Луис Сервальос - мой друг, лучший из эквадорцев. Ему принадлежат три плантации какао в Наранхито и Чобо. В Милагро у него сахарная плантация. У него большие гациенды в Амбато и Латакунге, и он состоит пайщиком Компании нефтяных приисков побережья. Он просадил также немало денег на разведении каучуковых деревьев. Он современен, как янки, и, как янки, весь в делах. У него много денег, но они в разных предприятиях, и всегда ему нужны деньги для новых дел и для поддержания старых. Он везде побывал и все видел. Молодым человеком он был в американской военной академии, которую вы называете "Вест Пойнт". Там вышло недоразумение, и ему пришлось уйти. Он не любил американцев, но он любил Марию Валенсуэлу, она была его соотечественница. Кроме того, ему нужны были ее деньги для новых дел и для золотых копей в Восточном Эквадоре, на родине раскрашенных индейцев. Я был его другом, и мне хотелось, чтобы он женился на Марии Валенсуэле. К тому же я довольно много денег вложил в его дела, особенно в золотые прииски; они сулили большой барыш, но предварительно надо было вложить туда немало денег. Если бы Луис Сервальос женился на Марии Валенсуэле, я сразу получил бы много денег, вам и не снилось такое количество.
Но Джон Харнед поехал за Марией Валенсуэлой в Кито, - и нам, мне и Луису Сервальосу, скоро стало ясно, что она всерьез увлечена Джоном Харнедом. Говорят, женщина любит настоять на своем, но в этот раз было не так. Мария Валенсуэла не настояла на своем с Джоном Харнедом. Возможно, что все произошло бы совершенно так же, если бы я и Луис Сервальос не сидели в тот день в ложе на бое быков в Кито, но мы там сидели.
И я расскажу вам, что случилось.
Мы сидели вчетвером в одной ложе как гости Луиса Сервальоса. Я сидел скраю, рядом с ложей президента. С другой стороны была ложа генерала Хозе Салазара. С ним были Хоакин Эндара и Урсисино Кастильо, оба генералы, полковник Хасинто Фьерро и капитан Бальтазар де Эчеверрия. Только при влиятельном положении Луиса Сервальоса можно было получить ложу рядом с президентом! Я знаю, что президент сам выразил дирекции желание, чтобы Луису Сервальосу отдали эту ложу.
Оркестр закончил исполнять национальный эквадорский гимн. Прошла процессия тореадоров. Президент кивнул - начинать. Протрубил рог, и выбежал бык, - вы знаете, как это бывает: злой, ошалелый, с дротиками в плечах, которые жгут, как огонь, он ищет, на кого бы броситься. Тореадоры ждали, спрятавшись за прикрытием. Вот они вбежали, сразу пятеро кападоров с каждой стороны, с широко развевающимися цветными плащами. Бык остановился перед таким множеством врагов, не зная, на кого устремиться. Один из кападоров пошел быку навстречу. Бык разъярился. Передними копытами он взрывал песок на арене, так что пыль поднялась столбом. Потом он ринулся, опустив голову, прямо на кападора.
Первый натиск первого быка всегда интересен! Потом, естественно, все устают, и игра теряет свою остроту. Но эта первая атака первого быка! Джон Харнед не мог скрыть своего возбуждения, он видел это впервые: человека, вооруженного только клочком материи, и быка, мчащегося на него по песку с широко расставленными острыми рогами.
- Смотрите! - воскликнула Валенсуэла. - Разве это не великолепно?
Джон Харнед кивнул, не глядя на нее. Его глаза сверкали и не отрывались от быка. Кападор шагнул в сторону, отмахнувшись плащом от быка и накинув его на плечи.
- Как вы находите? - спросила Мария Валенсуэла. - Не то ли это, что вы называете "настоящим спортом"?
