Так у растворенного окошка и сидели они вдвоем, пока горница понемножку полнилась солнечным теплом; как вдруг услышали звон маленького колокольчика, которым размахивал церковный служка, бежавший перед священником, направлявшимся соборовать умирающего. Они пали на колени и помолились за душу того, кто готовился отойти в мир иной. Потом звон колокольчика, все удаляясь, стих совсем, и они поднялись и снова сели у окна, но уже не такие беспечные, как прежде.
На улице громко судачили две кумушки, охая, кряхтя и гремя костылями.
- Увы и ах! - говорила одна. - Как не пожалеть такого кавалера, всегда был любезный, нарядный, этакий молодец!
- Да уж, - отвечала другая, - бедный Ян Самманс, а ведь убил-то его дружок его жены.
- Двумя ударами кнейфа, в грудь и в живот. В своей крови плавает, кума, вот бедолага-то. А убийце удалось сбежать, и за границей его не достать, потому что, сказывают, он у римского императора в любимчиках.
- Как! Что ж, и наш суд ничего с ним не сделает?
- Да уж он далеко отсюда, если еще не добежал! Но Суд Божий! Святая Мадонна, - заголосили обе, - обрати на убийцу гнев твой, и пусть, если доведется ему избежать петли палача, обретет он на своей дороге шипы, что изранят ему ноги, и злых гадюк с ядовитым жалом, да поразит его молния… Ибо, - удаляясь, краснобайствовали они, - если Господь Бог, Отец небесный, не будет карать убийц, они так и повадятся убивать и, когда не останется больше ни девушек, ни матрон, доберутся и до нас и отнимут у нас те немногие золотые монеты, какие нам удалось скопить с таким трудом, о Господи милостивый!
И две старые кумы ушли, охая, кряхтя и гремя костылями.
Йоханна и сьер Хьюг грустно взглянули друг на друга и взялись за руки.
- Два удара кнейфом, - сказала Йоханна.
- В честной драке, - уточнил сьер Хьюг.
- Кровавое пятно, кровавое пятно на песке, в том месте, где он упал.
- Честная драка, - повторил сьер Хьюг.
- Когда тебя нет дома, мне всегда так тревожно, - заговорила Йоханна, - мне тут одной страшно. Ах! Если бы хоть можно было надеяться, что он жив. Симон! Симон! Кто-то стучит в дверь. Слышишь, вот Хрипун пошел отворять… голос… мужской голос, он мне знаком… Они идут сюда оба, Хрипун и он… Защити меня… Я боюсь.
Хрипун открыл дверь; из-за его спины показался красивый и нарядно одетый мужчина.
- Махмуд! Махмуд! - вскрикнула Йоханна. - Спаси меня, Симон!
И она спряталась за спину сьера Хьюга.
V
Махмуд - ибо это был он - вошел в горницу. Хрипун так и остался стоять за дверью, опираясь на костыль, изрядно удивившись имени нехристя, которое выкрикнула Йоханна, и испугавшись ужаса, прозвучавшего в ее голосе. Поэтому он и остался стоять там, как почуявший опасность верный пес, которому привязанность к хозяевам велит заботиться о них. И Клаас, подумав о том, как стары его плечи, как дрожат руки и трясется все тело, спрашивал сам себя, а сможет ли он защитить сьера Хьюга и Йоханну, если собрать надлежащим образом все его старые кости.
Тем временем Махмуд продолжал стоять на пороге: Йоханна и сьер Хьюг могли спокойно его рассмотреть. Волосы у него были темны, цвета ореховой скорлупы, и он был так же высок, как сьер Хьюг, хотя и потоньше в кости. Он сурово осматривался вокруг огромными черными глазами, на губах не было ни тени улыбки, но и гнева тоже не было. Казалось, спустя три года он явился исполнить обет какой-то дикарской и хладнокровной мести сьеру Хьюгу и Йоханне.
Йоханна в ужасе прикрыла рот фартуком, заглушая рвущиеся из груди вопли и рыдания. Сьер Хьюг, чье сердце давно уж терзали муки совести, стоило ему лишь подумать о Махмуде, падающем на песок от смертельного удара, - сьер Хьюг, увидев его живого, вдруг обрадовался и принялся громко хлопать в ладоши.
- Вот ты и воскрес, чернявый, - сказал он. - Слава Господу нашему! Зачем ты к нам явился?
Махмуд подошел к нему вплотную и ответил, ударив себя в грудь:
- Два удара. Рана за рана.
В это время Хрипун поднялся в спальню Росье и сказал ей:
- Маленькая хозяйка, соблаговолите спуститься и взглянуть, что там внизу происходит: к баасу пришел мужчина свирепого вида и госпожа Йоханна кричит и плачет.
Пока Клаас поднимался в спальню Росье, чтобы сказать ей это, сьер Хьюг так ответил Махмуду:
- Что-то я тебя совсем не пойму, что значит рана за рану? Чего это ты грудь выпятил? Я победил тебя в честной драке; ты исцелился; чего ж ты хочешь еще?
- О горе! - крикнула Йоханна, плача за его спиной. - Неужели ты не понимаешь, что он пришел за твоей жизнью, Симон?
- Рана за рана, - снова повторил Махмуд.
Эти слова донеслись до Клааса, как раз когда Росье, взбежав впереди него в горницу, распахнула дверь. Он не пошел за ней внутрь, а продолжил размышлять, чем может послужить хозяину. И не без основания рассудил так: "Войди я сейчас ни с того ни с сего в горницу этаким дурнем, раз такое задумал этот нехристь с хозяином сделать, так он с меня и начнет, чтобы сперва завалить слабого, а уж потом иметь только одного противника".
- Увы, добрый мой хозяин, - вслух сказал Клаас, - чую запах крови и битвы, так вдохните же крепость в старые мои плечи и хитрость в древние мои мозги.
Росье же, едва увидев Махмуда, громко вскрикнула и, вся побледнев, задрожав и оцепенев, подбежала к Йоханне, ища у нее защиты.
- Эго он, сестра, это он, - причитала она, норовя прижаться к ней, точно цыпленок под крыло курочки.
Но у Йоханны не было сил удивляться или отвечать, все ее мысли были поглощены угрозой, нависшей над жизнью ее любимого Симона. Правда, она успела-таки понять, что Росье узнала в пришедшем того, кого видела утром, но утешить ее она могла лишь тем, что крепко прижала к груди, чтобы рыдать и сетовать вместе.
Когда Махмуд увидел вошедшую Росье, в нем, казалось, проснулось чувство, будто бы даже сродни радости, однако такая радость ничего хорошего не предвещала и была совсем не похожа на приветливую улыбчивость добрых сердец.
Сьер Хьюг стоял прямо перед ним, осторожно пытаясь нащупать за поясом свой кнейф и не находя его там и так же настороженно ожидая слов пришельца; и Махмуд действительно заговорил.
- Битва в песках, - сказал он. - Два удара в грудь. Пятно крови на земле. Упал.
Женщину забрал, женщина любимая, теперь слушай. Кровь за кровь, рана за рана, женщина за женщина.
Сказав это, он указал на Росье.
- Красивый ты малый, - насмехаясь над ним, произнес сьер Хьюг, - и задирист как настоящий петушок, ах ты, жизнерадостный мой чернявый любезник. Ты, значит, хочешь отведать мою юную сестричку и в то же время своим добрым кинжалом содрать с меня шкуру. Ха! Ишь ты, Росье захотел… а ну-ка попробуй, возьми ее прямо сейчас, дружочек. А мыто, брабантцы, вкалываем в поте лица, прежде чем добиться хоть чего-нибудь в жизни, - и вот пожалуйста: этим нехристям, крещенным верблюжьей мочой, стоит сказать одно слово, предательское слово, й оно уже действует как приворотное зелье. Убивай и грабь, грабь и убивай, проклятый язычник, ни Росье, ни я не будем тебе прекословить.
