Из рукописной комедии
Действие происходит за Москвой-рекой, на Ордынке, в доме Андрея Тихоновича Оборкина. Гостиная, выкрашенная малиновою краскою, мебель орехового дерева, обитая желтым полуштофом с голубыми разводами. На стене против окон большая фамильная картина, представляющая все семейство Оборкиных, то есть: Андрея Тихоновича в летнем сюртуке, супругу его, Марью Алексеевну, в белой кисейной блузе, племянника Андрюшу в синей курточке и толстого мопса Шери в розовом атласном ошейнике, - все это прекрасно сгруппировано: кругом деревья, зелень, цветы, прозрачный ручеек; Андрюша ловит бабочку; Марья Алексеевна сидит на дерновой скамье; мопс Шери лежит у ней на коленях; Андрей Тихонович стоит позади; у мопса глаза до половины закрыты - он дремлет; муж смотрит с умильной улыбкой на жену; она глядит задумчиво на ручей и держит в руке раскрытую книгу, в которой написано крупными буквами: "Так мирно и спокойно течет жизнь наша!" Под этой картиной стоит диван, перед диваном круглый стол, на котором разбросаны французские альманахи, несколько томов "Странствующего жида", первый том "Лелии" Жоржа Занда, подробная карта Европы и толстый "Guide des Voyageurs". На диване сидит Марья Алексеевна и читает "Московские ведомости". Сбоку за тем же столом Андрей Тихонович выкладывает что-то на счетах, перед ним лежит кипа бумаг. Марья Алексеевна - женщина лет двадцати пяти; ее нельзя назвать идеалом женской красоты, которая, по мнению знатоков, должна заключать в себе что-то воздушное, неземное. В Марье Алексеевне нет ничего воздушного: ее белые широкие плечи, полное румяное лицо, серые светлые глаза, в которых не заметно ни малейшей томности, - все изобличает в ней самое пошлое, прозаическое здоровье и эту грубую телесную силу, которая вовсе не к лицу какой-нибудь деве неземной. Андрей Тихонович - мужчина лет пятидесяти, довольно приятной наружности: его спокойное и кроткое лицо выражает совершенную доброту и простосердечие. В своем кругу он слывет за человека недального, иные называют его даже просто дураком; но это несправедливо: в нем есть и здравый смысл, и логика, которая никогда не дается дуракам, даже самым ученым. Андрею Тихоновичу недостает только твердой воли и той силы характера, без которых и ум и логика решительно ни к чему не служат. Андрей Тихонович по большей части рассуждает весьма умно, а поступает очень глупо, потому что всегда делает не то, что хочет, а то, чего желают другие. В числе этих других, разумеется, первое место занимает его молодая жена, а второе все те, которые держат её сторону. Из этого вы можете заключить, что Андрей Тихонович муж, каких мало… Нет, любезные читательницы, не прогневайтесь: гораздо вернее будет сказать, что Андрей Тихонович муж, каких много.
Андрей Тихонович (продолжая выкладывать на счетах). С кулябкинских оброчных три тысячи семьсот тридцать рублей ассигнациями… С вихляевских пять тысяч триста двадцать рублей… Да с мельницы пятьсот… В Воропановке прошлогодничной ржи намолочено две тысячи триста четвертей, полагая средним числом по шести рублей за четверть - тринадцать тысяч восемьсот рублей; овса, гречи, ячменю запродано на три тысячи рублей, итого ассигнациями двадцать шесть тысяч пятьдесят рублей… на серебро…
Марья Алексеевна (перелистывая газеты). А, вот наконец!.. "Отъезжающие за границу". Какое множество!.. И это еще только из Москвы, что ж должно быть из Петербурга!.. (Читает.) "В Германию, Италию, Францию, Бельгию, Голландию и Англию: титулярный советник князь Павел Николаевич Наседкин с супругою княгинею Еленою Дмитриевною, с малолетнею дочерью Екатериною, с находящимися при них австрийским подданным Готлибом Вуртманом, московскою мещанкою Аксиньею Ивановою Подкипкиной и дворовою девушкою Матреною Филипповою Сыромятниковою… В Италию: надворный советник Иван Иванович Россомахин… Во Францию: полковница Федосья Антоновна Скалозубова с двумя дочерьми…" Боже мой!.. Что это?… Андрей Тихонович!.. Посмотри! Андрей Тихонович. Что такое, матушка? Марья Алексеевна. Нет, уж это, право, досадно!.. Послушай!.. "В Карлсбад: коллежский асессор Артемий Никитич Сусликов с женою Авдотьей Никифоровною и двумя малолетними дочерьми, Софьей и Надеждой".
Андрей Тихонович. Так что ж, мой друг?
Марья Алексеевна. Как что?… Всего заложенных триста душ - в Москве жить нечем, а едут за границу!..
Андрей Тихонович. И, матушка, какое нам до этого дело? У всякого свой ум в голове.
Марья Алексеевна. Нет, уж это ни на что не походит!.. Горины уехали за границу, Шестуновы другой год в Италии, Запеваловы отправились в Париж, и даже Сусликовы, которым перекусить нечего, и те едут в Карлсбад, а мы живем себе да живем в Москве!.. У нас состояние прекрасное, восемьсот душ… детей нет…
Андрей Тихонович. Да есть племянник, мой друг, - надобно также и о нем подумать. Он круглый сирота, и вся будущность его зависит от нас.
Марья Алексеевна. Ах, боже мой! Да разве мы о нем не печемся? Кажется, мы ничего не жалеем для его воспитания. Прежде он был на наших руках, а теперь мы его пристроили; он учится в дворянском институте…
Андрей Тихонович. Не о том речь, матушка! Воспитанье-то мы ему дадим, да ведь надобно же и кусок хлеба оставить.
Марья Алексеевна. Ах, Андрей Тихонович, какой вы странный… Да неужели нельзя побывать за границею, не расстроив своего состояния?
Андрей Тихонович. Конечно, можно, да ведь затеи-то у тебя больно велики!.. Дело другое съездить за границу на несколько месяцев, а ты все норовишь прожить там года два или три.
Марья Алексеевна. Другие живут и дольше. Ну, что за радость отправиться в чужие края на несколько месяцев? Не успеем приехать - и ступай назад. Да, по-моему, лучше вовсе не ездить!
Андрей Тихонович. А вот послушай, Марья Алексеевна! Я считал сейчас все наши доходы: в нынешнем году у нас будет всего-навсего с небольшим двадцать шесть тысяч ассигнациями; из них: должно внести в Опекунский совет шесть тысяч рублей, следовательно, чистого дохода останется у нас только двадцать тысяч ассигнациями, да и то, если нам заплатят сполна весь оброк и мы продадим рожь не дешевле шести рублей за четверть.
Марья Алексеевна. По шести рублей! Помилуй, Андрей Тихонович! Уж на что было хуже прошлого года, не знали, куда с хлебом деваться, и все-таки продали по пяти рублей четверть. А теперь слухи хорошие: говорят, что во всех степных губерниях неурожай.
Андрей Тихонович. Нет, Марья Алексеевна, в Тамбовской только всходы были плохие, да и то бог милостив - поправятся.
Марья Алексеевна. Ну, очень хорошо. Положимте, что у нас будет всего двадцать тысяч в год дохода, - так что ж?… Разве этим нельзя прожить целый год за границею?… Ведь там все гораздо дешевле здешнего.
Андрей Тихонович. Дешевле не дешевле, матушка, а говорят, что там живут-то посмирнее нашего. Да это еще ничего, первый год мы проживем кое-как, а второй-то?
Марья Алексеевна. Второй будем жить новыми доходами.
Андрей Тихонович. Новыми! А если новых-то не будет?
Марья Алексеевна. Это почему?
Андрей Тихонович. Эх, Марья Алексеевна! Да разве ты не знаешь, заглазное дело - беда! Коли помещик сам не станет заниматься хозяйством и не будет за всем присматривать, так его как липку облупят. Приказчик и старосты начнут воровать, уборка хлеба будет плохая, умолот бедный, продажа дешевая. Оброчные также станут утягивать, недоплачивать: до барина, дескать, далеко, он за морем! А барин-то и сиди себе на чужой стороне да в кулак посвистывай!
Марья Алексеевна. Все это, мой друг, одни предположения, а я уверена, что хозяйство и без нас пойдет прекрасно. Наш приказчик, Терентий, человек усердный, честный, мы, конечно, во всем можем на него положиться… Душенька, Андрюша!.. Да полно, мой друг, перестань упрямиться, поедем!.. Неужели ты меньше любишь свою жену, чем этот Сусликов? И добро бы, у него жена-то была добрая, а то ветреница, капризная, а он все-таки везет ее за границу!.. И уж подлинно с грехом пополам: чай, душ сто продали? Ну, подумай, Андрей Тихонович, за что ж ты хочешь, чтоб я, добрая, верная жена твоя, краснела даже перед этой кокеткой Сусликовой?… Ты знаешь, я с ума схожу на чужих краях… Эта мысль преследует меня и днем и ночью… Друг мой, жизненочек, душечка… Ну, докажи перед целым светом, что ты меня любишь!.. Поедем!..
