Йошуа знал об этой заманчивой землице, она была отлично помечена на карте, которую он имел в голове. Знал о ней и Моисей, но что направились туда и наметили в качестве цели Кадес, организовал Йошуа. Его возможность - она была здесь. Такая жемчужина, как Кадес, разумеется, не пустовала без владельцев. Она находилась в надежных руках - не слишком надежных, надеялся Йошуа. Хочешь ее получить, нужно сразиться с тем, кто ею обладает, а это был Амалик.
Часть племени амаликитян владела Кадесом и непременно стала бы его оборонять. Йошуа пояснил Моисею, что между Яхве и Амаликом быть войне, сражению, даже если это приведет к вечной между ними вражде, из рода в род. Оазис нужно заполучить; это оптимальное пространство для роста, а кстати, и для освящения.
Моисей крепко задумался. Для него одно из последствий незримости Бога состояло в том, чтобы не желать дома ближнего своего, и он попенял на это своему юноше. Но тот ответил: Кадес - не дом Амалика. Он, Йошуа, ориентируется, дескать, не только в пространстве, но и в прошлом, и ему известно, что некогда - он, правда, не может точно сказать когда - Кадес уже был населен еврейскими людьми, близкородственной кровью, потомством отцов, которых разбили амаликитяне. Кадес краденый, а краденое красть можно.
Моисей в этом сомневался, но у него имелись свои причины полагать, что Кадес - вообще-то край Яхве и причитается тем, кто заключил с Ним завет. Ведь Кадес назывался так, как назывался - а именно "святилище", - не только из-за естественной привлекательности. В известной степени он и являлся святилищем мадианитянского Яхве, в Котором Моисей узнал Бога отцов. Недалеко от него, по направлению к востоку и Едому, на одной линии с другими находилась гора Хорив, куда Моисей ходил из Мадиама и на склоне которой в горящем терновом кусте ему открылся Бог. Хорив, гора, являлась пристанищем Яхве - одним по крайней мере. Его изначальное пристанище, как было известно Моисею, находилось на горе Синай, в краю глубокого полдня. Но между Синаем и Хоривом, местом возложения поручения на Моисея, существовала тесная связь, как раз благодаря тому, что Яхве пребывал и там, и там; их можно было отождествить, Хорив можно было назвать Синаем, и Кадес назывался так, как назывался, поскольку, допустив известную вольность, можно было утверждать, что он расположен у подножия священной горы.
Потому Моисей одобрил намерения Йошуа и позволил ему принять подготовительные меры для военного похода Яхве на Амалика.
XII
Сражение состоялось, оно есть исторический факт. То было очень тяжелое сражение, оно шло с переменным успехом, но Израиль одержал в нем победу. Это-то имя, Израиль, означающее "Бог ведет войну", Моисей до сражения в порядке подкрепления присвоил роду с пояснением, что имя очень древнее, лишь погрузившееся в забвение, что его отвоевал себе уже Иаков, праотец, называя им и своих. Это весьма пошло на пользу роду; ибо если прежде племена его были еле связаны, то теперь все они звались Израиль и под этим броненосным именем сражались вместе, выстроившись боевыми рядами, ведомые Йошуа, военачальным юношей, и Халевом, его заместителем.
У амаликитян не возникло сомнений относительно смысла приближения кочевого народа; такие приближения всегда имели только один смысл. Не дожидаясь нападения на оазис, они тучами вышли из него в пустыню, числом больше Израиля, к тому же лучше вооруженные, и в высоко взвихрившейся пыли, толчее, под военные кличи, завязалось сражение, неравное еще и потому, что людей Йошуа мучила жажда и у них очень много дней не было никакой другой пищи, кроме манны. Зато у них был Йошуа, прямо смотрящий юноша, который руководил их действиями, и был Моисей, Божий человек.
Последний к началу рукопашной вместе с Аароном, своим молочным братом, и Мариам, пророчицей, отошел на холм, откуда открывался вид на поле битвы. Его мужественность не являлась мужественностью воина. Куда больше его дело было священническое, и все безусловно согласились с ним, что только то и может быть его делом - с поднятыми руками взывать к Богу в воспламеняющих выражениях вроде: "Восстань, Яхве мириад, тысяч Израиля, и рассыплются враги Твои, и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя!"
Они не побежали и не рассыпались, вернее, сперва сделали то и другое лишь точечно и совсем ненадолго; ведь Израиль был разъярен жаждой и пресыщением манной, а мириад Амалика было больше, и после краткого припадка уныния они напирали и напирали, порой до опасной близости к холму обозрения. Но с очевидностью выяснилось, что всякий раз, как Моисей поднимает руки к небу, одолевает Израиль, когда же руки опускает, одолевает Амалик. Посему, так как своими силами он не мог без передышки воздевать руки, Аарон и Мариам с обеих сторон поддерживали его под мышки, обхватив заодно и сами руки, чтобы оставались наверху. Что это значит, помогает понять тот факт, что сражение длилось с утра до вечера, и все это время Моисею пришлось стоять в такой мучительной позе. Тут-то и становится ясно, как тяжело приходится порой духовной мужественности на молельных холмах - пожалуй, куда тяжелее, чем тем, кому внизу, в суматохе можно метелить противника.
Да и немыслимо проделывать такое в течение целого дня; сподвижникам иногда приходилось на минутку опускать руки учителя, что, однако, всякий раз тотчас стоило воинам Яхве немалой крови и осложнений в бою. Тогда они снова поднимали его руки, и в ту же секунду к тем, что были внизу, приливало мужество. К сему, дабы приблизить благоприятный исход сражения, добавился полководческий дар Йошуа. То был юноша-воин, действовавший по плану, находивший удачные решения и ставивший задачи, изобретавший маневры совершенно новые, доселе неслыханные, по крайней мере в пустыне, а Кроме того, командир, у которого хватало выдержки примириться с временной сдачей территории. У правого фланга врага он собрал лучшие свои силы, избранных, ангелов смерти, решительно надавил, потеснил и в этом месте одержал победу, правда, главные силы Амалика получили при том большое преимущество по сравнению с рядами Израиля и с бурным натиском отвоевали у них значительное пространство. Однако прорыв на правом фланге позволил Йошуа зайти Амалику в тыл, так что тому пришлось поворотиться, одновременно сражаясь с почти было разбитыми, но вот уже опять мужественно двинувшимися в бой главными силами Израиля, и растерянность в нем возобладала, он пал духом.
- Предательство! - воскликнул он. - Все погибло! Оставьте надежду на победу! Яхве сильнее нас, это бог непостижимого коварства!
С подобными выражениями отчаяния Амалик опустил меч и был разбит.
Лишь немногим из амаликитян удалось бежать на север, где они присоединились к вождю. Израиль же вошел в оазис Кадес, он открылся им - пересеченный широким, шумным ручьем, который был окаймлен полезными кустарниками и плодовыми деревьями, полный пчел и певчих птиц, перепелов и зайцев. Оставленные в селениях дети Амалика умножили число собственного подрастающего поколения. Жены Амалика стали женами и рабынями Израиля.
XIII
Моисей, хоть у него долго еще болели руки, был счастлив. Что он так и остался очень измученным, самым измученным из всех людей на земле, мы еще увидим. Но пока он был очень счастлив благоприятным развитием событий. Исход удался, мстительная мощь фараона потонула в Чермном море, шествие по пустыне окончилось благополучно, а в сражении за Кадес с помощью Яхве была одержана победа. Он был велик в глазах рода отца, был в силе успеха, был "тем человеком Моисеем, который вывел нас из Египта", а это как раз и требовалось ему, чтобы приступить к труду, к труду очищения и формования под знаменем Незримого, бурения, отсекания и лепки плоти и крови, чего он так жадно желал. Он был счастлив, что заполучил наконец-то эту плоть в обособленности, на вольных просторах, в оазисе под названием "Святилище". Тот стал ему мастерской.
