Ну вот, в конце концов, течение снова вытащило меня на открытую воду, однако криков я никаких больше не слышал. И решил, что Джим, скорее всего, налетел на какой-нибудь топляк, тут ему и конец пришел. Я здорово устал, и потому лег на дно челнока и сказал себе, что с меня хватит. Засыпать мне, конечно, не хотелось, однако меня до того клонило в сон, что я решил все же подремать, совсем недолго.
Но, видать, получилось не так уж и недолго, потому что, когда я проснулся, в небе ярко сияли звезды, от тумана и следа не осталось, а челнок мой несло кормой вперед по большой излуке. Я не сразу сообразил, где нахожусь, подумал, что мне все это снится, а когда воспоминания стали возвращаться ко мне, то оказались они какими-то смутными, точно все на прошлой неделе произошло.
Река в этом месте была страх какая широкая, оба ее берега заросли высоченным, густейшим лесом, казавшимся при свете звезд сплошной стеной. Я взглянул вниз по течению и различил на воде какую-то черную крапину. Поплыл к ней, но когда, наконец, нагнал, она оказалась просто-напросто двумя связанными бревнами от плота. Тут я увидел другую такую же и погнался за ней, потом третью и вот уж эта была тем, что я искал. Нашим плотом.
Забрался я на него и сразу увидел Джима - он сидел и спал, свесив голову между колен и держа правую руку на рулевом весле. Второе весло было разбито в щепу, плот покрывали листья, ветки, грязь. Похоже, досталось ему - выше ушей.
Я привязал челнок, улегся на плот под самым носом Джима, зевнул, потянулся, так что кулаком по Джиму заехал, и говорю:
- Привет, Джим, я что, заснул? Чего ж ты меня не растолкал?
- Милость божья, это ты, Гек? Не помер - не потонул - воротился? Глазам своим не верю, голубчик, просто глазам не верю. Дай мне посмотреть на тебя, дитя, дай пощупать. Нет, точно не помер! Вернулся назад, живой-здоровый, все тот же старина Гек, хвала небесам!
- Да что с тобой, Джим? Ты виски напился?
- Напился? Я напился? Да когда мне пить-то было?
- Так чего ж ты такую околесицу несешь?
- Какую околесицу?
- Какую? Бормочешь, что я вернулся и прочее, будто я уходил куда.
- Гек… Гек Финн, посмотри мне в глаза, посмотри в глаза. Ты разве не уходил?
- Уходил? Господи-боже, о чем ты? Никуда я не уходил. Да и куда мне уходить-то было?
- Нет, постой, погоди, тут что-то не так. Это я - или еще кто? Я в своем уме или как? Вот что я хочу знать.
- Ну, думаю, это ты, даже и не сомневаюсь нисколько, но, по-моему, у тебя, старого обормота, ум за разум зашел.
- Значит, я это я? Ладно, тогда ты мне вот чего скажи: разве ты не уплывал в челноке, чтобы плот на островке привязать?
- Нет, не уплывал. И на каком еще островке? Я и островка-то никакого не видел.
- Не видел? Послушай, Гек, разве плот не сорвался, и не уплыл по реке, а ты не остался сзади и не потерялся в тумане?
- В каком тумане?
- Да в тумане же! - в тумане, который тут всю ночь провисел. И разве ты не кричал, и я не кричал, и мы не заблудились среди островов - один потерялся, а другой все равно что потерялся, потому как не знал, где он есть? И разве меня не било об эти чертовы острова, разве я не перепугался до смерти, да и вообще чуть не потоп? Разве не так все было, сэр? Ответьте.
- Ну это уж ты заговариваться начал, Джим. Не видел я никакого тумана, и островов тоже, все было тихо-мирно. Я целую ночь просидел вот на этом месте, с тобой разговаривал, а минут десять назад ты заснул и я, видать, тоже. Насосаться ты за это время никак не мог, стало быть, тебе все это приснилось
- Да черт побери, как же мне столько всего за десять минут присниться могло?
