Услышав столь категорическое и откровенное заявление, Кристиано не мог удержаться от приступа смеха, чем ничуть не смутил и не обидел кавалера Полярной Звезды. Напротив, он принял эту смешливость как веселую дань уважения его превосходству во всех областях, и Кристиано понял, что имеет дело со странным возбуждением особого рода, которое он мог бы определить следующим образом: безумие от избытка позитивизма. Было бы совершенно бесполезно расспрашивать его о лицах, интересовавших Кристиано. Стангстадиус соблаговолил лишь заметить, что барон Вальдемора, несмотря на некоторый интерес к науке, в сущности все же дурак. Что до Маргариты, то он считает, что очень глупо с ее стороны колебаться, когда можно разбогатеть, выйдя за кого-то замуж. Он все же щадил ее немного и признавался, что находит ее приятнее других за то, что она была в него влюблена, что было доказательством наличия у нее здравого смысла, но сам он оставался к ней равнодушен, ибо наука была для него одновременно а женой и любовницей.
- Поистине, господин профессор, - сказал Кристиано, - вы производите на меня впечатление натуры удивительно цельной, и логика ваша просто чудесна.
- Ах, могу вас уверить, - ответил Стангстадиус, - я не уступлю вашему барону Олаусу, чья сила и хладнокровие так восхищают глупцов.
- Моему барону? Право же, мне от него ничего не нужно.
- А я о нем не говорю ни хорошего, ни плохого, - ответил профессор. - Все люди более или менее жалки; но разве он не старается прослыть вольнодумцем, который никогда ничего не любил?
- Неужели он действительно кого-то любил? Значит, лицо его очень обманчиво.
- Не знаю, любил ли он жену, пока она была жива. Чертовка была презлющей.
- Быть может, он преклонялся перед ней?
- Как знать? Она помыкала им как хотела. Во всяком случае, после ее смерти он не мог без нее обходиться и обратился ко мне, чтобы я пережег и кристаллизовал госпожу баронессу.
- Так, так! Значит, пресловутый черный алмаз дело ваших рук?
- Вы его заметили? Не правда ли, прекрасное произведение искусства? Гранильщик терялся в догадках, естественный он или искусственный. Я должен вам рассказать, как я действовал и как мне удалось добиться прозрачности. Я взял тело, покрыл его слоем извести, как это делали древние, поместил на очаг, где ярким пламенем горели дрова, каменный уголь и смолы, облил все это горным маслом. Когда тело сильно уменьшилось…
Кристиано, которому выпало на долю слушать рассказ о том, как сжималась и кристаллизовалась баронесса, решил поскорее поужинать и пропускал все мимо ушей, но он насытился прежде, нежели профессор закончил свою лекцию. Встреча с ним расстроила все планы Кристиано: ему хотелось остаться наедине с Маргаритой и ее гувернанткой. Положение еще больше осложнилось, когда в залу хлынуло множество молодых офицеров индельты.
Этим прожорливым гиперборейцам мало было тех кушаний и напитков, что разносили в большой зале. Они пришли разогреться добрыми испанскими и французскими винами, и Кристиано обнаружил наконец в их обычае отведывать вина особенность, свойственную северянам, которой он ранее не наблюдал. Тогда же он заметил, что манеры их грубоваты, а веселость более тяжеловесна, чем у него. Зато откровенность и сердечность этих молодых людей подкупала. Все его чествовали и заставляли пить за компанию, пока он не почувствовал себя слегка навеселе и, боясь впасть в излишнюю непринужденность, остановился, дивясь, с какой легкостью эти могучие сыны гор поглощали крепкие вина.
Как только ему удалось ускользнуть от их дружеских угощений, он стал возле дверей, чтобы сразу же выйти, как только Маргарита появится в галерее. Он полагал, что, увидя залу, где столько молодых людей пьют вино, она не захочет войти; но она спокойно вошла, а через несколько мгновений следом за ней пришли и другие молодые девушки в сопровождении своих кавалеров. Они расположились за другими столиками, а сидящие там потеснились, чтобы дать им место, и принялись их угощать. Веселье стало шумным и дружным. Язык Версаля был оставлен, все перешли на шведский, а то и на далекарлийское наречие; голоса сделались громче, девицы пили шампанское, не поморщившись, и даже кипрское вино и портвейн, не боясь Захмелеть. Среди присутствовавших оказались братья, женихи и кузены; все было по-домашнему, в отношениях с девушками замечалась приятная непринужденность, подчас Экспансивность и некоторая вольность, но, в общем, они подкупали своей целомудренной простотой.
"Вот чистые души, - рассуждал Кристиано, - чего же ради эти люди, когда хотят понравиться, стараются подражать русским или французам, в то время как они так выгадывают, становясь самими собой?"
В маленькой графине Маргарите его пленяло именно то, что она оставалась сама собой при любых обстоятельствах. Конечно, мадемуазель Потен прекрасно ее воспитала, сохранив в ней природную непосредственность. В особенности ему было приятно, что она отказалась от вина. У Кристиано были на этот счет свои предрассудки.
Пока молодежь болтала и смеялась, окружив Стангстадиуса, чей стол с обильными яствами сделался центром и мишенью насмешек, нимало, однако, его не смущавших, Маргарите удалось рассказать Кристиано в доверительном тоне, чем, должно быть, она очень порадовала его, о том, что тетя совсем к ней переменилась: не бранила ее и говорила с ней ласково.
- Как видно, барон ей ничего не сказал о моей выходке, - добавила она, - или, зная об этом, она решила взяться за меня иначе, чтобы вернее склонить к своей цели; как бы то ни было, но я вздохнула свободно, барон мной больше не интересуется, и если даже завтра тетя разбранит меня или отошлет в наказание в Дальбю, где я буду совсем одна, я все же хочу повеселиться этой ночью и позабыть все огорчения. Да, да, мне хочется потанцевать и попрыгать, потому что, представьте себе, господин Гёфле, ведь это первый бал в моей жизни, и танцевать мне приходилось только у себя в комнате с моей милой Потен. Поэтому я умираю от желания попробовать свое умение на людях и умираю от страха, что покажусь неуклюжей или перепутаю на французской кадрили. Мне бы надо найти кого-то, кто бы любезно помог и понаблюдал за мной, чтобы дружески предостеречь меня от промахов.
- Такого человека найти не трудно, - ответил Кристиано, - а если вы мне окажете доверие, ручаюсь, вы станцуете так, точно это ваш сотый бал.
- Ну вот мы и условились, принимаю с благодарностью. Дождемся полуночи. Мы устроим с этими господами и барышнями, что тут собрались, свой собственный маленький бал, в конце галереи, и, может быть, тетя, которая танцует в большой зале с самыми важными особами, не заметит, что вывих мой так быстро прошел.
Кристиано, со своей стороны, начал болтать с прелестной девушкой, а так как он немного захмелел от шампанского, веселость его незаметно перешла в сентиментальность; как вдруг громко произнесенное имя заставило его вздрогнуть и мигом обернуться.
- Христиан Вальдо? - произнес молодой офицер с открытым и живым лицом. - Кто его видел? Где он?
- Да, в самом деле! - воскликнул Кристиано, поднимаясь, - где Христиан Вальдо, и кто видел его?
- Никто, - послышалось за другим столом. - Кто видел лицо Христиана Вальдо, и кто его когда-нибудь увидит?
- Вы его не видели, господин Гёфле? - спросила Маргарита у Кристиано. - Вы его не знаете?
- Нет! Кто этот Христиан Вальдо, и почему его лицо невозможно увидеть?
- Но вы о нем слыхали? Вас поразило его имя?
- Да, потому что оно дошло до моих ушей еще в Стокгольме; но я не обратил на него особенного внимания, и я уже не помню…
- Послушайте, майор, - начал молодой лейтенант, - раз вы знаете этого Вальдо, объясните нам, кто он такой и что он делает. Я ничего еще о нем не знаю.
- Если это удастся майору Ларсону, значит, он человек весьма умелый, - заметила Маргарита. - Что до меня, то я столько всего наслышалась о Христиане Вальдо, что заранее обещаю не поверить ни слову из того, что мы о нем сейчас услышим.
- Однако, - отвечал майор, - честью готов поклясться, что не скажу ничего, о чем не осведомлен как следует. Христиан Вальдо - итальянский актер, разъезжающий из одного города в другой, развлекает народ своими славными шутками и неистощимым весельем; спектакли его состоят из…
- Это мы знаем, - перебила Маргарита, - нам даже известно, что он дает представления то в гостиных, то в тавернах, сегодня во дворце, а завтра в хижине, беря втридорога с богачей, но часто совсем задаром играя для народа.
- Забавнейший чудак, - заметил Кристиано, - что-то вроде паяца.
- Паяц или нет, а человек он необыкновенный, - продолжал майор, - больше того, отважный. Я видел, как в Стокгольме месяц тому назад он храбро дрался с тремя разъяренными пьяными матросами; один из них чуть не побил молоденького юнгу, а возмущенный Христиан Вальдо вырвал у него из рук его жертву. В другой раз этот Христиан кинулся в огонь, чтобы спасти старушку, и всегда отдавал почти весь свой заработок тем, кто вызывал в нем жалость. Наконец, в предместье люди его так полюбили, что, говорят, он вынужден был уехать потихоньку, чтобы ему не устроили торжественных проводов.
- А также, - сказала Маргарита, - чтобы не снимать маски: а то власти начали уже опасаться столь популярного незнакомца и думать, не русский ли он шпион, готовый поднять какой-нибудь мятеж, когда придет время.
- Вы полагаете, - сказал Кристиано, - что этот чудак - ибо, как видно, он все же чудак - русский шпион?
- Ну нет, этому то я не верю. - ответила Маргарита, - я не из тех, кому всегда хочется, чтобы под обличьем доброты и щедрости скрывались дурные намерения.
- Но зачем эта маска? - спросила одна из девушек, жадно слушавшая офицера, - зачем он всегда надевает черную маску, когда входит в свой театр и выходит оттуда. Может быть, чтобы изобразить итальянского арлекина?
- Нет, он ведь никогда не играет сам в спектакле, который дает публике. Причина тут есть, только никто ее не знает.
- Может быть, - предположил Кристиано, - чтобы скрыть какой-то изъян?
- Поговаривают, что ему нос отрезали, - сказал кто-то из молодых людей.
- А другие уверяют, - добавил третий собеседник, - что это писаный красавец и что хозяева дома, где он остановился в предместье, и еще несколько человек, с которыми он подружился, видели его лицо.
- Кажется даже, - продолжал майор, - он вовсе и не маскируется, если можно так сказать, внутренне; что до его лица, то тут мнения разделяются. Молодая перевозчица, сходившая с ума от любопытства, добилась того, что он снял маску, и ей стало дурно: она увидела череп.
- Положительно, этот Вальдо - воплощение дьявола, - сказала Маргарита, - если он умеет по желанию прикинуться то красавцем, то привидением. А вам, барышни, не хочется поглядеть на него?
- А вам самой, Маргарита?
- Честно говоря, все мы горим этим желанием, и все-таки нам очень страшно.
- Говорят, что он приедет сюда? - спросила одна из девиц.
- Говорят даже, что он уже здесь, - ответил майор.
- Как, неужели? - вскричала Маргарита. - Он приехал? Мы его увидим? Он, может быть, здесь, на бале?
- Ну, сюда ему было бы трудно попасть, - проговорил Кристиано.
- Почему трудно?
- Потому что фигляр не посмеет появиться в хорошем обществе в качестве приглашенного.
- Ба! Похоже, что этот шутник отважится на все, - сказал майор. - Маска и лицедейство неразлучны с его именем; но утверждают, и это весьма возможно, что под другим именем и без всякой маски он расхаживает по улицам Стокгольма, проникает в дома и что на гуляньях и в самых людных тавернах, заводя разговор о нем, никогда не знаешь, нет ли его где-то рядом и не он ли сам говорит с вами в эту минуту.
- Ну, раз так, - заметил Кристиано, - то можно ли вообще что-нибудь толком о нем узнать? Чего доброго, он сейчас тут, среди нас, в этой комнате!
- Ну уж нет! - возразила Маргарита, обведя глазами стены. - Тут все друг другу знакомы.
- Но меня-то никто не знает? Может быть, я и есть Христиан Вальдо!
- Тогда где же ваш череп? - смеясь, сказала одна из девушек. - Без маски и без черепа вы только мнимый Вальдо! Кстати, господа, кто-нибудь скажет нам, откуда известно, что он приехал?
- Могу вам сказать, - предложил майор, - как я узнал об этом. Какой-то неизвестный попросил здесь пристанища, ему сказали, чтобы он шел на хутор, потому что в доме полно народу. Он назвал себя, показал письмо мажордома Юхана, пригласившего его от имени своего господина, барона, развлечь собравшееся общество. Не знаю, нашелся ли для него уголок в замке или в другом месте. Но что он приехал - это верно.
- Кто вам это рассказал?
- Сам мажордом.
- И он был в маске?
- Да, в маске.
- Как же он выглядит: высокого роста, толстый, статный, кривоногий?
- Об этом мне было незачем расспрашивать, я его своими глазами видел в Стокгольме, хотя и в маске. И знаю, что он высок, строен и легок, как олень.
- Может быть, в прошлом он канатный плясун? - заметил Кристиано. Казалось, что разговор уже перестал его занимать и поддерживал он его только из вежливости.
- Нет, что вы, - возразила Маргарита, - это человек, получивший отличное образование. Все в восторге от его пьес - они написаны прекрасным стилем и остроумны.
- А кто докажет, что писал их он сам?
- Люди, сведущие в старой и новой словесности, утверждают, что там ничего не заимствовано, эти балаганные пустячки, иногда, как говорят, сентиментальные, явились литературным событием в Стокгольме.
- Как вы думаете, мы услышим его завтра? - посыпались вопросы со всех сторон.
- Весьма возможно, - ответил майор, - но если барышням не терпится это узнать, я берусь сам отыскать его и спросить у него об этом.
- Сейчас, в полночь? - спросил Кристиано, поглядев на стенные часы. - Бедный малый, должно быть, давно уже спит. А я-то думал, что графиня Маргарита собиралась представить на обсуждение общества более важное предложение.
- Да, действительно, - воскликнула Маргарита, - мне хотелось предложить вам устроить маленький бал в своей компании. Признаюсь, я здесь новенькая, настоящая дикарка; всего два-три дня, как мы с вами знакомы, но все, кто здесь присутствует, оказали мне прекрасный прием и были со мной так предупредительны, что я беру на себя смелость сказать… Пусть уж господин Гёфле будет так любезен и все вам расскажет сам.
- Дело вот в чем, - начал Кристиано, - графиня Маргарита, как она только что вам сказала, сущая дикарка. Она ничего не умеет, даже танцевать; она неприглядна сверх всякой меры и хромает не меньше, чем наш знаменитый ученый муж Стангстадиус. Помимо того, она неуклюжа, рассеянна, близорука… В общем, чтобы согласиться с ней танцевать, нужна немалая толика истинно христианского милосердия, ибо…
- Довольно, довольно, - вскричала, смеясь, Маргарита, - вы описали мою особу в самых уничижительных тонах, но я все же вам благодарна. Теперь все ждут таких ужасов, что если я хоть кое-как выйду из положения, все будут в восторге! Я хочу дебютировать в небольшом кругу, и если все хотят того же, то мы немножко потанцуем в галерее. Оркестр в большой зале так грохочет, что нам иной музыки не потребуется.
Некоторые молодые люди сразу же устремились к Маргарите, желая стать ее партнерами. Она поблагодарила их, сказав, что Христиан Гёфле заранее уже принес себя в жертву.
- Да, это так, господа! - весело вскричал Кристиано, беря своей рукой в перчатке ручку Маргариты, - пожалейте меня, и отправимся на пытку!
В одно мгновение место было выбрано, и начался контрданс. Маргарита попросила освободить ее от участия в начинавшейся кадрили.
- Вы ужасно взволнованы, - заметил Кристиано.
- Это верно, - ответила она, - сердце у меня бьется, как у птицы, которая впервые выпорхнула из гнезда и не окончательно уверена в том, что у нее есть крылья.
- Видимо, первый бал - это важное событие в жизни девушки, - сказал наш искатель приключений. - Через год, когда вы в сотый раз пойдете танцевать, вспомните ли вы случайно имя и лицо скромного смертного, которому выпала честь и счастье направлять ваши первые шаги?
- Да, безусловно, господин Гёфле, это воспоминание всегда будет связано с самым сильным волнением в моей жизни, со страхом перед бароном и с радостью освобождения от него усилием воли, на которое я не считала себя способной и на которое, конечно, вы с вашим дядей вдохновили меня.
- А знаете что, - сказал Кристиано, - теперь я не очень-то верю в ваше отвращение к барону.
- Почему же?
- Вас, во всяком случае, гораздо больше пугала необходимость танцевать на людях, чем танцевать с ним.
- И, однако, я с ним не танцевала, а с вами танцую.
Кристиано невольно сжал пальчики Маргариты, но она подумала, что это знак, что пора вступать в танец, и, раскрасневшись от удовольствия и робости, последовала за ним; они смешались с веселой толпой, где вскоре она почувствовала себя совсем уверенно, ибо ее изящество и легкость давали ей на то неоспоримое право.
- Ну вот, кажется, уже и не страшно, - сказала она, возвращаясь на место, в то время как другая четверка начинала новую фигуру.
- Очень уж вы расхрабрились, - отвечал Кристиано. - Я надеялась, что на что-то пригожусь, да, видно, вы успели отрастить себе крылышки и того гляди упорхнете с первым встречным.
- Только не с бароном! Но скажите же, отчего вы все-таки решили, что я преувеличила свою неприязнь к нему?
- Боже ты мой! Я вижу, что вы страстно любите танцы, а значит, праздники и роскошь; всякая страсть имеет свои последствия. А если удовольствие - цель, то богатство - средство.
- О, неужели вы находите, что я такая глупенькая и такая дурнушка, что мне не получить богатства иначе, как выйдя за старика?
- Так вы признаетесь, что богатство для вас условие замужества?
- Если бы я ответила "да", то что бы вы обо мне подумали?
- Ничего плохого.
- Да, я всего-навсего стала бы одной из многих, и поэтому вы обо мне ничего хорошего не подумали бы.
Отдыхая после третьей кадрили, которую танцевала их пара, они вновь вернулись к этому щекотливому разговору.
Маргарита сама вызвала Кристиано на откровенность.
- Признайтесь, - начала она, - вы презираете девушек, идущих замуж ради богатства, как Ольга, например, которая находит барона красивым сквозь бриллиантовую призму собственных грез.
- Я никого не презираю, - ответил Кристиано, - от роду я человек терпимый, а может быть, грани моей добродетели просто поистерлись от соприкосновения со светом. Меня восхищает то, что выше суждения света, а к тем, кто следует общему течению, я отношусь с философским равнодушием.
- Восхищает, говорите вы? Не чересчур ли дорогая плата за столь естественную вещь, как бескорыстие? Но я не требую так много, господин Гёфле, мне нужно только ваше уважение. Поверьте, прошу вас, если я не буду стеснена в выборе, я послушаюсь зова сердца, а никак не корысти. Даже если мне никогда не придется носить кружева на рукавах, атласные бантики на платьях и не суждено танцевать при свете тысячи свечей под звуки тридцати скрипок, гобоев и контрабасов, я чувствую себя в силах принести эту огромную жертву, чтобы сохранить свободу чувств и чистую совесть.