Андрей Тихонович. Что будешь с тобою делать!.. Я вижу, тебя ничем не урезонишь.
Марья Алексеевна. Так мы едем! (Бросается на шею к мужу.) Андрюшенька, голубчик мой! Ах, как я рада!.. Ну, что ж, мой друг, уж если ты решился и мы едем за границу, там зачем откладывать? Сегодня же можно послать и в газеты.
Андрей Тихонович. Успеем, матушка!
Марья Алексеевна. Нет, мой друг, чем скорей, тем лучше. Я до тех пор не буду спокойна, пока не прочту сама в газетах, что мы едем за границу.
Андрей Тихонович. Ну, пожалуй! Вот я напишу сейчас; только надобно также написать, кого мы с собою берем.
Марья Алексеевна. Чего ж лучше Артемки, он малый проворный, а я возьму Матрену и Шарлотту Карловну.
Андрей Тихонович. Твою прежнюю нянюшку… Так она уж не живет у Вельских?
Марья Алексеевна. Нет, живет; да там ей дают всего четыреста рублей, а мы дадим шестьсот, и она охотно с нами поедет. Я уж к ней посылала.
Андрей Тихонович. Да на что она тебе?
Марья Алексеевна. Как на что?… Я говорю по-немецки плохо; ты вовсе не говоришь… Так Шарлотта Карловна очень пригодится.
Андрей Тихонович. Да, конечно… Только, воля твоя, надоест нам эта немка. Она с такими причудами.
Марья Алексеевна. Что ты, мой друг! Шарлотта Карловна предобрая!
Андрей Тихонович. Добра-то добра, да только не укладиста. Посадишь в карету наперед, так ей дурно делается; ямщик затянет песню - у нее тоска; трубку закуришь - ей тошно; остановишься в трактире - народу много; в крестьянской избе - тараканы съели. Помнишь, матушка, как мы с ней маялись, когда ездили в Воронеж?
Марья Алексеевна. И, мой друг, да ведь теперь мы не в Воронеж едем. За границею совсем не то - там все удобства: там Шарлотте Карловне не на что будет жаловаться, А как мы поедем, Андрей Тихонович: водою или сухим путем?
Андрей Тихонович. Нет уж, сделай милость, не водою! Я до морских путешествий не охотник, матушка.
Марья Алексеевна. Да чего ж ты боишься? Мы поедем из Петербурга на пироскапе.
Андрей Тихонович. Сиречь на пароходе - покорнейше благодарю! Не утонешь - так тебя на воздух взорвет. Нет, мой друг, поедем сухим путем!
Марья Алексеевна. То есть на Петербург, а там на Ригу?
Андрей Тихонович. Да, матушка.
Марья Алексеевна. В чем же мы поедем? В нашей дорожной четвероместной карете?
Андрей Тихонович. Разумеется, - она легка и поместительна.
Марья Алексеевна. Только сделай милость, Андрюша, не бери ничего с собою. Лишь бы доехать до границы, а там у нас все будет!
Андрей Тихонович. Нельзя же, матушка, не взять шкатулку, погребец, платье, белье…
Марья Алексеевна. Ну, пожалуй себе, бери! А я все здесь брошу.
Андрей Тихонович. Да ведь это, мой друг, лишний расход.
Марья Алексеевна. Уж как хочешь, а я нашего русского тряпья и дряни за границу не повезу.
Слуга (входя в гостиную). Авдотья Никифоровна Сусликова.
Андрей Тихонович. Я думаю отказать, мой друг.
Марья Алексеевна. Нет, нет!.. Проси! (Слуга уходит.) Знаешь ли, зачем пожаловала к нам Сусликова?
Андрей Тихонович. С визитом, матушка.
Марья Алексеевна. Нет! Она едет за границу, так хочет почваниться надо мною, подразнить меня!
Андрей Тихонович. И, что ты, Марья Алексеевна.
Марья Алексеевна. Уверяю тебя! Она теперь начнет разъезжать по всей Москве, станет всем колоть глаза своим Карлсбадом. Да вот, погоди, я спеси-то ей поубавлю!
(Входит Сусликова, молодая женщина довольно приятной наружности. На лице ее выражается та торжественность, то внутреннее сознание своего достоинства, которыми вообще отличаются и правоверные л мусульмане, отправляющиеся на поклонение в Мекку, и большая часть русских, отъезжающих за границу.)
Марья Алексеевна (идя навстречу к Сусликовой). Авдотья Никифоровна!..
Сусликова. Здравствуйте, Марья Алексеевна! (Целуются.) Андрей Тихонович, как ваше здоровье?
Андрей Тихонович. Слава богу, матушка… Слава богу!.. Прошу покорно садиться! (Сусликова и хозяйка садятся на диван.)
Сусликова. А я приехала с вами проститься, Марья Алексеевна.
Марья Алексеевна. Проститься?… Куда ж вы едете? Верно, в вашу тамбовскую деревню?
Сусликова. Нет, Марья Алексеевна, за границу!
Марья Алексеевна (очень холодно). Право?… А куда ж вы едете за границу?
Сусликова. В Карлсбад.
Марья Алексеевна. Что ж, это хорошо. Вы будете пить воды?
Сусликова. Да, может быть, один курс.
Марья Алексеевна. А потом?
Сусликова. Потом заедем на несколько дней в Дрезден; если успеем, посмотрим Саксонскую Швейцарию, а там назад в Москву.
Марья Алексеевна. Так вы пробудете за границею…
Сусликова. Месяца три или четыре.
Марья Алексеевна. Только-то!.. Конечно, для того, чтоб побывать в Карлсбаде да проездом взглянуть на Дрезден, больше времени и не надобно… Знаете ли что, Авдотья Никифоровна?… Ведь мы можем с вами повстречаться за границею.
Сусликова. Как?… Так и вы едете в Карлсбад?
Марья Алексеевна. Нет, в Карлсбаде мы будем только проездом. Да, если правду сказать, что там и делать?… Эти карлсбадские воды сделались так пошлы! Ну, право, по мне, все равно, что наш Липецк, что этот Карлсбад; и если б мне нужно было лечиться водами, так уж, конечно, я охотнее поехала бы на Кавказ.
Сусликова. Ах, что вы, Марья Алексеевна, помилуйте!
Марья Алексеевна. Право!.. Там, по крайней мере, другая природа, другой мир; а что такое Карлсбад? Ну, скажите сами: кто не был в этом Карлсбаде?… Да знаете ли, что в Петербурге поездка в Карлсбад не считается даже путешествием за границу?
Сусликова (с приметной досадой). Ну, нет, Марья Алексеевна, извините! Ведь съездить в Карлсбад не то, что съездить в Воронеж или Пензу.
Марья Алексеевна. Почти то же.
Сусликова (вспыхнув). Да позвольте спросить: вы-то куда изволите ехать?
Марья Алексеевна. Разумеется, сначала в Германию, на берега Рейна; там в Швейцарию; оттуда в Верхнюю Италию - на Лаго-Маджиоре, в Венецию… О, там мы непременно будем! Потом на зиму в Рим, а будущей весною…
Сусликова. Назад в Россию?
Марья Алексеевна. О, нет!.. Стоит ли того, чтоб ехать на один год за границу! Из Италии мы проедем в Париж…
Сусликова (у которой начинается истерика). Вот что!.. И долго там проживете?
Марья Алексеевна. До самой зимы.
Сусликова. А потом?
Марья Алексеевна. Опять в Италию: сначала в Неаполь, а там, может быть, проедем в Палермо… Представьте себе, Авдотья Никифоровна, в то время как вы будете здесь жить по уши в снегу, мы станем прогуливаться под тенью померанцевых деревьев… Ах, ma chere amie!.. Уж то-то я вам порасскажу, когда мы воротимся…
Сусликова (с злобной улыбкой). Покорнейше вас благодарю!.. А мы послушаем, если доживем до этого.
Марья Алексеевна. И, полноте, что вы?… Мы года через три непременно вернемся.
Сусликова. Через три года!.. Ну, помогай вам бог, Марья Алексеевна!.. Прожить три года за границею - не безделица!
Марья Алексеевна. Да, конечно, иным нельзя и году прожить за границею, но с таким состоянием, как наше…
Сусликова. Разумеется… Вам бросить пятьдесят и даже сто тысяч - ничего не значит.