- Выходит, как-то приснилось, потому что ничего этого не было.
- Слушай, Гек, я же все так ясно видел, как…
- Какая разница, ясно-неясно, не было же ничего. Уж я-то знаю, я все время здесь сидел.
Джим минут с пять промолчал, обдумывая все. А потом говорит:
- Ну тогда ладно, Гек, похоже, и вправду приснилось, но, черт меня задери, если я когда-нибудь видел такой яркий сон. Да и не уставал я ни от одного так, как от этого.
- О, это, как раз, штука нередкая, бывает, что и во сне устанешь, как наяву. А этот сон тебя, похоже, совсем измотал. Расскажи-ка мне его поподробнее, Джим.
Джим принялся за дело, рассказал мне все, что с ним случилось, от начала и до конца, но, конечно, с прикрасами. А потом сказал, что надо этот сон "тренпретировать", потому как он был послан нам в остережение. Сказал, что первый намывной островок обозначает хорошего человека, который захочет сделать нам добро, а течение - другого человека, который оттащит нас от первого. Крики - это предупреждения, которые мы время от времени получаем, и если мы не будем стараться понять их, то они нас не только не спасут от беды, но как раз до нее и доведут. Множество островков - это неприятности, которые мы можем нажить, встречаясь со всякими забияками и вообще с дурными людьми, но, если мы не станем лезть в чужие дела, и отвечать этим людям бранью на брань, и злить их, то избавимся от них и выйдем из тумана на широкую, чистую воду, которая есть свободные штаты, а там уж все будет хорошо.
Когда я только забирался на плот, небо затянуло тучами и стало совсем темно, но теперь оно опять прояснилось.
- Да, Джим, - говорю я, - отлично ты все растолковал, но только скажи мне, вот это-то что такое значит?
И я указал ему на покрывшие плот листья и мусор, на разбитое весло. Их уже совсем хорошо видно было.
Джим посмотрел на сор, потом на меня, потом снова на сор. Мысль о сновидении так крепко засела в его голове, что он, похоже, не мог вытряхнуть ее оттуда и расставить все по местам. Ну а когда все понял и расставил, взглянул мне без всякой улыбки прямо в глаза и говорит:
- Что это значит? Могу тебе рассказать, что это значит. Когда я вконец устал от возни с плотом и от криков, которыми звал тебя, то заснул и сердце мое разрывалось, потому что ты пропал, а что будет со мной и с плотом, об этом я и думать забыл. А когда проснулся и увидел, что ты снова здесь, целый и невредимый, так чуть не расплакался, готов был от счастья на колени встать и ноги тебе целовать. А ты об одном только и думал - как бы половчей одурачить старого Джима враньем. Вот это вот мусор, да, и люди, которые сыплют друзьям грязь на голову и на посмешище их выставляют, они тоже мусор.
Тут он медленно встал, ушел в шалаш и ничего больше не сказал. Да мне и так уж за глаза хватило. Я себя таким подлецом почувствовал, что готов был его ноги целовать, лишь бы он обратно вернулся.
Минут пятнадцать я твердил себе, что не пойду за ним, не стану унижаться перед каким-то там негром, и все же пошел и никогда с тех пор не пожалел об этом, ни разу. Больше я с ним таких грязных шуток не разыгрывал, да и ту не сыграл бы, кабы знал наперед, что он так расстроится.
Глава XVI
Змеиная кожа продолжает делать свое черное дело
Почти весь следующий день мы проспали и в путь тронулись уже ночью, - держась позади чудовищной длины плота, который перед тем тянулся и тянулся мимо нас, точно какой-нибудь крестный ход. Спереди и сзади у него было по четыре огромных весла, и мы решили, что работает на нем не меньше тридцати человек. На плоту стояло пять больших шалашей, далеко один от другого, в середке его горел открытый костер, а на каждом конце торчало по высокой сигнальной мачте. Роскошный был плот. На таком всякий поплавать не отказался бы.
