"Господа офицеры" - вторая часть дилогии Бориса Васильева "Были и небыли", посвященная Русско-турецкой войне (1877-1878). Центральной фигурой повествования здесь становится генерал Михаил Дмитриевич Скобелев, легендарный герой битв при Плевне и на Шипке. В этих важнейших исторических событиях принимают участие и молодые дворяне Олексины.
Содержание:
БОЙ 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 4
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 10
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 19
ГЛАВА ПЯТАЯ 26
ГЛАВА ШЕСТАЯ 34
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 43
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 47
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 55
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 58
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 64
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 69
Эпилог 72
Примечания 72
Были и небыли
Книга 2. Господа офицеры
БОЙ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Задолго до форсирования Дуная Кавказская армия уже пересекла границу Османской империи. Передовые части ее по горным, раскисшим от тающих снегов дорогам, почти без боев вышли на линию Баязет - Ардаган, волоча на себе орудия и повозки.
- Знакомый путь, знакомый, - говорил Тергукасов на военном совете, расхаживая по штабной палатке. - Две особенности прошу припомнить и не забывать.
Генерал был невелик ростом и не любил сидеть, когда сидели подчиненные. Он всегда оставлял за офицерами право личной инициативы, но учил принимать во внимание не только военные соображения.
- Мирное население этой местности - малоазиатские христиане. На нас они уповают, как на спасителей своих, и не учитывать сего невозможно: это первое. Второе - горы заселены курдскими племенами, воинственными и разбойными. Коли нейтралитет соблюдут - удача, однако требую крайней осторожности. В ссоры не вступать, стариков не оскорблять, скот, имущество и женщин не трогать. Карать за нарушение сего приказа. Карать прилюдно, сурово и незамедлительно собственной властью каждого командира. Мы несем свободу, миссия наша священна, и дела наши, как и помыслы, должны быть святы и благородны.
Курды внимательно следили за продвижением русских, но ни в переговоры, ни в схватки не вступали. Русские держались дорог и селений, в горы не поднимались и исконно курдских территорий не занимали. Обе стороны настороженно блюли вооруженный нейтралитет.
- Ну, абреки, - вздыхал подполковник Ковалевский, встречая гарцующих на склонах всадников. - Ну, не приведи господь. Голубчик, Петр Игнатьич, поторопи обозы. Растянулись, отстали. Да заодно и санитаров…
В санитарном отряде ехала Тая. Гедулянов и без просьб Ковалевского старался не спускать с нее глаз, просил не отходить за цепь разъездов. А командиру Хоперской сотни, что несла арьергардную службу в тыловой колонне 74-го Ставропольского полка, сотнику Гвоздину сказал:
- Головой за нее отвечаешь.
Сотник недобро усмехнулся в прокуренные усы, но слова принял к сведению. Капитана Гедулянова знали все.
18 апреля Тергукасов вступил в Баязет. Оборонявшие его турецкие войска без боя отошли в горы Ала-Дага. Вечером того же дня генерал вызвал к себе подполковника Ковалевского.
- Удирают, - с неудовольствием сказал он в ответ на поздравления. - А я бить их пришел, а не по горам бегать. Следовательно, должен настигнуть. Настигнуть и сокрушить. А настигнуть с тылами да госпиталями не могу, и посему решил я здесь все оставить и преследовать налегке.
- А курды, ваше превосходительство? - спросил осторожный подполковник.
- Потому вас командиром и оставляю, - сказал Тергукасов. - Курды покорность изъявили, но вы - старый кавказец.
- Старый, ваше превосходительство, - вздохнул Ковалевский. - Слыхал я, полковник Пацевич прибывает?
- Старшим - вы, - сурово повторил генерал. - Пацевич кавказской войны не знает, а хан Нахичеванский - глуп и горяч, хотя и отважен. - Он помолчал, глянул на Ковалевского из-под густых, сросшихся на переносье армянских бровей. - Курды - забота. Может, торговлю с ними? Посмотрите турецкие трофеи. Торгующий враг - уже полврага.
- Слушаюсь, ваше превосходительство.
- Надеюсь на вас, крепко надеюсь. Ежели Баязет отдадите, я в капкан попаду.
- Слушаюсь, ваше превосходительство, - еще раз сказал подполковник.
На следующий день Ковалевский обследовал захваченные турецкие запасы, выделив для продажи курдам и населению соль, муку и армейские одеяла. Курды быстро узнали об этом и стали группами появляться в городе, посылая в большинстве случаев стариков и женщин с небольшой охраной - скорее почетной, чем боевой.
Офицеры бродили по узким и крутым улочкам города, пили в кофейнях густой кофе, курили кальяны да осматривали цитадель - главную достопримечательность Баязета. Однако долго осматривать ее не пришлось: вскоре прибыл капитан Федор Эдуардович Штоквич - человек угрюмый и обидно резкий.
- Начальник военно-временного нумера одиннадцатого госпиталя Тифлисского местного полка капитан Штоквич, - представился он Ковалевскому. - Назначен комендантом цитадели вверенного вашему попечению города. Поскольку там отныне будет размещаться госпиталь, все посещения цитадели запрещаю, о чем и ставлю вас в известность.
Капитан Штоквич смущал добродушного подполковника скрипучим голосом, недружелюбием и странной манерой смотреть в центр лба собеседника. Ковалевский чувствовал себя неуютно и с трудом сдерживался от желания почесать место, куда устремлялся жесткий взгляд начальника госпиталя.
- Хорошо, хорошо, - он поспешно покивал и, страдая от просьбы, добавил: - В моем распоряжении оставлены младший врач Китаевский и милосердная сестра при двух санитарных фурах. Не угодно ли вам, капитан, допустить их в цитадель, дабы все санитарные…
- Сестра милосердия - ваша родственница?
- Дочь, - виновато признался Ковалевский. - Изъявила добровольное желание, имеет документ.
- Включу на общих основаниях, - сухо сказал Штоквич. - Милосердной сестре будет, естественно, предоставлено право беспрепятственного выхода из цитадели.
- Спасибо вам, спасибо, - заспешил подполковник, чуть ли не раскланиваясь.
В тот же день Тая перебралась в цитадель. Комендант выделил ей две комнатки во втором внутреннем дворе, приказал обставить всем необходимым и даже допустил излишество в виде ковров и старого помутневшего зеркала. Исполнив это, от знакомства уклонился, и Тая видела его лишь издали. Даже записку о беспрепятственном выходе из крепости ей передал младший врач 74-го Ставропольского полка Китаевский.
- Читал я в юности одну книжечку, - плавно журчал Максимилиан Казимирович, по-домашнему, с блюдечка прихлебывая чай. - Запамятовал название уж, но суть не в названии, а в мыслях. Человек у огня живет, а без оного жить не может, так-то, помнится, в ней говорилось. И огонь тот женщина хранит, дочь от матери его зажигает, мать дочери передает из века в век от времен библейских…
Китаевский говорил тихо, не мешал думать, и Тая - думала. Неизменно от веселых войсковых побудок до грустных вечерних зорей думала, где же он сейчас, этот странный, издерганный Федор Олексин. Как добрался до Кишинева, сумел ли попасть в действующую армию, нашел ли дорогу к столь необходимому для него Михаилу Дмитриевичу Скобелеву. И не заболел ли, не простудился ли, не ранен ли шальной гранатой, не обманут ли людьми холодными и жестокими. Так продолжалось до начала июня. А утром того 4 июня подполковника Ковалевского разыскал командир хоперцев сотник Гвоздин.
- Плохие новости, господин полковник.
Ковалевский пил чай на низенькой веранде. Молча поставил стакан, натянул сапоги, надел сюртук, скинутый по случаю жары.
- Так. Что за новости?
- От генерала прибыл лазутчик. Из местных армян, что ли.
- Передайте полковнику Пацевичу, хану Нахичеванскому и… и коменданту цитадели капитану Штоквичу, что я прошу их прибыть ко мне незамедлительно и непременно. А лазутчика - сюда, сотник. Да, казака к окнам. Не болтливого.
Сотник хлопнул плетью по запыленным сапогам и вышел за глухой глиняный дувал. Ковалевский торопливо допил чай и дождался лазутчика на веранде: хотел видеть, как идет, на что смотрит. Но вошедший во двор черноусый молодой человек был озабочен и по сторонам не глядел.
- Ты кто?
- Драгоман его превосходительства генерала Тергукасова Тер-Погосов. Определился на службу по выступлению из Баязета.
Тер-Погосов стоял свободно, отвечал точно и кратко, и это нравилось Ковалевскому.
- Ты местный?
- Я родился в Баязете, но учился в Москве.
- Где же?
- В Лазаревском институте, господин полковник.
- Простите, - смешался Ковалевский. - Извините старика: любопытен. Посланы генералом?
- Да, - переводчик оглянулся, понизил голос. - По Ванской дороге к Баязету движется отряд Фаика-паши. Турок свыше десяти тысяч при шестнадцати орудиях.
- Господи… - растерянно выдохнул подполковник.
- Еще не все. Курды нарушили перемирие и тоже идут сюда. Генерал приказал передать вам два слова: "Жди. Вернусь". Передаю точно.
- Почему же… Почему ждать-то, голубчик?
- Генерал отступает к Игдырю.
Ковалевский снял фуражку, долго вытирал взмокший череп большим носовым платком. В Баязете вместе с тылами и обозниками оставалось никак не более полутора тысяч штыков и сабель да батарея в два четырехфунтовых орудия.
2
- Змея! Змея, братцы, глядите!
- У, гадина!..
- Не быть добру…
- Точно, братцы, к беде это. К беде…
Потревоженная тяжким солдатским топотом длинная черная змея переползала дорогу. Увидев ее, рота невольно замедлила шаг, ряды смешались.
- Да хвати ты ее прикладом! - зло крикнул Гедулянов.
Его куда более тревожило узкое кривое ущелье, по которому второй час шел рекогносцировочный отряд полковника Пацевича. Нарушившие перемирие курды - а в том, что курды взялись за оружие, у капитана сомнении не было - могли обойти отряд поверху и запереть в неудобном для боя дефиле. Он все время озирался по сторонам, но крутые склоны закрывали обзор, а солдатский топот, гулко отдававшийся в холодном, застоявшемся воздухе, глушил все шумы. И подполковник Ковалевский, и Гедулянов были против рекогносцировки большими силами, предлагая выслать казачьи разъезды для освещения местности, а основные части держать в кулаке. Но решительный в бою, Ковалевский был робок с прибывшими из России офицерами, приказывать старшему в звании не решался, а спорить не умел.
- Мы разгоним этот сброд тремя залпами! - распалясь, кричал Пацевич.
- Совершеннейшая правда, - с уловимой насмешкой сказал Штоквич, вставая. - Однако прошу позволения откланяться. Я не стратег, я числюсь по санитарной части.
- Хорошо, - тяжело вздохнув, сказал Ковалевский. - Только уж коли все силы на рекогносцировку, то и мне в Баязете делать нечего. Прошу подчинить мне все части Семьдесят четвертого Ставропольского.
- Прекрасное решение! - воскликнул Пацевич, больше думая об ордене, за которым приехал, нежели о предстоящей рекогносцировке. - Увидите, как побегут эти вояки после первого же дружного "Ура!".
Ночь выдалась холодной, спать не пришлось, готовя стрелков к походу, сто раз повторяя одно и то же: чтоб не разорвали цепь, чтоб не стреляли без команды, чтоб заходили шеренгой…
- И чтоб не бежал никто, слышите меня, ребята? Курду нельзя спину показывать, он тут же тебя шашкой достанет. Пяться, ежели жать сильно станут, но лицом к нему пяться, штыком его держи.
Зазнобило еще перед рассветом, и сейчас, в ущелье, в сыром застоявшемся воздухе колотило так, что капитан стискивал зубы. А крутизна вокруг тянулась и тянулась, и Гедулянов понимал, что озноб у него не только от холода.
Навстречу из-за поворота вырвался казак. Нахлестывая нагайкой коня, бешено скакал вдоль растянувшейся пешей колонны, чудом не задевая за утесы.
- Стой! - крикнул Гедулянов. - Куда?
- К полковнику Пацевичу!
- Стой, говорю! - капитан успел поймать повод, резко осадил коня. - Что?
- Курды! - жарким шепотом дыхнул хоперец. - Курды на выходе. Гвоздин сотню спешил, огнем держать будет.
- Рота… бегом! - надувая жилы, закричал Гедулянов. - Бегом, ребята, за мной!
И, отпустив казака: он не нужен сейчас был, и Пацевич не нужен, сейчас одно нужно было - успеть, к выходу из ущелья, пока курды не смяли Гвоздина, побежал. За ним, тяжко топая и бренча снаряжением, спешила усталая рота. Впереди грохнул залп: казаки открыли огонь, прикрывая развертывание пешей колонны.
Роты вырывались из ущелья в долину, зажатую подступающими со всех сторон горными склонами, и останавливались, топчась на месте и мешая друг другу. Не было ясной диспозиции, что делать в подобном случае, Пацевич почему-то оказался в хвосте колонны, а впереди, охватом, на горных склонах гарцевали, сверкая оружием, всадники в развевающихся ярких одеждах.
- Ростом, занимай правый фланг! - надсадно кричал Гедулянов, торопливо отводя свою роту левее, руками подталкивая растерявшихся. - Терехин, держи центр! Не ложись, ребята, стой во фронте, а штык изготовь! Сомнут, коли заляжем, сомнут!..
За первыми ротами на смирной лошадке неторопливо выехал Ковалевский. Остановился поодаль, чтоб не мешать ротам разобраться, поговорил с сотником Гвоздиным, искоса поглядывая, как, горячась, строит роту Ростом Чекаидзе, куда отвел своих Гедулянов и ладно ли в центре у Терехина.
- Спокойно, братцы, спокойно! - крикнул он. - Это дело обычное, вроде как вилами работать. К себе не подпускай, товарищу пособляй да командира слушай.
Он кричал, перекрывая шум и говор, но и кричал-то по-домашнему, мирно, и сидел без напряжения, и даже лошадка его уютно помахивала хвостом. И эта обычность действовала лучше всяких команд: солдаты подобрались, заняли места, и весь жиденький фронт упруго ощетинился штыками.
Из ущелья все еще вытягивались роты, пристраиваясь во вторые и третьи линии, курды по-прежнему гарцевали, не рискуя приближаться на выстрел после единственного залпа хоперцев, и все как-то успокоилось и примолкло. Наступило равновесие боя, противники ждали действий друг друга, и никто не решался первым стронуть свою чашу весов. Ковалевский пошептался с Гвоздиным, и тот начал отводить казаков из аванпостной линии к скалам, где коноводы держали лошадей в поводу.
- Бог даст, постоим да и разойдемся, - негромко сказал подполковник Гедулянову. - Главное дело - их под руку не подтолкнуть. Я Гвоздину велел назад поспешать на полном аллюре, пока выход из щели не отрезали, да сейчас не проскочишь, свои покуда мешают.
Полковник Пацевич появился с последними полуротами. Наспех оглядевшись, подскакал к Ковалевскому:
- Почему стоим? Почему не атакуем? Разогнать дикарей! Залпами, залпами!
- Господин полковник, я прошу ничего… - умоляюще начал подполковник.
- Господа офицеры! - закричал Пацевич, вырывая из ножен саблю. - Стрельба полуротно залпами…
- Господин полковник, отмените! - отчаянно выкрикнул Ковалевский.
- Приказываю молчать! За неподчинение…
Все смешалось после первого залпа. Свободно гарцевавшие по склонам курды мгновенно перестроились, словно только и ждали, когда русские начнут. В центре они тут же открыли частую беспорядочную стрельбу, лишь демонстрируя готовность к атаке, а фланговые группы с дикими криками помчались вниз на топтавшийся у горла ущелья русский отряд.
- Гедулянов!.. - странным тонким голосом выкрикнул Ковалевский.
Он приник к лошадиной шее, прижав правую руку к животу. И из-под этой руки текла густая черная кровь.
- Ранены? Вы ранены? - подбегая, крикнул Гедулянов.
- Не кричи, не пугай солдат… - с трудом сказал подполковник. - Отходи в ущелье. По-кавказски отходи, перекатными цепями. А меня… на бурку. В живот пули. Жжет. Отходи, Петр, солдат спасай. Не мешкая, отходи…
- Ставропольцы, слушай команду! - перекрывая ружейную трескотню, конский топот и гиканье атакующих курдов, закричал Гедулянов. - Перекатными цепями! По-полуротно! Отход!..
- Как смеете? Как смеете? Под суд! - надрывался Пацевич, по-прежнему зачем-то размахивая саблей. - Запрещаю!..
- Я своими командую, - резко сказал Гедулянов. - Мои со мной пойдут, а вы, если угодно, можете оставаться.
В рекогносцировочном отряде было три роты ставропольцев, по сотне уманских и хоперских казаков и рота Крымского полка. Гвоздин уже увел хоперцев, а командир уманцев войсковой старшина Кванин сказал, как отрезал:
- Казаков губить не дам.
Сам отход - бег, остановка, залп, бег, остановка, залп - Гедулянов помнил плохо. В памяти остались бессвязные куски, обрывки криков, команд, нескончаемый грохот залпов да истошные крики наседающих курдов. Пацевич окончательно растерялся, что-то орал - его не слушали. Солдаты уже поняли, как надо действовать, чтобы курды не рассекли на части живой, ощетиненный, точно еж, клубок, и в командах не нуждались.
Гедулянов вошел в цитадель, когда втянулись все, кто уцелел. К тому времени ворота уже были закрыты и оставалась только узкая калитка, к которой пришлось пробираться через разбросанные тюки, тряпки, одеяла, ковры. Снаружи вход охраняли солдаты, а внутри у самой калитки стоял Штоквич. Солдаты таскали из внутреннего двора плиты и наглухо баррикадировали ворота изнутри.
- Все прошли?
- Мои все, - сказал Гедулянов. - Почему вещи валяются?
- С вещами не пускаю, - скрипуче сказал комендант. - Армяне из города набежали, боятся, что курды вырежут.
- Ковалевский как?
- Не знаю, я не врач. Извольте принять под свою ответственность первый двор и прилегающие участки.
- Вы полагаете…
- Я полагаю, что нам следует готовиться, капитан. На Красные Горы вышли черкесы Гази-Магомы Шамиля. Уж он-то случая не упустит, это вам не курды.