовать. Разве можно не испытывать уважения к человеку, который однажды убил трех акул перочинным ножичком бойскаута?
- Это он так говорит, - проворчал Уильям.
- Он показал мне ножичек, - ответила девушка просто. - А еще он однажды уложил двух львов одним выстрелом.
Сердце Уильяма Муллинера налилось свинцом, но он не сдавался.
- Вполне возможно, так все и было, - сказал он, - но, конечно же, для брака этого недостаточно. Лично я, будь я девушкой, предпочел бы более устойчивый и надежный характер. Для примера, вы видели, как в корабельных соревнованиях я выиграл состязание по бегу с яйцом в ложке? В этом, по-моему, как в капле воды отражаются все качества, которые необходимы женатому человеку, - огромное хладнокровие, железная решимость и скромное, неброское мужество. Человек, который в труднейших условиях полтора раза пронес яйцо в чайной ложке вокруг палубы, это человек, на которого можно положиться.
Она как будто заколебалась, но лишь на несколько секунд.
- Я должна подумать, - сказала она. - Я должна подумать.
- Разумеется, - сказал Уильям. - Вы разрешите навещать вас в отеле после того, как мы сойдем с парохода?
- Конечно, и еще я хочу сказать: что бы ни произошло, вы навсегда останетесь для меня милым, милым другом.
- Угу, - сказал Уильям Муллинер.