Так мы и добрались до большой излучины, и тут небо затянуло тучами и стало душно. Река в том месте разливалась очень широко, а по берегам ее стоял сплошной лес - ни просвета в нем видно не было, ни огонька какого. Мы разговаривали про Кейро, гадали, заметим ли его, когда подплывем поближе. Я сказал, что можем и не заметить, потому как я слышал, что в нем всего-то около дюжины домов и, если ни в одном света не зажгут, как мы узнаем, что плывем мимо города? Джим сказал, там же две больших реки сливаются, так мы это место и узнаем. А я ответил, что мы можем принять устье Огайо за начало большого острова и решить, что его и оплывать не стоит, все равно в той же реке останешься. Джима это сильно растревожило, да я тоже забеспокоился. В общем, вопрос был такой: что делать? Я сказал, что, как увидим где первый огонек, я сплаваю к нему в челноке и навру там, что папаша мой сейчас малость выше идет на своей торговой барке, однако торговать он начал недавно, вот и послал меня узнать, далеко ли еще до Кейро. Джим согласился, что это мысль хорошая, и мы раскурили трубочки и стали ждать.
Делать нам было нечего - только город выглядывать, чтобы мимо не проскочить. Джим уверял, что уж он-то этот город не прозевает, потому что, едва увидев его, в тот же миг станет свободным человеком, а если прозевает, то попадет в рабские штаты, и о свободе ему придется забыть. Он то и дело вскакивал на ноги и спрашивал:
- Это не он вон там?
Но это был не он, а блуждающий огонек или светляк, и Джим снова присаживался и принимался вглядываться в темноту. И говорил, что от такой близости свободы он просто весь дрожит, точно в горячке. Ну, должен вам сказать, я от этих его слов тоже начал дрожать, точно в горячке, потому как мне вдруг пришло в голову, что он ведь и вправду вот-вот свободу получит, а кто в этом виноват? Я, кто же еще. Никак мне не удавалось этот груз с совести сбросить, ну никак. И до того меня мои мысли заели, что я ни сидеть, ни стоять на одном месте не мог. Раньше я об этом как-то и не думал - о том, что натворил. А теперь задумался и ничего поделать не мог, мысли лезли и лезли ко мне и жгли меня все сильнее. Я пытался отговориться тем, что я же Джима у законной его хозяйки не уводил, а значит и не виноват ни в чем, да куда там, совесть мигом вставала на дыбы и говорила мне: "Но ты же знал, что он беглый и к свободе рвется, мог бы сплавать на берег да кому-нибудь про него рассказать." И это была чистая правда, от которой ну никуда не денешься. А совесть, знай, свое гнет: "Чем уж так насолила тебе бедная мисс Ватсон, что негр ее сбежал на твоих, почитай, глазах, а ты никому об этом и слова не сказал? Что сделала тебе бедная старая женщина, за что ты с ней так обошелся, а? Так я тебе скажу, что она сделала, - она тебя читать учила, и вести себя прилично, она из сил выбивалась, как умела, ради твоего блага. Вот что она тебе сделала."
И я почувствовал себя таким подлецом, да так загоревал, что мне просто помереть захотелось. Я сновал взад-вперед по плоту, ругая себя на все корки, и Джим тоже сновал, мне навстречу. Обоим нам не сиделось на месте. И каждый раз, как он вскрикивал: "Это Кейро!" да приплясывать начинал, меня точно пуля пробивала, и я говорил себе: ну, если это Кейро, так я там точно подохну, потому что в глаза никому смотреть не смогу.
Я-то все это про себя говорил, а Джим вдруг заговорил во весь голос. И принялся разглагольствовать о том, как он, едва попадет в свободный штат, сразу начнет деньги откладывать, ни единого цента тратить не станет, а когда накопит побольше, то выкупит жену, которая принадлежит фермеру, живущему в тех местах, где раньше мисс Ватсон жила, а после они с женой станут работать вместе и выкупят своих детишек, их у него двое было, и если хозяин откажется их продать, так они обратятся за помощью к "аблицинистам" и украдут обоих.