Говоря это, он так издевательски поглядывал, так весело блестели его глаза и так гордо вздернулась голова, что к Йоханне вернулась смелость, и она сказала:
- Я так люблю тебя, муж мой…
Росье, кроткая голубка, решила вмешаться и заговорить, подумав, что доброта ее сердца наверняка тронет этого переодетого африканца, явившегося в их тихий домик, чтобы пролить кровь и похитить ее отсюда.
- Ах, господин чужестранец, - сказала она, - разве вы не замечаете, как нам всем, и мне и моей сестре, страшно смотреть на ваше злобное лицо, которое показалось мне таким добрым у входа в церковь?
И она улыбнулась ему своими красивыми глазами, моля подарить ей ответную улыбку; но нехристь улыбался не шире, чем чурбан во дворе, и отвечал:
- Битва проиграна, битву надо снова, раны за раны, кровь за кровь, женщина за женщина.
Тут сьер Хьюг рассвирепел.
- Ну вот что, - сказал он, - мне надоело слушать, что туг изрыгает твоя подкопченная рожа. Смотрю на тебя и чувствую, что как будто горчицы объелся, так что мы сейчас изрубим тебя на салат по-магометански, друг любезный, на салат из нехристя, поперченный сыном пророка.
- Опомнись, братец, - вскричала Росье, - не проливай крови ближнего своего.
- Ах, ближнего, - понемножку оживляясь и показывая на Махмуда, сказал сьер Хьюг, - да уж, ближний тигр, ближний шакал, ближняя гиена! Да знаешь ли ты, зачем он явился? Ранить меня после того, как я честно с ним сразился, а потом украсть тебя и увезти в страну мавров, где ты должна будешь чувствовать себя счастливой оттого, что станешь обмывать его княжеские ноги и делить его постель еще с двадцатью красивыми валлийками, которых в базарный день стегают кнутом прямо на деревянных бочках на главной площади!
- Ах! Спаси его, Иисус всемогущий, - вскрикнула Росье, - пусть он уверует и раскается.
Потом, вырвавшись из объятий сестры и миновав сьера Хьюга, она бросилась на колени перед Махмудом, который торжествующе улыбнулся при виде ее унижения.
- Господин мавр, - сказала она, - коль скоро вы и вправду из тех несчастных грешников, которых ждет вечная геенна, господин, я, бедная брабантская девушка, хочу вас спасти… происхождение я веду от знатных мужчин и воспитанных женщин, и если вы захотите остаться в нашем краю, обратиться в нашу христианскую веру и отречься от неверной мавританской, то, быть может, я дам вам то, о чем вы, как мне показалось, настойчиво просили меня этим утром у входа В церковь.
- Росье, - спросил сьер Хьюг, - что это значит?
- Я хочу сказать, - смиренно ответила она, - что от одной мысли о том, что между тобой и этим мужчиной из Мавритании может произойти сражение, я словно уже умерла. И еще скажу, как честная девушка, которой нечего таить, что сегодня утром я уже встречала того, кто сейчас стоит перед вами, и он тронул мое сердце и сам своим взглядом сказал, что испытывает ко мне нежное чувство. И ради себя самой, о господин брат мой, ради любви, которую я испытываю к тебе, и ради того чувства, какое в то мгновение вспыхнуло во мне к нему, я прошу вас обоих не проливать здесь крови, а решить дело миром и отдать меня ему в жены на тех условиях, о которых я уже сказала.
Нежно любил сьер Хьюг свою сестрицу Росье. Так и застыл он, потрясенный, не зная ни что думать, ни что делать, а Йоханна в это время громко рыдала, взывая:
- Не дайте свершиться несчастью с нами, о Иисус всемогущий, отведите от нас этот бич карающий.
Тем временем Хрипун Клаас, поднявшись в свою светелку, где располагалось его ложе для сна, снял со стены славный арбалет, содержавшийся в порядке и отдраенный до блеска, воспоминание о тех временах, когда Клаас, прозванный тогда Грозою Пернатых, был главой достославного цеха арбалетчиков…Вот уже вложена стрела, натянут стальной лук, и Клаас, похрипывая, но сгорая от нетерпения поддержать своего хозяина, притаился за дверью.