- Именно так, - отвечал Джон Харнед. - Очень ловко устроено, блестящий номер…
В экстазе она хлопала в ладоши. У нее были очень маленькие ручки. Публика хлопала тоже. Бык повернулся и пошел назад. Снова кападор увернулся, накрывшись плащом, и опять публика захлопала. Это повторилось три раза. Кападор был великолепен! Наконец он удалился, и другие кападоры продолжали ту же игру, всаживая быку бандерильи в плечи, по каждую сторону хребта по две сразу. Затем выступил Ордоньес, главный матадор, с длинной шпагой и в красном плаще. Трубы загудели во всю мочь. Он не так хорош, как Матестини, но все же он прекрасен, - одним ударом воткнул он меч в самое сердце быка, у быка подкосились ноги, он упал и умер. Это был чудесный удар, чистый и верный! Загремели аплодисменты, и многие в восторге бросали шляпы на арену. Мария Валенсуэла рукоплескала, как и все, - и Джон Харнед, холодное сердце которого осталось спокойным при виде этого зрелища, с любопытством посмотрел на нее.
- Вам это нравится? - спросил он.
- Всегда! - ответила она, продолжая хлопать.
- С детских лет, - вмешался Луис Сервальос. - Я помню ее на первом бое быков; ей было четыре года, она сидела с матерью и так же хлопала ручками, как сейчас. Она - настоящая испанка!
- Вы теперь видели, - обратилась Мария Валенсуэла к Джону Харнеду, в то время как к мертвому быку припрягли мулов, чтобы убрать его с арены, - вы видели бой быков, и он вам понравился, не правда ли? Что вы думаете об этом?
- Я думаю, что у быка не было шансов, - отвечал он. - Бык заранее обречен, исход не оставляет сомнений, - еще до выхода быка на арену всем известно, что он погибнет. Для спорта необходимо сомнение в благополучном исходе! И это был глупый бык, никогда не дравшийся с человеком, а на него выпустили пятерых мужчин, не раз дравшихся с быками! Не честнее ли было бы выпустить одного человека на одного быка?
- Или одного человека на пятерых быков, - сказала Мария Валенсуэла, и все мы расхохотались, а громче всех Луи Сервальос.
- Да, - продолжал Джон Харнед, - на пятерых быков; и человека, который, подобно быкам, раньше не бывал на арене, - человека вроде вас, сеньор Сервальос!
- И все же мы, испанцы, любим бой быков, - отозвался Луис Сервальос. (Я готов поклясться, что сам дьявол шепнул ему на ухо поступить так, как он поступил!)
- Вкус к этому нужно выработать в себе, - произнес Джон Харнед. - Вот мы в Чикаго убиваем ежедневно тысячи быков, но никто не платит денег за это зрелище.
- Там бойня, - возразил я, - здесь же… о, это искусство! Тонкое, изящное, редкое!
- Не всегда, - вмешался Луис Сервальос. - Я видел неловких матадоров и должен сказать, что это зрелище не из красивых.
Он вздрогнул, и на лице его появилось то, что вы называете отвращением. Я уверен, что в эту минуту дьявол что-то нашептывал ему и что он играл заранее обдуманную роль!
- Сеньор Харнед, может быть, я прав, - продолжал он. - Возможно, что это и нечестно по отношению к быку. Разве мы все не знаем, что быку не дают воды целые сутки перед боем, и только перед выходом на арену дают пить сколько влезет?
- И он выходит на арену полный воды? - быстро спросил Джон Харнед, и взгляд у него стал серый, острый и холодный.
- Это необходимо для спорта, - объяснил Луис Сервальос. - Что же, вы хотели бы, чтобы бык был полон сил и убил тореадора?
- Мне хотелось бы, чтобы и у быка был шанс, - ответил Джон Харнед, глядя на арену, где появился второй бык.
Это был плохонький, трусливый бык. Он заметался по арене, ища, куда убежать. Кападоры вышли вперед и стали размахивать плащами, но бык уклонялся от нападения.
- Ну и глупый бык! - воскликнула Мария Валенсуэла.
- Простите, - возразил Джон Харнед, - но я нахожу его умным! Он знает, что не должен драться с человеком. Смотрите, он почуял смерть на арене!