Он показал народу гору, виднеющуюся среди других на востоке от Кадеса за пустыней: Хорив, который можно было назвать и Синаем, на две трети поросший кустарником, а сверху пустынный, пристанище Яхве. Что он и был этим пристанищем, представлялось правдоподобным, так как гора являлась необычной, выделяясь среди своих сестер облаком, которое, никогда не отклоняясь, лежало над вершиной в форме крыши и днем отливало серым, а ночью светилось. Там, услышал народ, на поросшем кустарником склоне, под скалистой вершиной Бог из горящего тернового куста говорил с Моисеем, поручив ему вывести их из Египта. Они слушали с испугом и трепетом, покуда занимавшими у них место почтительного страха и благоговения. Правда, когда Моисей показывал им гору с длительного хранения облаком и разъяснял, что там восседает Бог, возжаждавший их, возжелавший быть их единственным Богом, у всех, даже у бородатых мужчин обычно тряслись коленки, как у трусливых зайцев, и Моисей, потрясая кулаками, выговаривал им за вульгарность и позаботился о том, чтобы они стали относиться к Яхве более мужественно-доверчиво, соорудив Ему жилище и у них, в самом Кадесе.
Ибо Яхве имел переменную дислокацию - это было связано, как и еще кое-что, с Его незримостью. Он находился на Синае, Он находился на Хориве, а теперь вот, едва немного обустроились в Кадесе, в селениях амаликитян, Моисей соорудил Ему дом и здесь - шатер невдалеке от собственного, который назвал шатром встречи, или шатром собрания, а еще скинией собрания и где разместил священные предметы, являющиеся подручным материалом для почитания Безобразного. Преимущественно это были предметы, которые Моисей ввел, памятуя о культе мадианитянского Яхве: в первую очередь своего рода сундук с шестами для переноски, на котором, по словам Моисея - а уж он-то знал, - незримо восседало Божество и который, если, например, в попытке отомстить надвинется Амалик, нужно взять на поле битвы и нести перед собой. Далее, подле сундука хранился жезл с головой змеи, именуемый также Медным змеем, в память о трюке Аарона, с благими намерениями проделанном перед фараоном, но все-таки с сопроводительным значением, что это вместе с тем и жезл, который Моисей простер над Чермным морем, дабы оно расступилось. Но особенно шатер Яхве таил еще так называемый ефод, потрясаемый карман, из которого выскакивали "да" или "нет", "справедливо" или "несправедливо", "хорошо" или "плохо", жребий оракула "урим и туммим", когда в случае возникновения трудного вопроса, для людей неразрешимого, приходилось взывать непосредственно к третейскому суду Яхве.
Однако в основном возникавшие между людьми спорные и правовые вопросы Моисей решал сам, замещая Яхве. Это было даже первое, что он сделал в Кадесе - учредил судебное присутствие, где в определенные дни улаживал тяжбы и вершил право: там, где начинался самый сильный источник, испокон веков называвшийся Ме-Мерива, то есть "источник тяжбы"; там он вершил право, источая его священным, как выбивающаяся из-под земли вода. Но если подумать, что в сферу его единоличной юрисдикции входило целых двенадцать тысяч пятьсот душ, то можно прикинуть, как он был измучен. Ведь вокруг его седалища у источника толпилось несметное количество людей, поскольку право для забытого и заброшенного рода являлось чем-то совершенно новым, поскольку род до сих пор едва ли подозревал о его существовании - а теперь вот узнал, что, во-первых, право совершенно непосредственно связано с незримостью Бога и Его святостью, находится под Его покровом, а во-вторых, включает в себя и нарушение права; этого простой люд долго никак не мог понять. Ибо полагал, что там, где вершится право, правым должен оказываться каждый, и поначалу не хотел верить, будто кто-то может получить по праву и так, что он по праву не получит и придется уйти несолоно хлебавши. Такой человек скорее всего жалел потом, что не уладил дело с противником по старинке, при помощи камня в кулаке, вследствие чего оно, возможно, приняло бы иной оборот, и с большим трудом учился у Моисея, что это против незримости Бога и что никто не уйдет несолоно хлебавши, благодаря праву не получив по праву; так как право в его святой незримости сколь красиво, столь и достойно, вне зависимости оттого, признает ли оно кого правым или неправым.
Так что Моисею приходилось не только вершить право, но и учить праву, и был он крайне измучен. Он ведь сам в фиванском интернате изучал право, египетские свитки с установлениями и законы Хаммурапи, евфратского царя. Это помогало ему в судебном следствии по многим делам, как, например, если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола следует побить камнями и мяса его не есть, но владелец вола не виноват, за исключением тех случаев, когда вол, что все прекрасно знали, вообще был бодлив и владелец плохо стерег его, тогда и его участь решена, если только он не даст выкуп в размере тридцати серебряных шекелей. Или если кто раскроет яму и как следует не покроет ее, так что упадет в нее вол или осел, то владелец ямы должен покрыть причиненный потерпевшему ущерб деньгами, а падаль будет его. Или если еще что случалось из членовредительства, жестокого обращения с рабами, краж, взломов, повреждения посевов, поджогов или злоупотребления доверенным имуществом. Во всех подобных случаях и сотне других Моисей выносил решение, опираясь на Хаммурапи, определял правых и неправых. Но для одного судьи это было слишком много, место у источника было забито битком, и, ответственно проводя следствие по каждому отдельному случаю, учитель не успевал, многое приходилось откладывать, все время добавлялись новые дела, и был он измучен больше всех.
XIV
Потому можно считать большой удачей, когда в Кадесе Моисея посетил его мадианитянский тесть Иофор и дал добрый совет, до которого сам он по добросовестному своему самочинию не додумался бы. Поскольку вскоре после прибытия в оазис Моисей послал в Мадиам к тестю, чтобы тот вернул ему жену Сепфору и сыновей, которых он передал тому на время египетских волнений. Но Иофор любезно приехал лично вручить ему жену и сыновей, обнять его, поглядеть, что да как, и услыхать, как все прошло.
Это был дородный шейх, с ясным взором, размеренными, артистичными жестами, светский человек, князь развитого, весьма опытного в общественном смысле народа. После крайне торжественной встречи он вошел к зятю в шатер и не без изумления узнал, как невероятно проявил себя с Моисеем и Моисеевыми людьми один из его богов, и именно безобразный среди них, как сумел избавить их из руки египтян.
- Кто бы мог подумать! - сказал Иофор. - Он, пожалуй, могущественнее, чем мы предполагали, и то, что ты мне рассказываешь, вселяет в меня опасение, что мы до сих пор слишком им пренебрегали. Я позабочусь о том, чтобы он и у нас был в большей чести.
На следующий день было намечено публичное всесожжение, из тех, что Моисей устраивал редко. Он не преувеличивал значение жертвоприношений; они для Незримого не столь существенны, говорил он, жертвы приносят и другие - другие народы мира. А Яхве говорит: "Прежде всего Моего голоса послушайте, что есть - раба Моего Моисея, тогда Я буду вашим Богом, а вы - Моим народом". Но на сей раз была назначена жертва убиения и всесожжения, как для ноздрей Яхве, так и в честь приезда Иофора. А еще на следующий день рано утром Моисей взял тестя к "источнику тяжбы", чтобы тот поприсутствовал на процессе и посмотрел, как Моисей судит народ. И стоял народ пред ним с утра до вечера, и о том, чтобы управиться, не могло быть и речи.
- Я тебя умоляю, господин мой зять, - молвил гость, когда они с Моисеем покидали место заседания, - что же ты себя; так мучаешь! Сидишь там один, а народ толпится вокруг тебя с утра до вечера! Что это такое делаешь ты?
- Но я обязан, - отвечал Моисей. - Народ приходит ко мне, и я сужу между тем и другим и показываю право Божие и законы Его.
- Но, любезнейший, что же ты так неловок! - продолжал Иофор. - Разве так управляют, разве правитель должен так себя истязать и все делать сам? Ты столь утомляешь себя, что смотреть жалко, глаза твои уже почти ничего не видят, и голос твой садится от судейства. А народ при этом ничуть не утомляется. Так не делают, ты не сможешь долго решать все дела сам. Да это и необязательно - послушай слов моих! Если ты будешь для народа посредником пред Богом и будешь представлять Ему крупные дела, касающиеся всех, этого совершенно достаточно. Усмотри же, - сказал он, сопровождая слова неторопливыми жестами, - из своей оравы людей честных, обладающих некоторым авторитетом, и поставь их над народом тысяченачальниками, стоначальниками, да даже пятидесятиначальниками и десятиначальниками, пусть они судят по праву и по законам, которые ты дал народу, пусть только о важном деле доносят тебе, а все малые дела судят сами - тебе совершенно необязательно об этом знать. У меня бы не было пузца, да я вообще не смог бы вырваться навестить тебя, если бы считал, что должен все знать, и вел дела, как ты.