Махмуд, усмехаясь нерешительности сьера Хьюга и добрым словам Росье, отвечал:
- Нет Бога, кроме Аллаха, высокого, великого. Христос - разбойник, распятый на кресте. Кровь за кровь, рана за рана, Махмуд победитель, женщина за женщина.
Из ножен, украшенных драгоценными камнями, он выхватил тот самый ужасный кривой кинжал, что мавры между собой называют ятаганом.
- Рана за рана, - отозвался сьер Хьюг, передразнивая его непривычную манеру говорить на чужом языке, - а чернявый за чернявый, уж если у тебя на языке других песен нету, так позволь для нашего удовольствия слегка разнообразить хоть эту. Между прочим, должен тебе сказать, дружочек, что если я увез у тебя жену, то потому только, что бедняжке больше понравилось быть единственной хозяйкой в счастливой семье среди добрых людей, нежели оставаться рабыней и прислуживать твоим прихотям в числе прочих молодых мартышек, которых откармливают нарочно для твоих гнусных забав. Еще мог бы сказать тебе, что среди нас, брабантцев, уж если ссору рассудило железо, то требовать отмщения потом - признак дурного воспитания. Ну а теперь я все-таки готов сразиться с тобой заною и устрою тебе такую головомойку, что ты у меня мигом посветлеешь.
Говоря так, сьер Хьюг все искал оружие у себя за поясом, но никак не мог его нащупать и взглянул тогда на очаг, не осталась ли в нем большая кочерга; но кочергу убрали, потому что дни стояли теплые; тогда он пробежал взглядом по стенам, а на них висели только гобелены тончайшей работы, и ничего железного. Он сказал себе: вот пришла моя смерть, как вдруг заметил в углу древко алебарды, вытесанное из крепкого орехового дерева и заждавшееся, когда в него вставят железный наконечник. "Слава Богу, - сказал он себе, - это как раз то, что мне нужно".
Мавр размахивал своим кривым клинком по одну сторону большого стола. Сьер Хьюг держался по другую, а позади него, дрожа от ужаса, обе женщины заходились в рыданиях и причитаниях.
- Теперь, - сказал он, - это дело только нас двоих. А вы, душечки, потихоньку уберитесь отсюда, чтобы вас не забрызгало, когда я буду прочищать нутро этому чугунку немытому.
И сьер Хьюг, отшвырнув стол, приготовился напасть на Махмуда. Какие красивые удары наносил он древком из орехового дерева, этого словами и не скажешь. Махмуду попадало и по голове, и по шее, и по ногам, а больше всего по плечам, и доставалось ему так крепко, что поистине удивительно, как он от каждого удара не рассыпался на мелкие кусочки. Но этого не случилось, ибо был он так увертлив, хитер и проворен, что все удары как будто от него отскакивали. Прыгая, как взбесившийся кот, изворачиваясь, как мартышка, он что ни миг рассекал сьеру Хьюгу то грудь, то лицо острым концом или лезвием своего кинжала. К тому же его ятаган был такой же длины, как и шпага, и выкован из крепкой доброй стали, так что сьер Хьюг с легкостью мог отправиться в мир иной в этой неравной битве.
Тут вдруг вошел старый Клаас с арбалетом, кашлянул и спросил:
- Баас, как ты думаешь, убить мне этого нехристя?
- Нет, парень, - отвечал сьер Хьюг, все еще нанося удары, - я не хочу, чтобы там, куда он от нас сбежит, он бы говорил, что одного мавра могут одолеть только два христианина.
- Эх, баас! Да ведь тебя в этой драке могут и убить, пойду я хоть шпагу тебе поищу.
- Чтобы накостылять по спине этому мужичью, хватит и палки. Смотри, как я его колочу, отмываю, полощу, скоро он белее снега станет.
- Ха! Баас, ведь плохо вы поступаете, что рискуете вашей драгоценной жизнью под ударами кривого ножа этого чертяки злобного.
- Убирайся, - сказал сьер Хьюг, - нечего лезть ко мне со своими советами.
Обе женщины, увидев, что дверь, через которую вошел Клаас, так и осталась открытой, поспешно выбежали тоже, чтобы позвать на помощь, и увидели, что старик навытяжку встал у одной из дверных створок, сжимая свой арбалет. А битва была далека от завершения, и вот мавр испустил громкий крик, получив удар древком по щеке.
- Выплюнь зубы-то, - посоветовал сьер Хьюг, - да ты не стесняйся, дружок мой желторожий, избавляться от лишнего никому не возбраняется. - Сказав так, он туг же был ранен в руку, но продолжал осыпать противника ударами и говорил: - Когда луковицы приготовляют к жареву, на них делают надрезы, чтоб были они полакомее; так и брабантский христианин: чем больше красного соку дает, тем сильнее в нос бьет. Да ты и сам чувствуешь это на своей тощей шкуре? Сказывают, ореховое растирание - бальзам для гневливых; что ж, не лжет ли пословица?
Тем временем Махмуд изловчился и отсек пол-уха сьеру Хьюгу, который из гордости даже не вскрикнул, а негромко продолжал говорить, в то же время перехватив древко покрепче да половчее:
- А что, друг мой шафрановый, не учился ли ты где великому искусству танцевать? Похоже на то, уж очень стремительно ты порхаешь. А ведь нет учителя лучше ореховой палки. Будь мы с тобой у Синих ворот, в тех прекрасных местах, где так широко разливается Сенна, уж ты бы у меня получил на орехи, попорхал бы как ласточка в небесах. Да ты бы и на башню Святых Михаила и Гудулы мигом взлетел с твоими кошачьими лапками. Танцуй, дружище, прыгай, мой апельсиновый. А ты любишь орешник, не так ли? Вижу, вижу, как радостно ты принимаешь ореховые ласки. Ведь пляска - самое явное выражение радости, а ты пляшешь как прокаженный, который вдруг получил в наследство Куденберг, а тебе, уж наверно, известно, что это дворец наших князей.
- О Аллах! - вскричал тут бедняга Махмуд в совершеннейшем бешенстве. - Душа за душа, обида за обида. Пророку угодна смерть христианина. Жена и сестра христианина служанки в моем гареме.
Сказав так, он направил ятаган прямо в грудь сьеру Хьюгу, но только едва оцарапал, разрезав одежду.
Хрипун так и стоял за одной из дверных створок, все еще бурча про себя: "Если бы этот мавританский душегубец хоть мгновение мог не шевелиться. Уж я бы тотчас засадил ему славно стрелою промеж глаз, или в ухо, или в какое другое место его дурной головы. Но если я сейчас выстрелю, то могу угодить в бааса. Эх, старый хрипун, ты уже ни на что не годен в этом мире, бешеного пса и то убить не можешь. Иди лучше утопись, несчастный лодырь". При этом он продолжал зорко подстерегать тот миг, когда мавр будет неподвижен, чтобы в свою очередь задать ему перцу; но Махмуд все подскакивал, наступая и отпрыгивая, как вдруг послышался оглушительный треск - это древко со всей силы обрушилось на плечо мавра, отчего он и рухнул, точно свинцовая чушка.
- Баас, - входя, сказал Хрипун, - ну, помер он, что ли?
- Господь милостив, надеюсь, что нет, откликнулся сьер Хьюг.
- Ах, баас, - возразил Хрипун, - да ведь это большая милость со стороны вашего небесного покровителя.
- Однажды я поступил с ним нехорошо; кара должна была настичь не его, - опять сказал сьер Хьюг.
- Так решил Бог, да будет Он благословен во всем, баас.
Вдруг через врата, ведущие в замок Каменная крепость, в дом ворвались несколько солдат из воинства сельского старосты, ремесленники с оружием и множество женщин, которых так и распирало от любопытства.
Снизу кричали Йоханна и Росье: "Держись крепче, муж мой", "Смелее, брат, мы спешим тебе на подмогу". Но, поднявшись вместе с толпой солдат и женщин по лестнице и увидев мавра распростертым на полу, а сьера Хьюга окровавленным и опечаленным своей победой, обе бросились порывисто и нежно обнимать его и говорили ему так: