ХII
Как-то Юсуф возвратился домой около полудня, окоченевший от холода. Долго стучал в дверь. Никто не открывал. Наконец послышался шорох приближающихся шлепанцев.
Шахенде встретила его с опухшими глазами.
- Вы еще спите, что ли?
- Поздно легли вечером, - ответила Шахенде и, скривив губы, добавила: - Гости были…
- Жаровни не зажигали?
- Нет, ты ступай в комнату, я зажгу, принесу. Юсуф, не снимая бурки, уселся на тахте. Подышал на руки, пытаясь согреться.
- Муаззез еще спит? - спросил он.
- Не знаю, наверное. Она бы спустилась, услышав, что ты приехал, - откликнулась Шахенде из прихожей.
Юсуф встал.
- Пойду посмотрю.
В одних носках, тихо, чтобы не скрипели ступени, он поднялся наверх и толкнул приоткрытую дверь их комнаты.
Его жена спала. Юсуф замер на месте. С удивлением он уставился на лежащую перед ним женщину. Потом подошел поближе.
О Господи! Неужели это Муаззез?
Лицо ее жирно блестело. Волосы были смяты, растрепаны и прядями прилипли к потному лбу. Ноздри как будто стали больше и раздувались при каждом вдохе. Рот приоткрыт, как в усмешке. Под глазами - чернота, усталость. Брови слегка насуплены. Юсуфа испугал серо-желтый цвет ее лица. От румянца на щеках не осталось и следа. Губы опухли, потрескались. Правая щека изредка подергивалась, и это делало выражение ее лица еще более похожим на ухмылку. Эта ухмылка, составлявшая странное противоречие с насупленными бровями, показалась Юсуфу непривычной. Он нагнулся еще ниже, но запах, который шел изо рта жены, оттолкнул его.
Он не понял, что это за запах. Только почувствовал, что это совсем не тот запах, который он всегда ощущал на своем лице вместе с дыханием Муаззез. У него закружилась голова. Ему захотелось встряхнуть ее и крикнуть: "Что с тобой стало?! Что с тобой стало?!" Но он понял, что не сможет этого сделать. Он боялся, что жена, проснувшись, расскажет ему что-то ужасное. События последнего времени снова быстро пронеслись в его памяти. Все поплыло в глазах, и он едва не упал.
Юсуф тихонько вышел из комнаты, опустился нг ступеньку…
Два месяца… Ровно два месяца, как он ни разу' внимательно не взглянул на жену. Он вспомнил то утро, когда впервые стал сборщиком налогов. Тогда он тоже смотрел на спящую Муаззез. Теперь ему казалось, что с тех пор прошло не два месяца, а целые годы. Что стало с его женой? Как она дошла до такого состояния?
Ему вдруг вспомнились всякие мелочи, на которые он до сих пор не обращал внимания. Вспомнились слова, которые он говорил Муаззез десять дней назад, перед отъездом, и странный вид Шахенде.
Теперь каждая из этих мелочей приобретала особый смысл. Всего подозрительнее казалась Юсуфу любезность Шахенде, испуганное, вкрадчивое и в то же время отчаянно веселое выражение лица Муаззез наводило его на мысли, в которые невозможно было поверить.
Он сжал кулаками виски, мускулы на шее напряглись, лоб горел, в голове шумело.
Он вскочил, сбежал вниз и, схватив за руку Шахенде, которая убирала свою постель, крикнул:
' - Что вы сделали с моей женой?.. Что стало с Муаззез?..
Шахенде, посмотрев на его лицо, испугалась.
- Оставь меня, - сказала она, вырывая руку. - Что случилось?
Потом она вдруг осмелела. Чего ей бояться? Что было, то было. И виноват во всем он сам, этот бездельник, этот наглец. Как он смеет кричать на нее?! Ни стыда, ни совести. Но и она не станет молчать. Будеть орать в два раза громче, не уступит ему.
Однако Юсуф уже не кричал. Руки его дрожали, он сел на тахту. Лицо его побледнело. Глуховатым, но спокойным голосом он проговорил:
- Поди сюда, мать. Закрой дверь и сядь!..
Это еще больше встревожило Шахенде, но она послушно села.
- Не пытайся мне ничего объяснять, - продолжал Юсуф. - Я сейчас ничего не могу слушать. Достаточно мне было поглядеть на ее лицо. Моя жена не была такой. Но не буду тянуть! У меня к тебе несколько слов. Мы уже столько лет живем в одном доме и ни разу по душам не поговорили. Теперь вот нужда заставляет… Я не знаю, что здесь творится. Дай бог, чтобы вы не зашли слишком далеко. Но тебя я хорошо знаю. Ты делаешь все, что вздумаешь. Когда отец был жив, я ничего не говорил, не мое это дело. А ты и тогда старалась обмануть нас обоих. Нам даже приходилось охранять от тебя твою дочь. Теперь отца больше нет. За честь этого дома в ответе только я. Если моя жена собьется с пути, виновата будешь ты.
Юсуф помолчал. Слова никак не складывались в осмысленные фразы. Он долго смотрел в пол, потом вдруг строго спросил:
- Мать, что произошло? Что-нибудь очень плохое? Вы обе зашли так далеко, что ты уже не можешь мне рассказать? Запомни раз и навсегда! Что бы ни случилось, Муаззез ни в чем не виновата. Да и в чем может быть виновата пятнадцатилетняя девочка? - Юсуф снова переменил тон. - Говори! - закричал он. - Что за гости были вечером в доме?
Шахенде смерила его презрительным взглядом.
- Тебе очень хочется знать? Тогда я скажу. Был каймакам Иззет-бей. Твой начальник и благодетель, Иззет-бей… Пришел справиться, не голодает ли семья твоего покойного отца.
Юсуф едва не вскочил с места, но, снова овладев собой, спросил:
- И до полуночи справлялся о вашем здоровье?
- Мы угостили его кое-какими крохами. Этого еще мало за то добро, которое он нам делает…
- Что за добро?
- Неужели ты думаешь, что мы можем прожить на те сорок курушей, которые ты оставляешь?..
Юсуф залился краской и, покрутив головой, точно задыхаясь, спросил:
- А на что же вы живете?
- Иззет-бей дает нам деньги от управы, потому что семье каймакама не пристало побираться.
- А почему я ничего об этом не знаю?
- Разве Муаззез тебе не говорила? Запамятовала, наверное.
- Лжешь! Почему мне каймакам ничего не говорил!
- Ас какой стати он будет тебе говорить? Чтобы похвастаться: я, мол, кормлю твою семью! Он небось понимает, что такое честь и совесть.
- Я сейчас пойду и спрошу его, по какому праву он вмешивается в чужие дела.
- Ты пойдешь? С какими глазами? Ты думаешь, можно прокормить семью на твои две с половиной лиры? С какими глазами ты посмеешь пойти к этому человеку, который держит тебя на службе при всем твоем невежестве? Если б ты был человеком, то пошел и поцеловал бы ему руку!..
Шахенде верила каждому своему слову, как только оно слетало с ее языка, и это придавало ей смелости.
Юсуф умолк. Он чувствовал, что здесь что-то неладно, но не знал, что ответить теще. Да он и не привык спорить. Любого случайного ответа было достаточно, чтобы закрыть ему рот. Только через некоторое время в нем снова пробуждались мучительные сомнения.
Точно так же подействовали на него и теперь слова Шахенде. На первый взгляд они могли быть правдой, Иззет-бей мог ходить в этот дом лишь из добрых побуждений. Но Юсуф был уверен, что это не так. Почему? Он и сам этого не знал.
Он вскочил, натянул в прихожей сапоги и, ничего не сказав, вышел на улицу.
Было сыро и холодно. Юсуф быстро зашагал по улице. Ему хотелось пройтись одному, подумать.
Он был не в силах оставаться дома, слушать тот вздор, который несла Шахенде. Но теперь, шагая по грязным улицам через лужи, он вдруг спросил себя: "Куда же я иду?" И не нашел ответа. Дойдя до окраины, он остановился, посмотрел вокруг. Порывистый влажный ветер время от времени бросал в лицо мелкие капли дождя. Со свистом раскачивались голые ветки деревьев.
Юсуф вспомнил лицо Муаззез.
- Ложь! - пробормотал он, сжав кулаки. - Все ложь! Я ей покажу!
Он повернулся и побежал назад. Поразительно быстро он очутился возле дома. Шахенде открыла дверь, поглядела на зятя, словно говоря: "Это снова ты?", и повернулась к нему спиной. Юсуф дернул ее за руку, и она села на пол рядом с обувью.
Юсуф не знал, что будет говорить. По дороге он ни о чем не думал. Постояв с минуту, он, задыхаясь, проговорил:
- Мать. - Голос его дрожал. - Мать, я многое должен тебе сказать. Но никак не соберусь с мыслями… Обо мне ты можешь не думать, но подумай о дочери. Хочешь, я руки тебе поцелую. Не причиняй ей зла. Не делай так, чтобы мы с ней не могли смотреть друг на друга. Я все могу вынести, но этого никому не прощу. Слушай! Мать! Я тебя не учу, делай так или эдак, но имей в виду, если ты навлечешь на нас позор, я никого не послушаю. Я тебе уже говорил: Муаззез я ни в чем не виню, я ее знаю. Если она тебя послушает, с тебя я и спрошу. Она совсем еще девочка. Я своими руками задушу тех, кто толкает ее на дурной путь. И ты знаешь, что свое слово я сдержу… Потом пожалеешь… Сама делай, что хочешь, но дочь не порти. Если попробуешь оторвать от меня ее сердце…
Не находя слов, он заскрипел зубами. Шахенде, дрожа от холода, смотрела ему в лицо и ничего не говорила.
- Видишь, - сказал Юсу ф, - жена моя вставала раньше солнца, а теперь спит до обеда. Больше мне ничего не рассказывай… Может быть, ты сказала правду, но запомни мои слова. Если вы ее погубите, я этого не прощу. Ты ведь мать, не позорь ни ее, ни меня перед целым светом… Я сделаю все, что ты хочешь! Каждый день на спине буду камни таскать, но сердце мое пусть будет спокойно. Я не хочу, уезжая, думать о том, что здесь неладно…
Он представил себе, что снова должен будет уехать из Эдремита, представил, какие страшные ночи ему предстоят, и в душе у него все перевернулось.
Он медленно выпрямился, взял реестры, которые утром, когда приехал, сложил у стены, и ушел в управу.
XIII
Юсуф пробыл в городе окело недели и все узнал. Правда, никто ему ничего прямо не говорил, но ему сразу же бросилось в глаза, как странно обращаются с ним Хасип и Нури-эфенди, как держится адвокат Хулюси-бей, - будто много хочет рассказать, но не решается. Когда же по намекам Хулюси-бея он понял, что его домашние снова стали дружить с семьей Хильми-бея, он совсем опешил.
Юсуф удивлялся собственному хладнокровию, спокойствию. Ведь даже одной десятый доли того, что он сегодня узнал, было достаточно, чтобы привести его в бешенство. Но он, хотя и с трудом, все же владел собой и мучительно искал выхода.
Может быть, этим спокойствием он был обязан надежде, что не все еще непоправимо потеряно.
Он ничего не говорил Муаззез, а только с болью в сердце смотрел на ее несчастный, потерянный вид. Муаззез ни о чем не догадывалась. Иначе ее наверняка сильно обеспокоили бы его внимательные взгляды. Муаззез проявляла мало интереса к окружающему, ходила вялая, сонная, и это связывало Юсуфа по рукам и ногам, ему недоставало смелости поговорить с ней, высказать свои подозрения, излить свое горе.
Его душа разрывалась пополам. Из того, что он слышал, он понимал, что в доме творится неладное. Но стоило ему хоть раз взглянуть на Муаззез, его сомнения рассеивались. Нет, конечно же, она чиста перед ним. Иначе его жена не выглядела бы такой потерянной, не вздрагивала бы она так, когда ее взгляд натыкался на мужа, ее руки не обнимали бы его с таким лихорадочным трепетом.
Видя ее состояние, Юсуф был не в силах о чем-то с ней говорить, о чем-то ее расспрашивать, подвергая еще большей пытке. Но что-то непременно нужно было предпринять. Так больше продолжаться не может.
Когда Муаззез сжимала его в объятиях, когда она прятала на его груди свою золотистую голову, словно прячась от какой-то опасности, Юсуф устремлял взгляд куда-то вдаль, будто высматривал невидимого врага. О себе он совсем не думал. Как же эти негодяи замучили бедную девочку! До чего ее довели! Неужели им ее не жаль? За что?
Юсуф сгорал от желания узнать во всех подробностях, что происходит в его отсутствие. Но кого он мог об этом спросить? Шахенде? Что она скажет, известно. Как бы она ни изворачивалась, верить ей нельзя. Муаззез? Неужели и он так должен терзать девочку, словно мало ее мучают другие? Разве ему недостаточно уверенности, что она все еще чиста и любит его?
Но сколько так могло продолжаться? Разве апатия и безразличие к жизни, охватившие Муаззез, не означают, что она понемногу начинает отдаляться от Юсуфа? От этой мысли ему было мучительно больно. Если он все еще молчал, выжидая, и пытался совладать с кипевшей в его душе яростью, то лишь потому, что был уверен в привязанности Муаззез. Он страшился, что каким-либо глупым или неуместным поступком может окончательно оттолкнуть от себя жену. Он все еще не терял надежды, что сделает ее такой, какой она была раньше.
Но как? Он думал об этом, находясь в управе, отчитываясь начальнику финансового отдела, думал на улице, дома, и чем больше думал, тем яснее понимал свое бессилие. Что он может поделать? Даже уехать отсюда не имеет возможности. На какие деньги? Куда?
Попытаться приструнить домашних, угрожать Шахенде было бесполезно. Она все равно будет поступать по-своему: ведь длительные отлучки Юсуфа предоставляют ей полную свободу.
А Муаззез? Разве может он ей что-либо сказать? Разве все это происходит по ее воле? А если не по ее воле, то как же с этим бороться?
Муаззез игрушка в руках матери, в руках других людей. Она еще ребенок. И разве стоит во имя ее спасения открывать ей глаза? Показав ей, как низко она пала, можно еще больше напугать ее, ^при-вести в отчаяние, но пользы от этого никакой не будет.
С другими же, с каймакамом, с Хильми-беем и Шакиром, он подавно ничего не может поделать. Его немедленно выгонят со службы, и тогда он полностью окажется в руках этих людей. Если бедность довела семью до такого состояния, то чего же ожидать от еще большей нищеты?
Конечно, стоило бы пойти и расквитаться с Шакиром, который уклонялся от военной службы, с кайма-камом и многими другими, но если потом его бросят в тюрьму или убьют, разве так будет лучше для Муаз-зез? Спасет ли это ее?
Случись так, его жена пойдет по рукам и уж, конечно, не скажет ему спасибо за это.
Но что-то надо сделать. Непременно.
Ему казалось, что он сходит с ума. Он бродил под дождем по окраинам города и все думал, думал. И этот окружающий мир страшно от него далек. И почему он испытывает такие жестокие, непереносимые муки. За что ему приходится терпеть все это?
Все опостылело ему, он держался только за Муаз-зез, только ей верил, Муаззез заполняла собой все пустоты его жизни, но без нее он просто не мог бы жить. Ему стало до безумия больно, что ее так бессмысленно, так безжалостно отрывают от него. Он знал, что главное, чего он ищет на своем жизненном пути, - не Муаззез, но ему казалось, что без нее он не сможет ничего добиться.
У него все время болела голова, мысль его, точно загнанная лань, трепетала от ненависти и отчаяния. Ему вдруг вспомнилось, как мальчишки мучили ос в тот день, когда он увез Муаззез. Сейчас он показался себе настолько похожим на эту осу, что на глазах его выступили слезы. Он был так же как и та оса, окружен жестокими людьми, так же, как и она - беззащитен.
Угрожая отнять у него последний кусок хлеба, они вынуждают терпеть все их бесчинства. Быть беспомощной жертвой в руках тех, кого он презирает, кого считает слабее себя, - как это унизительно!
XIV
Проверив отчеты Юсуфа, начальник финансового отдела разрешил ему провести еще несколько дней в городе. Нелегко в разгар лютой зимы разъезжать верхом. Хочется побыть в тепле.
Но вскоре после того, как Юсуф вернулся в Эдремит, каймакам спросил начальника отдела, почему сборщик налогов околачивается в городе. Начальник отдела, служивший в управе уже сорок лет, вскочил, поправил одежду.
- Он устал, бей-эфенди, и попросил разрешения остаться на несколько дней в городе. Ваш покорный слуга не возражал! Тем не менее я скажу ему, чтобы сегодня же выехал.
Каймакам презрительно скривил губы.
- Не важно, душа моя, я просто поинтересовался. Однако Юсуф получил приказ в тот же день выехать. Вызвав его к себе, начальник финансового отдела сказал:
- Сын мой, ты уже неделю в городе. Каймакам-бей, вероятно, видел тебя. Он спрашивает, почему ты так долго в городе. Сегодня же отправляйся. Аллах даст, скоро кончится сбор маслин, и я выхлопочу тебе отпуск на месяц. Возвратишься дней через десять, отдохнешь.
- Слушаюсь, - ответил Юсуф и вышел.
Захватив реестры и бланки квитанций, он отправился домой. Сложил все это в сумку и принялся седлать лошадь. Муаззез следила за каждым движением мужа. Юсуф вывел лошадь, привязал ее к кольцу в стене и снова вернулся в дом. Надел сапоги, накинул бурку и направился к выходу, но вдруг обернулся и спросил жену:
- Мать дома?
- Нет, Юсуф, - тихо ответила Муаззез. Помолчав, она добавила: - Наверное, ушла к соседке. Не знаю. Она мне ничего не сказала!
Они вышли. Юсуф постоял, потом посмотрел на жену и проговорил:
- Пожелай мне счастливого пути, Муаззез.;;? Муаззез, опустив глаза, пробормотала:
- Когда ты вернешься, Юсуф?
- Неизвестно, может, приеду на неделе.
Он никак не мог уехать. Кусая губы, он смотрел то в землю, то на Муаззез и ковырял носком сапога сухой песок. Муаззез первая нарушила молчание:
- Ты так и будешь все время разъезжать, Юсуф? Он вопросительно взглянул на нее. Муаззез растерялась:
- Скучно мне без тебя. Ты иногда по две недели не приезжаешь. Я очень скучаю по тебе.
- И это все, что ты хочешь мне сказать, Муаззез? Юсуф удивился, как эти слова слетели у него с языка. И ему самому было не очень ясно, что он имеет в виду. Но Муаззез вздрогнула. На ее личике сначала появился страх, потом страдание.
- Не все, Юсуф, - выдохнула она и заплакала. Юсуф взял ее за руку.
- А что же еще, Муаззез? Что еще?
В ответ она разразилась потоком слез. У Юсуфа потемнело в глазах. Ему хотелось обнять жену, приласкать, утешить, успокоить ее, сказать, что он многое знает, но не осуждает ее, хотелось разбить лед между ними. Но что-то удержало его, заставляя смотреть на Муаззез потухшими глазами. Он проговорил тихо:
- Не плачь, Муаззез, я скоро вернусь! - Он не сдвинулся с места, а снова посмотрел на жену и добавил, словно вверяя ей какую-то тайну: - Может, мы все еще поправим!
От этих слов по телу Муаззез пробежала дрожь. Глаза ее, полные слез, округлились.
- Юсуф… Ах, Юсуф!.. Разве это можно поправить!..
- Не знаю… Может быть… Не теряй надежды, жди меня…
Муаззез схватила его за руку.
- Уедем отсюда, Юсуф?
- Уедем!
- Уедем, как только ты вернешься, хорошо?
- Как же так сразу? Вот вернусь, мы все обсудим! Муаззез снова поникла. Устремив взгляд куда-то вдаль, она проговорила:
- Не знаю… Ты сказал, что скоро вернешься, не правда ли? И я буду тебя ждать…
Юсуф положил руку ей на плечо.
- Не горюй. Приди в себя. И смотри, не делай без меня глупостей!..
Он вскочил на лошадь.
Дни, которые последовали за этим, Юсуф не забудет до конца своей жизни. И каждый раз, когда он вспоминает о них, его охватывает то бесконечная ненависть и гнев, то печаль и тоска.
Когда он выехал из дому, на улице было ясно и холодно. Северный ветер, особенно чувствовавшийся за городом, кружил по полям, заставляя тополи со свистом схлестываться друг с другом.
Белая лошадь скакала по дороге, то прижимая, то навостряя уши, и ее длинный хвост развевался по ветру, как знамя.