И правда, бык, остановившись на том месте, где упал мертвым первый, зафыркал, стал нюхать мокрый песок и опять забегал по арене, подняв голову и заглядывая в физиономии тысячи людей, которые свистели, бросали в быка апельсинные корки и всячески ругали его. Запах крови заставил быка решиться, и он напал на кападора так неожиданно, что тот едва увернулся. Кападор набросил на быка свой плащ и спрятался за прикрытие; бык с треском ударился в стенку арены. Джон Харнед тихим голосом, как бы говоря сам с собой, произнес:
- Я пожертвую тысячу сукрэ на богадельню в Кито, если бык убьет сегодня человека…
- Вы любите быков? - улыбнувшись, спросила Мария Валенсуэла.
- Еще меньше я люблю таких людей, - ответил Джон Харнед. - Тореадор совсем не храбр, да он и не может быть храбрым. Смотрите, у быка уже высунулся язык, он измучен, а бой еще не начался!
- Это вода, - произнес Луис Сервальос.
- Да, это от воды, - подтвердил Джон Харнед. - Не лучше ли было бы подрезать быку поджилки перед тем, как выпустить?
Насмешка, прозвучавшая в словах Джона Харнеда, разозлила Марию Валенсуэлу. Но Луис Сервальос улыбнулся (так, что только я заметил это), и в ту минуту я окончательно понял, какую игру он затеял. Я и он были бандерильеры, а в ложе с нами сидел большой американский бык. Нам предстояло колоть его дротиками, пока он не придет в ярость, и тогда, пожалуй, не состоится его брак с Марией Валенсуэлой. Это была интересная игра, а в нас ведь текла кровь любителей боя быков!
Бык теперь окончательно рассвирепел, и кападорам пришлось немало повозиться с ним. Он быстро поворачивался, порою так неожиданно, что оступался задними ногами, взрывая копытами песок, но все время попадал на развевающийся плащ и не причинял людям вреда.
- У него нет шансов, - твердил Джон Харнед, - он сражается с ветром.
- Ему кажется, что враг - это плащ, - объяснила Мария Валенсуэла, - смотрите, как умно кападор дурачит его!
- В этом его природа - бывать одураченным, - отвечал Джон Харнед. - Поэтому-то он и обречен сражаться с ветром. Тореадоры знают это, публика знает, вы знаете, я знаю - мы все заранее знаем, что он вынужден сражаться с ветром. Он один не знает этого по своей глупости. У него нет шансов!
- Очень просто, - произнес Луис Сервальос. - Нападая, бык закрывает глаза, и поэтому…
- Человек отскакивает в сторону, а бык пробегает мимо? - перебил Джон Харнед.
- Да, - подтвердил Луи Сервальос, - именно так. Бык закрывает глаза, и человек знает это.
- А вот коровы не закрывают глаз, - сообщил Джон Харнед. - У нас дома есть джерсейская корова, - простая молочная корова; она хорошо расправилась бы с этой компанией.
- Но тореадоры не дерутся с коровами! - возразил я.
- Коров они боятся, - продолжал Джон Харнед.
- Да, - сказал Луис Сервальос, - они опасаются драться с коровами. Какая же была бы забава, если бы убивали тореадоров?
- Нет, было бы забавно, - ответил Джон Харнед, - если бы время от времени убивали тореадора. Когда я буду стариком и, пожалуй, калекой, и мне придется зарабатывать на жизнь, а тяжелым трудом я не могу заниматься, тогда я сделаюсь тореадором! Это легкое занятие для стариков и инвалидов!
- Да смотрите же! - воскликнула Мария Валенсуэла, наблюдая, как бык ловко бросился на кападора и тот отразил нападение, взмахнув плащом. - Для этого требуется большое искусство!
- Верно, - согласился Джон Харнед, - но, поверьте, надо быть тысячекратно искуснее, чтобы отразить многочисленные и быстрые удары боксера, у которого глаза открыты и который наносит удары с умом! Притом же - бык совсем не хочет драться, он убегает!
Это был плохой бык: он опять закружился по арене, ища спасения.
- Вот такие быки иногда бывают очень опасны, - заметил Луис Сервальос. - Никогда не знаешь, что они сделают в следующую минуту. Они умны, такие быки, они наполовину коровы. Тореадоры не любят их. Смотрите, он снова повернулся!
Бык, обозленный стеной, которая не выпускала его, проворно кинулся на своих врагов.
- У него уже язык висит! - воскликнул Джон Харнед. - Сперва его поят водой, а потом дразнят - то один, то другой, заставляя сражаться с ветром. Пока одни изматывают его, другие отдыхают, быку же не дают передышки, и когда он вконец измучен и еле двигается, матадор пронзает его своей шпагой.
Между тем наступила очередь бандерильеров. Три раза один из них пытался воткнуть быку бандерилью - и все три раза безуспешно: он только слегка поранил быка и привел его в ярость. Бандерильи (дротики) должны, как вы знаете, входить в тело по две сразу: у плеч, по обе стороны позвоночника и поближе к нему. Когда всажена только одна, это - неудача, толпа начала шикать, требовать Ордоньеса. И Ордоньес отличился на славу: он выбегал четыре раза - и все четыре раза с одного маху втыкал бандерильи, так что на спине быка их сразу выросло восемь штук. Толпа обезумела от восторга, и на арену посыпались градом шляпы.
И в это мгновение бык неожиданно устремился на матадора; человек поскользнулся и растерялся. Бык подхватил его - к счастью, человек очутился между его раскинутыми рогами. И в то время как публика, затаив дыхание, молча смотрела на это зрелище, Джон Харнед поднялся и радостно заревел. Один среди общего безмолвия Джон Харнед ревел! Он радовался за быка! Вы сами видите, Джону Харнеду хотелось, чтобы был убит человек! Зверь сидел в его сердце. Его поведение возмутило сидевших в ложе генерала Салазара, и они начали кричать на Джона Харнеда. А Урсисино Кастильо стал обзывать его прямо в лицо собакой-гринго и другими обидными кличками. Однако они говорили по-испански, и Джон Харнед ничего не понял. Он стоял и вопил, может быть, десять секунд, пока быка не отвлекли на себя другие кападоры и упавший не поднялся невредимым.
- У быка ни единого шанса, - тоскливо проговорил Джон Харнед, садясь на место. - Человек остался невредим; они обманом отвлекли быка от врага! - Он повернулся к Марии Валенсуэле и произнес: - Простите, я погорячился!
Она улыбнулась и в знак укоризны хлопнула его веером по руке.
- Вы ведь в первый раз смотрите бой быков, - сказала она. - Когда вы посмотрите еще несколько раз, вы не станете радоваться смерти человека… Я вижу, вы, американцы, жестче нас. А все из-за вашего бокса! Мы ходим только смотреть, как убивают быка.
- Но мне хотелось бы, чтобы и у быка был шанс! - ответил он. - Вероятно, со временем меня перестанут возмущать люди, околпачивающие быка…
Опять раздались звуки труб. Ордоньес выступил вперед со шпагой и красным плащом; но бык, очевидно, раздумал и уже не хотел драться. Ордоньес топнул ногой, крикнул и взмахнул своим красным плащом; бык бросился на него, но довольно вяло, без всякого воодушевления. Ордоньес неудачно ударил, шпага встретила кость и погнулась. Ордоньес взял новую шпагу. Бык, вновь вынуждаемый к бою, бросился на противника. Пять раз Ордоньес пытался нанести удар, но каждый раз шпага проникала неглубоко или натыкалась на кость; в шестой раз шпага вошла по рукоятку - и опять неудачно: она миновала сердце и насквозь прошла между ребер, высунувшись на пол-ярда из другого бока животного. Публика освистала матадора. Я посмотрел на Джона Харнеда: он сидел молча, без движения; но я видел, что зубы его крепко стиснуты, а руки впились в край ложи.
Бык потерял весь свой задор; удар был не смертелен, и он бегал прихрамывая: ему мешала шпага, торчавшая из тела. Он удирал от матадора и кападоров и кружился по арене, глядя на публику.
- Он говорит: "Ради Бога, выпустите меня отсюда; я не хочу драться!" - заметил Джон Харнед.
И все! Больше он ничего не сказал, а только смотрел на арену, временами косясь на Марию Валенсуэлу: как, мол, это ей нравится! А Марию возмущал матадор: он был неловок, а ей хотелось интересного зрелища!
Бык совсем выбился из сил и ослабел от потери крови, но все не умирал. Он медленно ходил по арене, ища выхода. Он не хотел больше драться, довольно с него! Но его нужно было убить. На шее быка, за рогами, есть место, где позвоночник не защищен, и его можно мгновенно убить легким ударом в это место. Ордоньес подошел к быку и спустил свой красный плащ до земли. Бык не тронулся с места. Он тихо стоял и обнюхивал плащ, нагнув голову, и в это время Ордоньес ударил его в незащищенное место на шее; но бык поднял голову, и шпага миновала цель. Бык стал следить за шпагой. Когда же Ордоньес спустил плащ на землю, бык забыл о шпаге и, нагнув голову, стал обнюхивать плащ. Опять Ордоньес ударил - и опять неудачно. Он попытался снова и снова - это просто делалось глупо! Джон Харнед безмолвствовал. Наконец удар попал в цель, бык повалился и умер; привязали мулов и потащили его с арены.
- Гринго находят этот спорт жестоким, не так ли? - спросил Луис Сервальос. - Это бесчеловечно, нехорошо для быка, да?
- Нет, - ответил Джон Харнед, - не в быке дело. Нехорошо для тех, кто смотрит, это унизительно для них. Это учит их радоваться мучениям животного. Только трусы могут впятером нападать на одного глупого быка. И те, кто смотрит, научаются трусости. Бык умирает, но зрители остаются и получают урок трусости. Храбрость мужей никогда не воспитывается сценами трусости!
Мария Валенсуэла не произнесла ни слова. Она даже не взглянула на Джона. Но она слышала каждое слово и побледнела от гнева. Она смотрела на арену и обмахивалась веером. Но я видел, как дрожала ее рука. И Джон Харнед не смотрел на нее; он продолжал свое, как будто ее здесь не было. Он также был зол, холодно зол.
- Это трусливая забава трусливого народа! - проговорил он.
- А… - тихо спросил Сервальос, - вам кажется, что вы понимаете нас?
- Я понимаю теперь испанскую инквизицию, - ответил Джон Харнед. - Наверное, она была приятнее боя быков!
Луис Сервальос улыбнулся, но промолчал. Он посмотрел на Марию Валенсуэлу и понял, что бой быков в ложе выигран. Больше не будет она иметь дело с гринго, который произнес такие слова! Но ни я, ни Луи Сервальос не ожидали того, что произошло в этот день. Я боюсь, мы не понимаем гринго! Как могли мы знать, что Джон Харнед, который все время был холодно зол, вдруг сойдет с ума? А он действительно сошел с ума, как вы увидите: не в быке было дело - он сам так сказал. Но почему же дело в лошади? Этого я понять не могу! Джон Харнед лишен был логики. Вот единственное объяснение…
- В Кито не принято выводить лошадей на бой быков, - проговорил Луис Сервальос, отводя глаза от афиши. - В Испании лошади всегда выступают в боях. Но сегодня, по особому разрешению, мы их увидим. Когда появится следующий бык, выедут и пикадоры на конях - знаете, всадники с копьями, верхом на лошадях.
- Бык заранее обречен, - сказал Джон Харнед, - и лошади также обречены!
- Им завязывают глаза, чтобы они не видели быка, - объяснил Луис Сервальос. - Сколько их было убито на моих глазах! Превосходное зрелище!
- Я видел, как убивают быка, - произнес Джон Харнед. - Теперь я увижу, как будут убивать лошадей, и вполне могу оценить все тонкости этого благородного спорта…
- Это же старые лошади! - продолжал объяснять Луис Сервальос. - Они ни на что другое не годятся!
- Я понимаю, - ответил Джон Харнед.
Появился третий бык и немедленно был окружен кападорами и пикадорами. Один пикадор стал как раз под нами. Действительно, лошадь под ним была старая и худая - мешок костей, покрытый шелудивой кожей.
- Удивительно, как бедное животное выдерживает тяжесть своего седока! - произнес Джон Харнед. - А какое же оружие у лошади, раз она дерется с быком?
- Лошадь не дерется с быком, - ответил Луис Сервальос.