Марья Алексеевна. Ну, этого сказать нельзя… Впрочем, конечно, пятьдесят и даже сто тысяч нас не разорят.
(Минутное молчание. И хозяйка и гостья не говорят ни слова, но в их глазах можно легко прочесть, что они думают следующее.)
Сусликова. Как эта дура чванится!.. Хвастунья этакая!
Марья Алексеевна. Что, голубушка, - много взяла со своим Карлсбадом?…
Сусликова (вставая). Прощайте, Марья Алексеевна!
Марья Алексеевна (также вставая). Что это вы, Авдотья Никифоровна, куда так торопитесь?
Сусликова. Извините, мне много еще надобно ездить. Хоть мы отправляемся и не в Италию и не на три года, а нельзя же не проститься со всеми знакомыми… Да не беспокойтесь, сделайте милость!
Марья Алексеевна (провожая). Sans adieu, madame!.. Мы увидимся с вами в Карлсбаде.
Сусликова. Почему знать, может быть, вы там и дня не пробудете.
Марья Алексеевна. Все равно - уж я вас отыщу!
Сусликова. Comme vous etes bonne, madame!.. Прощайте! (Уходит.)
Андрей Тихонович. Ну, матушка Марья Алексеевна, как ты свою гостью-то отделала!
Марья Алексеевна. А ты заметил?
Андрей Тихонович. Как же!.. Ее начинало уж подергивать… Я того и глядел, что с ней дурно сделается.
Марья Алексеевна. Пускай себе!.. Видишь, шиканерка какая!.. Прискакала объявлять, что едет за границу!.. Думала, что я так и ахну… что у меня желчь разольется!
Андрей Тихонович. И, нет, матушка! Чай, хотелось просто так - похвастаться…
Марья Алексеевна. Да, просто!.. Ты ее не знаешь, мой друг; поверь мне, она, отправляясь к нам, думала: "Уж как же я этим разогорчу Марью Алексеевну!.. Она начнет приставать к мужу, чтоб он вез ее также в чужие края, - он не согласится, они поссорятся…"
Андрей Тихонович. Да что ж ей от этого за радость?
Марья Алексеевна. Такой уж скверный характер!
Андрей Тихонович. А что, Марья Алексеевна, скажи правду: ведь ты в самом деле поссорилась бы со мною, если б я стал упираться?
Марья Алексеевна. Ах, Андрюша!.. И тебе не стыдно говорить такие слова?… Да разве есть что-нибудь в мире, за что бы я могла с тобой поссориться?… Разве я не делаю всегда, что тебе угодно…
(Входит слуга.)
Андрей Тихонович. Что ты?
Слуга. Письмо с почты.
Андрей Тихонович. Подай!.. Из Воропановки, от приказчика… А повестки нет?
Слуга. Нет, сударь. (Уходит.)
Андрей Тихонович (распечатывая письмо). Что ж это значит?… (Читает письмо.) Что это?… Господи!..
Марья Алексеевна. Что такое, мой друг?
Андрей Тихонович. Гнев божий, матушка!.. Несчастье… Вся Воропановка выгорела - десяти дворов не осталось!
Марья Алексеевна. Что ты говоришь?!
Андрей Тихонович. Посмотри-ка, что Терентий пишет… Все дотла сгорело; весь хлеб - и наш и крестьянский.
Марья Алексеевна. А разве наш хлеб не был еще продан?
Андрей Тихонович. Видно, что нет… Вот тебе и поездка за границу!
Марья Алексеевна. Как, мой друг, так мы не поедем?
Андрей Тихонович. Помилуй, Марья Алексеевна, как теперь нам уехать? Я завтра же поскачу в Воропановку… Надобно взглянуть самому, пособить мужичкам, обстроить их…
Марья Алексеевна. Да это все может сделать без тебя Терентий. Послушай, мой друг, уж без этого мы теперь не обойдемся… Надобно занять в Опекунском совете. Да вот всего лучше: ты сбирался купить подмосковную и взял свидетельство на Вихляевку; в ней без малого триста душ, так нам выдадут из Опекунского совета с лишком шестьдесят тысяч; ты пошлешь тысяч пять Терентию, а с остальными нам, кажется, можно будет ехать за границу.
Андрей Тихонович. Эх, Марья Алексеевна, занять легко, а прожить и того легче; да платить-то чем мы станем?