Меня от этих разговоров аж мороз по коже продрал. В жизни своей он ни слова подобного вымолвить не смел. И смотрите, как переменился от одной только мысли, что свобода близка. Верно пословица говорит: "протяни негру палец, он тебе всю руку отхватит". Вот думаю, до чего дело дошло, а все из-за того, что тебе умом пораскинуть лень было. Ну и пожалуйста, стоит перед тобой негр, которому ты все равно что помог сбежать, расставил ноги и рассказывает, как он своих детей украдет - детей, принадлежащих человеку, которого ты и не видел никогда, который тебе ничего плохого не сделал.
До того меня огорчили его слова, такие они были подлые, что совесть моя взъярилась пуще прежнего, и наконец, я сказал ей: "Отцепись, не все же потеряно, - как увижу первый огонек, поплыву на берег и все там расскажу". И мне в тот же миг полегчало, и душа стала, как перышко, ну, счастье, да и только. Точно все беды мои миновали. Я начал усердно высматривать огонек, а внутри у меня все пело. И скоро огонек показался. И Джим тоже как запоет:
- Мы спасены, Гек, спасены! Пляши от радости, Гек! Вот он, наконец, добрый старый Кейро, нутром чую!
Я говорю:
- Сейчас сплаваю на лодке и посмотрю, Джим. Может, это и не он.
Он вскочил, подтянул к плоту челнок, постелил на дно свою старую куртку, чтобы мне сидеть помягче было, протянул мне весло, и как только я отошел от плота, говорит:
- Скоро-скоро я буду кричать от радости и тогда скажу - все это благодаря Геку; теперь я свободный человек, но, кабы не Гек, не видать бы мне никакой свободы, все это Гек сделал. Джим тебя никогда не забудет, Гек, ты лучший друг, какой когда-нибудь был у старого Джима, а теперь так и вовсе единственный.
В челнок я залез только с одним желанием - донести на Джима, однако от этих слов желание мое будто ветром сдуло. Я и греб уже через пень-колоду и вообще не уверен был хочется ли мне куда-нибудь плыть. А отойдя от плота ярдов на пятьдесят, снова услышал Джима:
- Вот он плывет, честный старина Гек, единственный белый джентльмен, который сдержал данное старику Джиму слово.
Знаете, меня даже подташнивать начало. Однако я сказал себе: ты должен это сделать - ничего не попишешь. И тут же увидел шедший мне навстречу ялик с двумя вооруженными мужчинами. Он остановился, и я остановился. Один из мужчин и говорит:
- Это что там такое виднеется?
- Плот, - отвечаю.
- Твой?
- Да, сэр.
- Мужчины на нем есть?
- Только один, сэр.
- У нас тут пятеро негров ночью сбежали, мы вон там, выше излучины живем. Мужчина на твоем плоту он какой, белый или черный?
Ответил я не сразу. То есть, я и хотел ответить, но слова как-то не шли. Секунду-другую я пытался собраться с духом, а все равно мне мужества не хватило - перетрусил почище зайца. Ну, а как понял, какой я слабак, так и пытаться перестал, и говорю:
- Белый.
- Пожалуй, мы все-таки сами на него взглянем.
- Ой, взгляните, пожалуйста, - говорю я, - там мой папа лежит, может, вы поможете мне отбуксировать плот вон туда, где огонь горит. А то он совсем разболелся - и мамочка с Мэри-Энн тоже.
- А черт, со временем у нас туговато, сынок. Ну да уж что уж тут, поможем. Давай-ка, разворачивай челнок, поплыли.
Я развернул, они тоже взялись за весла. А когда все мы сделали по паре гребков, я и говорю:
- Знаете, папочка уж так вам благодарен будет. Я ведь многих просил помочь подвести плот к берегу, да все отказывали, а одному мне не справиться.
- Вот негодяи. Хотя, вообще-то, странно. А что с твоим отцом такое, сынок?
- У него… э-э… ну, в общем… он прихворнул малость.
Оба тут же грести и перестали. До плота уже всего ничего осталось. Один говорит:
- А ведь ты врешь, сынок. Так что с твоим папой? Отвечай по правде, тебе же лучше будет.
- Я отвечу, сэр, всю правду скажу - но вы не бросайте нас, пожалуйста. У него… у него… джентльмены, вам ведь только впереди плота идти и придется, а конец я вам с него сам привезу, вам к плоту и подходить не нужно будет… пожалуйста.
- Задний ход, Джон, задний ход! - говорит один. И они отплыли немного назад. - А ты не подходи к нам, сынок, и держись с подветренной стороны. Проклятье, не хватало еще, чтобы на нас ветер заразу нанес. У твоего папы оспа и ты это отлично знаешь. Чего ж ты сразу не сказал? Перезаразить тут всех хочешь?
- Раньше я всем говорил, - отвечаю я дрожащим голосом, - а они сразу уплывали, бросали нас.
- Эх, бедолага, я тебя хорошо понимаю. Нам обоим жаль тебя, да только… а, черт, ну не хотим мы заразу подцепить, о чем тут говорить? Знаешь, я тебе вот что скажу. Сам к берегу приставать не пытайся, только плот зазря разобьешь. Спустись по реке миль на двадцать, увидишь на левом берегу город. К тому времени уже день будет, попроси о помощи, но, смотри, скажи, что вся твоя семья простудилась и в жару лежит. Не сваляй еще раз дурака, пусть тамошний народ сам разбирается что к чему. Видишь, мы тебе добра желаем, так что уж будь умницей, отплыви от нас миль на двадцать. А к тому огоньку не плавай, там один только лесной склад, больше нет ничего. Слушай, я так понимаю, отец твой человек не богатый, да и не повезло ему здорово, чего уж тут. Вот смотри, я кладу на эту доску монету - двадцать долларов золотом, - как она станет мимо тебя проплывать, возьмешь ее. Подло, конечно, бросать тебя вот так, но, господи! С оспой шутки плохи, сам знаешь.
- На-ка, Паркер, - говорит второй мужчина, - положи и от меня двадцать долларов. Прощай, сынок, сделай, как сказал мистер Паркер, и все обойдется.
- Он верно говорит, мой мальчик, - прощай, всего тебе доброго. А если увидишь где беглых негров, попроси кого-нибудь помочь изловить их - еще денег заработаешь.
- Прощайте, сэр, - говорю я, - если увижу беглых негров, от меня они не уйдут.
Они уплыли, а я вернулся на плот, чувствуя себя человеком совсем никудышным, пропащим, потому как понимал, что поступил дурно, и что научиться поступать правильно у меня теперь нипочем не получится; ведь если кто не привык поступать так с самых первых лет, все, пиши пропало, - когда подопрет нужда в хорошем поступке, у него никакого опыта не будет и потерпит он полный провал. В общем, поразмыслил я немного, а потом и говорю себе: погоди-ка, ну, положим, поступил бы ты хорошо и выдал бы Джима, - что, лучше тебе было бы, чем сейчас? Нет, отвечаю, не лучше - точно так же и было бы. А тогда много ли проку, говорю я себе, учиться поступать правильно, если от хороших поступков хлопот не оберешься, плохие совершаются сами собой, а результат все равно один и тот же? На этот вопрос ответа у меня не нашлось. И я решил больше с ним не возиться, и после этого всегда поступал так, как бог на душу положит.
Заглянул я в шалаш, а там никакого Джима и нет. Поозирался по сторонам - нигде его не видно. Я и говорю:
- Джим!
- Здесь я, Гек. Они далеко отошли? Не кричи так.
Он, оказывается, в воде сидел, под кормовым веслом, один только нос наружу торчал. Я заверил его, что те двое уплыли, и он забрался на плот. И говорит: